Книги - Мы православные! https://rushill.ru/knigi/ Tue, 22 Sep 2020 23:49:47 +0000 ru-ru Христос тебя ждет! Беседы с пещерным человеком https://rushill.ru/knigi/christos-tebya-zhdet.html https://rushill.ru/knigi/christos-tebya-zhdet.html  

Как-то раз после Воскресной Божественной Литургии с прихожанами состоялась беседа. Один из самых насущных вопросов: как в мiру подвизаться в ИИСУСОВОЙ молитве?
Незадолго до этого мы с группой паломников вернулись со Святой Горы Афон, где с одним схимонахом, постоянно живущим в пещере, у нас состоялась беседа: Как спасаться в современном мiре?
Во время того весьма содержательного разговора сам собою встал вопрос и об ИИСУСОВОЙ молитве для тех, кто живет в больших городах, да и вообще в мiру — и не имеет ни времени, ни должного состояния духа, но одно только желание — просить Христа Спасителя о прощении грехов.
Так и вышло. Ответом прихожанам послужили именно те знаменательные беседы с Афонским монахом, который опытно знает об ИИСУСОВОЙ молитве. Он знает её деятельно, благодаря повседневной практике. Заинтересованность прихожан была столь искренна и сильна, что сама собою возникла мысль изложить Афонские беседы на бумаге, передать нуждающимся практические советы опытного афонита.

Предисловие

Безмолвие. Три часа ночи. В звенящей тишине раздается голос:
— Отэць… Слышь?.. Пора на молитву. Демоны меня послали сказать, что они построились и тебя ждут…
Возвращаюсь из сонного забытья к реальности. Вспоминаю. Нахожусь на Афоне. Каруля. В пещере. Лежу на двери. Она обычно служит ложем схимонаху Даниилу. Сам же он лег отдохнуть прямо на земляном полу, усыпанном темно-красной охрой. Великодушно уступил ложе гостю. Отец Даниил — человек с большим чувством духовного юмора и ортодоксального оптимизма.
— Отэць, меня сатанишка спросил: “Где же тот православный самурай, из рук которого мы должны выбить меч?!”
Начинаю понимать. “Меч” — молитва. А “демоны построились” — это те самые искушения, которые ждут монаха в его молитвенном старании. Вставать всё равно надо. Но вставать от сна тяжело. Сказываются дневные в непривычной жаре переходы. Дают о себе знать и продолжительные ночные монастырские бдения. Подремывая, в “утешение” вспоминаю старую солдатскую прибаутку: “Солдат, помни, когда ты спишь, враг не дремлет. Поэтому, солдат, спи больше — изматывай врага безсонницей”. Вот и думаю себе: пусть они стоят — маются и ждут… Может быть, измотаются, и у них не столько будет энергии?…
Но тут же последовало предложение, от которого невозможно было отказаться.
— Отэць, поднимайся! Христос тебя ждет!
Пожалуй, это само сильное и незабываемое впечатление от недавнего паломничества к древним Афонским святыням и современным подвижникам Христа ради…

Начиналось всё так. Нас было шестеро паломников. Диакон Петр, матёрый газетчик Виталий Николаевич, реставратор Вячеслав Семенович, староста храма Сергий, благодетель Константин, и аз, многогрешный. Большинство из сего ряда давно объединяет непреходящая духовная потребность при первой же возникающей возможности стремиться на Святую Гору Афон, к её величайшим Святыням. И страстью-то этого не назовешь. Такое паломничество — всегда труд. Всегда преследуют паломника искушения. Из ничего возникает множество обстоятельств и неприятностей, которые приходится преодолевать. Так бывает и при подготовке поездки. Ещё их больше во время самого странствия.
Как всегда, в последний момент, когда уже подготовили все документы и были готовы авиабилеты, обнаружилась масса дел, которые не были решены ко благовременью. Плюс к этим проблемам образовался большой перегруз нашего багажа: везли Афонским монахам гостинцы из России. Благо, что ГОСПОДЬ послал пономаря Александра из Барнаула, который помог нам доставить грузную поклажу до аэропорта. В конце концов, и в этот раз с БОЖИЕЙ помощью вылетели из Домодедово в Грецию. В знаменитый для всех православных славян порт Салоники — в церковнославянскую Солунь. Оттуда ведь происходят родом наши Святые Просветители Кирилл и Мефодий! В связи с тем, что сегодня все чаще падают самолеты, некоторые из паломников закономерно испытывают волнение. Но поместительный авиалайнер Ил-96 без видимых помех через два часа и сорок минут доставил нас в небольшой аэропорт “Македония”.
Греческие Фессалоники встретили нас спёртым воздухом, длинной очередью в таможне, крикливыми полицейскими и назойливой жарой. Когда проходил таможню Виталий Николаевич, то один из таможенников, увидев несколько ящиков, попросил открыть их. Пришлось подойти и объяснить пограничному мытарю: “Агион Орос. Эвлогия”(1). На что он сразу ответил: “Эла, параколо”(2). Вопрос был тут же исчерпан.
Взяли два таксомотора по десять евро и отправились в первую очередь на одос Агиос Димитриос(3). Там располагается древний византийский храм с мощами Святого Воина Великомученика Димитрия Солунского — Небесного покровителя Великого Князя Димитрия Иоанновича Донского и всего русского Боголюбивого воинства. После поклонения Небесному Воителю в порту посетили великого духовного Учителя православных — Святителя Григория Паламу, который был одним из главных церковных Богословов Иисусовой молитвы.
Там нашему взору предстала удивительная картина: выше купольного Креста установлена пятиконечная карнавальная звезда с разноцветными лампочками. Виталий Николаевич решил ее сфотографировать и потому отстал от группы. Но у раба Божия Виталия есть очень важное для паломника смиренное достоинство: он, потерявшись, всегда остается на одном месте. Поэтому его поиски заняли всего несколько минут. Мы вместе, без потерь личного состава, выехали уже на новую автостанцию, с которой ходят автобусы из Салоник до Уранополиса (4) — пограничного с Афоном городка.
Билет на одного человека стоит 9,7 евро, но если брать туда и обратно, а билет действует два месяца, то выходит несколько дешевле. Дорога от Салоник до Уранополиса два с половиной часа. До автобуса оставалось 50 минут, и мы зашли в кафе, чтобы выпить терпкого горячего греческого кофе с холодной водой.
Когда заказывали кофе, мы говорили по-русски. Официантка оказалась русской девушкой по имени Валентина. Она рассказала нам типичную, но в то же время печальную историю наших соотечественников, оказавшихся на чужбине. Вспомнилось, что на Святой Руси было самым страшным испытанием судьбы — оказаться на чужбине и быть проданными “в работу” где-нибудь на средиземноморском рынке или в азиатской степи.
Тысячи и тысячи наших соотечественников сегодня оказались в добровольном рабстве и не чувствуют ни горечи, ни стыда от происшедшего. Главное, что при этом они пытаются оправдаться тем, что экономически им жить немного легче здесь, чем на Родине. Но какая-то пустота и страх в глазах свидетельствуют не о счастье на чужбине, а об опустошенности и беде. Это говорит о том, что славянская душа — православная, и неволи она терпеть не может.
Наш путь пролегал через многочисленные македонские деревни. По дороге автобус сделал небольшую остановку. Сергей решил быстро сходить в магазин — что-то купить. Автобус тронулся, не дожидаясь его возвращения. Произошло небольшое препирательство с водителем, чтобы он дождался нашего собрата… Русские своих на чужбине не бросают. Всем нам нужно все же помнить там, что мы не в России. И наша традиционная — подлинно византийская, ортодоксальная безпечность теперь совершенно непонятна обитателям современной демократической Греции. Греки могут безпечно сидеть часами в кафе. И только. Но когда затрагивается западноевропейский мiрской коммуникационный ряд, будь то транспортное расписание, финансовые порядки, налоговые правила — кругом царит мiрская многопопечительность, дух бытоулучшения и мелочной заботы.
Мы проезжали канал, который прорыл Персидский Царь Ксеркс. Была страшная буря, и его флот никак не мог обогнуть полуостров из-за длительных штормов. Тогда могущественный Государь приказал прорыть канал через перешеек, отгораживающий его флот от просторов Эгейского моря. Остатки этого античного канала сохранились около городка Нэа Рода.
Также мы проезжали развалины на окраине города Иериссос, который, по церковному преданию, посещал Апостол Павел и там содержался под стражей, сохранилась даже часть стены древнего узилища. В прежние времена граница Святого Афона проходила именно здесь, тут же располагалась кафедра Епископа, от которого афонское духовенство принимало рукоположение. Отсюда до сербского монастыря Хиландар раньше тянулись многочисленные Афонские метохи (5). В начале двадцатых годов прошлого столетия, после очередной турецкой резни, многие греки выехали из Малой Азии и поселились в различные местах Греции. В том числе многие осели и в Ириссосе. Но в начале 1940-х годов город Ириссос был разрушен страшным землетрясением.
С каких-то пор в этих местах взяли за правило селиться настоящие содомиты — извращенцы разных видов. Их-то безстыдство на Святом месте Апостольского служения столь разгневало Вседержителя, что Он смёл жилища нечестивцев. От большинства домов Он не оставил даже камня на камне, а от других — только унылые руины.
В связи с расселением беженцев в 1920-е и 1940-е годы границу Афона передвинули. Вблизи новой границы Афона возник небольшой город Уранополис. Старики-беженцы в Уранополисе еще и до сих пор помнят турецкий язык. Ярким событием той реэмиграции было переселение из Прокопиона с мощами Святого Иоанна Русского в Неопрокопион. Это город на острове Эвбея. Уходя, греки забирали с собой всё — прах своих предков и даже надгробные Кресты с могил.
Сейчас в Уранополисе почему-то много иеговистов. Неслучайно эти волки в овечьих шкурах тянутся к Святыне… Уранополис — место, куда собираются во множестве современные эмансипе. Они требуют разрешения вхождения женщин на Афон, смущая своим раскрепощенным видом даже видавших виды западных туристов. Видимо, урок с содомитами в Ириссосе современным жрецам порока — ничто!
На центральной площади Уранополиса рядом с портом, откуда ходят корабли на Афон, высится древняя византийская башня. Вблизи множество ресторанчиков и кафе. За их столиками сидят отдыхающие со всего мiра. Уранополис считается одним из лучших курортов Греции. Поэтому цены здесь весьма высоки. Так, обед на троих, состоящий из одного большого греческого салата, спагетти неополитана и напитка для каждого стоит 10 евро. И недвижимость в Уранополисе почти в два раза дороже, чем в том же Ириссосе.
Порой сюда приезжают люди далекие как от Православия, так и вообще от Христианства. Они с удивлением взирают на Афонских монахов, словно на загадочных аборигенов, как на представителей исчезающей цивилизации…
По традиции, мы всегда останавливаемся в пансионе у фрау Луизы, немки, которая вышла замуж за греческого рыбака Никоса Дросиноса. Пансион отличается чистотой и небольшими ценами. Мы вручили хозяевам подарки из России и пообщались с ними через Виталия Николаевича, который прекрасно владеет немецким языком.
Вечером мы пошли поужинать. Если идти по набережной от центральной площади, второе кафе — “Исалос” (6). Оно принадлежит говорящей по-русски понтийке Марии. Узнав, что завтра приезжает еще один наш паломник из Москвы, она вдруг вспомнила о шоколадных конфетах. В Греции нет хорошего шоколада. Мы в исполнение её скромного желания тут же позвонили в Москву.
Ночь наступила по-южному — неожиданно. Сидя за столиком, мы смотрели, как возвращаются рыбаки со своего многовекового промысла. Константин, скрывая неодолимый восторг от великолепного морского пейзажа, бросил “скептическую” реплику:
— Всё ни как у нас… Это, конечно, не Россия…
— Виды, понятно, непривычные для Русского Севера. Но все же мы должны помнить, что Святой Афон — неотъемлемая часть Святой Руси, — возразил ему Вячеслав Семенович.
— Только греки почему-то с этим не согласны… — саркастически заметил отец Петр.
Рыбаки направлялись от пристаней к своим домам. Пора и нам было на отдых.
Мария, переполненная воспоминаниями о России, категорически отказались брать у нас деньги за кофе и угощение.
Итак, первое утро в Уранополисе. Солнце из-за Афонского кряжа вышло в 6.45 местного времени. Ранний подъем, сбор, чтобы успеть к 9.45 подготовить диамонитирион и погрузиться на фери-бот (7) “Аксион эстин” (8). Поражают прежде всего тишина и покой в самом городке, нарушаемые только пением птиц. Над подернутым испариной морем летают чайки. И вот мы, попрощавшись ненадолго с внешним мiром, уходим морем к первому своему пункту – келии Иоанница, основанной в XIX веке русскими иноками. Сегодня Иоанница является арсаной (9) сербского монастыря Хиландар.
Первая остановка здесь. На заранее пришедших машинах отправляемся в Хиландар. В паломничествах на Афон за многие годы этот сербский монастырь стал для нас не просто связующей нитью Сербского и Русского Народа. Эта обитель — место духовного отдохновения. Основанный в XII веке Святителем Саввой Сербским, монастырь сегодня служит добрым утешением не только для монахов, но и для паломников. Тут они впервые ступают на святую землю Афона, ищут понимания жизни, общения с Богом и искусства высшего делания молитвы.
Хиландар — обитель исключительная на Святом Афоне. В нем единственном нет избранного братией игумена. Руководит монастырем непосредственно Царица Небесная, Чей образ “Троеручица” стоит в храме на Игуменском месте.. И там, у Пресвятой Богородицы — Игуменьи Монастыря и всей Горы Афон, братия Хиландара берет благословение на свои послушания.
Для сербов Хиландар не просто один из монастырей. Хиландар — это Лавра всего Сербского Народа, всего Сербского монашества, всей Сербской Православной Церкви… Поэтому судьба обители имеет громадное значение и для Сербии, а значит, и для Русского Православия. Сам Савва Сербский дал типик (10) для Хиландара со строгим наказом не изменять его до скончанья времен.
К прискорбию, в начале девяностых годов прошлого века было принято странное решение администрации монастыря об измене типикону Святителя Саввы и переходе на “византийский”, а по сути — уже греческий устав. Это послужило причиной раскола братии и ухода части её из монастыря. В числе ушедших был и схимонах Даниил.
В этот раз в Хиландаре нас встретил старый знакомый — приветливый архондаричный монах Павел. Там же мы встретили давних знакомцев — отца Никанора и отца Василия.
В 2004 году в Хиландаре случился громадный пожар, который уничтожил многие постройки и монастырские древности, поэтому некоторые считают, что огненная стихия была проявлением Божьего гнева за измену типикону Саввы Сербского. До сих пор обитель не оправилась от пожара. Но радость встречи с первым на Афонском пути монастырем заставляет нашего фотографа Виталия Николаевича заснять несколько пленок в этой древней обители.
До вечерней службы, которая начинается в 17:00 по европейскому времени, оставалось два с половиной часа. Мы решили не посвящать их традиционной сиесте, а отправились в греческий монастырь Есфигмен. Здесь нужно сказать, что Есфигменский монастырь – единственный на Святой Горе, который не поминает Вселенского Патриарха и принадлежит зилотам-старостильникам. Еще в 1924 году печальной памяти Константинопольский Патриарх Мелетий (Метаксакис) внес разделение в Православную Церковь, введя католический григорианский календарный стиль в Богослужебный круг Вселенской и Александрийской патриархий. Уступка иллюминатам послужила причиной сего странного соблазна — разделения в среде православных. В результате часть Церкви, отделившись, не признает главой Церкви Вселенских Патриархов-обновленцев и образовала свои старостильные Синоды. По количеству монахов Есфигмен является самым большим Афонским монастырем и поражает количеством пожилых монахов. Здесь подвизаются и греки, и славяне, и православные ревнители из Западной Европы, Америки и Австралии.
Перед монастырем высится скала с пещерой Преподобного Антония Киево-Печерского. Каждый паломник, бывавший в Киеве, может легко сопоставить здешний вид с киевским. Как здесь из Антониевой пещеры открывается вид на безкрайнее Эгейское море, так и в нашем Киеве с круч Печерской обители открывается вид на широкий Днепр, который во время разлива в старину уподоблялся безбрежному морскому пространству… Это так сближает Святую Русь и Святой Афон, и думается, что это промыслительно, а не случайно.
Здесь в Есфигмене лет двенадцать назад на одной из ночных служб мы заметили высокого светловолосого монаха, по виду славянина. Всю многочасовую службу он простоял не в стасидии с подлокотниками и опорой для спины, как принято, а прямо в центре храма, ни разу не присев. Когда мы отправлялись дальше, встретили этого русоволосого монаха во дворе Есфигмена. Им-то и оказался серб о. Даниил. Так и завязалась наша многолетняя дружба.
В тот раз он пригласил нас к себе на келию на Капсале (11). Вскоре же из-за многолюдства он перебрался в более глухие места Афона. Сейчас он живет в пещере, в скиту Каруля (12), где регулярно в последние годы доводилось посещать его и живущих по соседству подвижников. Каруля примечательна тем, что её активно стали обживать в XIX веке русские отшельники.
Карульские келии подобны ласточкиным гнездам, в них и поныне подвизаются монахи, ища уединения и молитвы. Поэтому в нынешнее паломничество нашей главной целью и было посещение этих мест.
Но прежде мы отправились в другие монастыри, в том числе в Иверский. Первый автобус от Хиландара вновь нас доставил к арсане Иоанница.
Мы дождались фери-бота “Аксион эстин”, которым мы добрались до основной пристани Афона — Дафни. Здесь происходят встречи монахов, находится почта, полиция, таможня, другие административные здания, магазины и кофейня. Два автобуса раз в день из Дафни ходят до Кареи (13). Проезд стоит 2,5 евро. Первые два-три ряда сидений в автобусе предназначены только для священников и монахов, мiрские там не садятся.
Главной достопримечательностью Кареи является протат (14) и кафоликон (15) Успения Пресвятой Богородицы. В протате заседает Афонское правительство, а в храме Царит икона Божией Матери “Достойно есть”. Посетив Карею, по новой мощеной дороге мы дошли до Андреевского Скита, который находится в 12 минутах ходьбы от столицы. Несколько лет назад туда было трудно попасть из-за отсутствия братии, но теперь скит восстанавливается, и там есть где остановиться паломникам. В Андреевском Скиту хранится величайшая святыня: часть лобной кости Первозванного Апостола. Сейчас храм закрыт на реставрацию, служба совершается в параклисе (16). Новый архондаричный — о. Онуфрий предоставляет нам кельи для отдыха.
Но вновь, вместо положенного по обычаю средиземноморского полуденного отдыха, мы отправляемся к другой великой святыне — иконе Иверской Божией Матери “Вратарница”. Дорога ведет через монастырь Кутлумуш, где в воротах почему-то висит “благословляющая” шестиконечная звезда. К сожалению, шестиконечные “моген Довиды” и каббалистические пентакли — пятиконечные звезды стали “обычным” и весьма распространенным “украшением” наших храмов, икон и мест православного торжества как в Греции, так на Святой Земле или в родной России.
Конечно, враг нашего спасения ничего своего создать не может, он безсилен в творчестве, он все похищает у Бога, в том числе и многоразличные символы звезд. Ведь все эти звездные символы являются отголоском допотопной письменности. Об этом свидетельствует Церковное Предание. В русской литературе  оно отражено в первой четверти XVI века Преподобным Досифеем Волоколамским — в его “Русском Хронографе”: “Арфаксад, сын Симов, роди Каинана, сей обреете столп в Сиридоньстей горе и на нем писание, еже исписаша Сифови внуци звездный закон” (17).
В древней Божественной символике звезда — символ Небесной славы здесь, на земле. Количество лучей — степень и смысл этой славы. Пятиконечная звезда — символ твари Божией до сотворения человека, до Адама. Её обожение без Самого Бога — против Бога. Шестиконечная звезда — символ человека, символ Шестоднева. Обожение человека — без Бога, опять будет против Бога. Семиконечная звезда — суть полнота Божией твари и всех человеческих времен, всей истории человечества до Страшного Суда. Культ и этой звезды без Бога — есть богоборчество. Восьмиконечная звезда — символ Богородицы, символ Жизни Вечной, Дня Восьмого, знак Рождества Христова. Это наша православная звезда.
Привыкание, терпимость заграничных православных верующих к символике пяти- и шестиконечных звезд, которая в новозаветную эпоху столетиями “накачивалась” супротив осмиконечного Креста Христова антихристианским, каббалистическим, масонским содержанием, вызывает некоторую оторопь у русского человека. У них в “Европе” это называется “толерантность”. Слово напоминает фамилию безпринципного французского министра Шарля Мориса Талейрана, который исхитрился послужить и директории, и наполеоновской империи, и реставрации, и новой республике.
Наша дорога лежит через овраги, реки и ручьи к Иверскому монастырю. Посетив бывший грузинский, а с XVII века греческий Иверон, мы, как и миллионы других православных паломников на протяжении веков, приложились к иконе Иверской Божией Матери. Из Иверона вернулись в русский Андреевский Скит, где нас ждала радушная греческая братия. Но сквозь эллинское гостеприимство всё равно из стен и камней скита истекал настоящий русский дух, который уже не выветрится ничем и никогда.
Далее наш путь лежал к Великой Лавре и её святыням, а оттуда мы по небольшой мощеной тропинке отправились по Южной стороне Афона к Карульским скитам. Кстати, об этих мощенных камнями дорожках, связующих все монастыри и скиты друг с другом. Их устраивали по указанию турецкого губернатора-аги, резиденция которого располагалась в Карее. В его обязанность входила забота о дорогах и тропинках Афона, чтобы отряды турецкой полиции в случае необходимости могли попасть в любую точку полуострова.
Результатом нашего многочасового перехода было телесное измождение, растрепанная обувь и сбитые до крови ноги.
Так как такую большую группу практически невозможно разместить в тесных келиях и пещерах Карули, половина нашей братии отправилась на ночевку в греческий монастырь Святого Павла, где находится такая величайшая святыня, как Дары Царей Востока, преподнесенные Младенцу Иисусу при ЕГО Рождестве. Несколько веков назад эти святыни были привлечены к важному догматическому спору о двух Его природах — Божественной и Человеческой –– и о двух Его служениях как Царя и Священника, и тогда мvро и ладан из этих Даров смешали, чтобы засвидетельствовать нераздельность и неслиянность этих свойств Сына Божия.
На следующий день мы собирались соединиться и предпринять подъем на самую вершину Святого Афона и помолиться там. Оттуда виден как на ладони весь полуостров, с одной стороны в ясную погоду ранним утром виден Олимп, покрытый снегом, а с другой просматриваются Дарданеллы.
Но теперь мы втроем — с отцом Петром и Вячеславом Семеновичем –– отправились вниз к головокружительным кручам благословенной Карули. Эта часть Афона отвесно уходит прямо в море. Обрыв там высотой в триста и более метров. Небольшие келии, построенные русскими монахами в XIX столетии, жмутся к этой вертикальной скале. Внутри же некоторые келии продолжаются естественными или выкопанными пещерами. Крохотные горизонтальные выступы рядом с келиями покрыты плодородным слоем с небольшими огородиками. Земля сюда также была принесена русскими монахами. Как мне объясняли, “каруля” — род ворота, простейшей лебедки для подъема грузов на высоту. Именно с помощью “карулей” сюда нашими отшельниками доставлялись и строительные материалы, и земля, и все необходимое для монашеского житья.
Чтобы добраться до Карули, нужно сойти с дороги и спускаться вниз в эту пропасть по привязанным деревянным лестницам, а где-то и по прибитым к скале цепям. Первая же пещера под цепями — обиталище сербского схимонаха Даниила. Келии у него никакой нет. Но зато пещера, в которой он обитает, довольно внушительных размеров. У её входа растет какой-то куст, зацепившись корнями за клочок почвы, а под ним — обрыв метров на сто, да и под поверхностью воды вертикальная скала продолжается на десятки метров. Вода под обрывом очень прозрачная, и в глубине в солнечную погоду мерцает желтоватое морское дно.
Внутри пещера после входа расширяется в бока и вверх, она довольно округлая в плоскости — примерно десяти метров глубины и в самом широком месте — десяти метров ширины. Перекрывает её неправильной формы свод, который в самом высоком месте около четырех метров. В сильные дожди из щелей свода обильно поступает вода, которая потоками стекает на пол и устремляется к выходу. Видимо, именно такие потоки и вымыли за многие века это естественное помещение. Вместе с водой из недр скалы поступает темно-красная охра, которой усыпан весь пол пещеры.
В самом дальнем конце пещеры расположен скромный иконостас — сложенный из кирпича прямоугольный довольно высокий постамент, наверху которого стоят иконы — наряду с греческими там много и русских образов.
При входе в пещеру тут же свалена куча вещей, которая служит платяным шкафом. Камень, прикрытый одеялом, — вместо стула, а деревянный ящик заменяет стол. Сидя на этом стуле и оглядывая своё обиталище, отец Даниил говорит:
— Живу как царь. А это мой трон.
Есть здесь и дверь, но служит она не по своему прямому назначению, а ложем для пещерного жителя. Дверь обыкновенная, сборная из более толстых боковых филенок с перекладиной посредине и двумя средниками из более тонких дощечек. Спать на ней можно, но глубокого сна не дождётесь, поперечная перекладина все время напоминает о себе.
Сам же вход в помещение ничем не закрывается и не занавешивается, но при этом внутри царит первозданная тишина и своеобразный микроклимат: сюда не проникает ни летний жар, ни резкий зимний холод, хотя никакого очага или кострища внутри пещеры нет. Кстати, этот первобытный скальный уют нередко привлекает к себе змей.
При выходе из пещеры, держась за цепь, можно обойти каменный выступ, за которым расположена небольшая естественная площадка с очагом, сложенным некогда здешними отшельниками. На нём при желании можно приготовить простую монашескую пищу.

Встав в три часа ночи, молились до восьми утра. Причем отец Даниил молился с воздетыми руками и его любимыми “четками” — связанными изолентой тремя ломами — основное средство от сна во время ночной молитвы.
Когда первый раз был в пещере, он спросил:
— Вам чего — лимонаду или кафес?
Удивился, что в пещере можно пить кофе или лимонад. На деле оказалось все просто. В банку выдавливается лимон, добавляется сахар, и это размешивается холодной водой. Вот вам лимонад. Либо в ту же банку сыпется растворимый кофе и льется такая же холодная вода и взбалтывается. Вот вам кафес.
Сев у входа в пещеру на одеяло и отвалившись на один из камней, который был опорой свода входа в пещеру, отец Даниил сказал:
— Вот сижу, как царь. Ну что? Давай будем пить кафу. Утрудились, надо немного поддержать тело.
Пока не вставая с места, он подтягивал всё необходимое для приготовления кофе, сложенное в ящике. И тут сама собою завязалась беседа на духовные темы.

БОГООБЩЕНИЕ — ОБЩЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА С БОГОМ

— Прежде всего, скажи об общении человека с Богом. То есть о том, что называется молитвой. Какой она должна быть? Что молитва должна содержать в себе? И ещё — самое главное… Какую молитву слышит Бог?

— Бог не хочет мантр (18). Он хочет коммуникацию (19) — живое общение с нами. Потому что из коммуникации рождается любовь. Поэтому Он допустил, чтобы нас диавол мучил, чтобы мы бегали от этих демонов к Нему за конкретной помощью — в конкретной коммуникации..
Молитва не должна быть безсловесной. Нужно сказать, что и безсловесная молитва хороша. И такая молитва действует на демона. Но она не рождает коммуникацию с Богом. А значит, не рождает и любовь. Эта самая низшая форма молитвы.
И поэтому Бог нам попускает, чтобы мы впадали в искушения и кричали к Нему с конкретной целью. Если человек впадает в гордыню или гнев, и он идет конкретно к Христу, как к Врачу, и говорит: “Вот у меня это болит, это болит, вот это. Ты, знаю, можешь помочь. У Тебя фармако (20) есть”.
Это и есть молитва – она о конкретной теме. Но чтобы она была успешной, чтобы Бог откликнулся на нее, надо предполагать две вещи:
Во-первых, что нам полезно то, что ищем.
И во-вторых, что – это по воле Божией.
Бывают, что некоторые вещи нам полезны, но сейчас нет времени, нет воли Божией. Бог имеет другой план о нас. Когда воля Божия и полезность соберутся воедино, тогда молитвенное прошение сразу выполняется. Очень часто Бог любит, чтобы мы искали коммуникацию с Ним, потому что смысл изгнания Израиля заключался именно в том, чтобы они не скрывались, как Адам скрывался в Раю, а чтобы искали Его. Это и называется молитва, а чтобы больше искали Его – Он попускает нам искушения. Таким образом, мы видим, что молитва всегда должна иметь цель.
Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси мя грешнаго, – обращается человек в молитве к Богу, – помилуй меня злаго.
– Ну, вот Я здесь! – говорит Господь. – А чем ты злой, чем ты грешный?
– Нет, я просто так говорю. В общем, не-е-е-т, я не злой.
– Ну, а какие-то грехи есть?
– Но это не сильно тяжкие. У других тяжкие, а у меня, по сравнению с ними – чепуха.
– Послушай Меня – Я тебе тогда не нужен. Когда нужен буду, тогда позови. Я приду!
Можно предположить и такое об этом диалоге: Бог постоянно смотрит на нас и ежесекундно ждет от нас коммуникации с Ним. И таковое ожидание взаимного общения длится, доколе мы живы. Когда умрем — всё! Для нас исчезает эта возможность взаимного общения с Богом. Всё — идем в ад!
Даже без единого греха. Никакого греха не совершил. Ничего плохого!!! Скажем, совершенно жил, но не осуществил коммуникацию с Богом и не причастился… И что особенно важно: ты крещеный, ты — в Православной Церкви без единого греха, и при этом идешь в ад! Почему? Потому что ты всю свою земную жизнь был в состоянии ада. То есть ты не имел любви к Иисусу. Это и есть состояние ада. Имеешь любовь ко Иисусу Христу — это состояние Рая. Рай – есть духовное состояние. Есть, конечно, и место — Рай, раз мы идем в Рай. Но именно духовное состояние — суть пребывания в Раю. Люди были в Раю на земле. Но оказались не в Духе. Голые были. Без Духа оказались, без любви. А сейчас есть Христиане, которые не в Раю и имеют любовь и, практически, имеют Рай на земле.
Начатки любви, как семя, — оно разбрасывается, потом будет всё больше и больше. И конца этому нет. На Небесах то же. Не только на земле.

— Находясь здесь, на Каруле, чувствую здесь особую благодать Божию. Но вместе с тем, именно здесь испытываешь сильнейшие бесовские нападки. Отчего же так происходит?

— Смотри! Здесь — на Карауле — здесь очень благодатно. Почему? Потому что здесь уже две тысячи лет назад молились. Здесь же появились и первые отшельники Афонские. Здесь тепло. Рыба есть. И жили они по пещерам. Зимой в пещере тепло. А летом прохладно.
В чем дело? Нужно правильно расставить акценты. Нет, дело не в том, что присутствие демонов здесь особенно большое. Оно-то, безусловно, есть. Но тут другое. Благодать здесь большая. Благодать действует, и она пробуждает человека бороться со злом в себе, со своими “сателлитами” (21). Здесь, по благодати места, у человека открываются глаза, и он начинает замечать “этих”, которые постоянно с ним — в России ли, в Европе ли или же в Америке. Просто благодать надевает очки, и мы “их” начинаем чувствовать и видеть. Потому что видение мiра духовного – это следствие. А причина – это чистота души.

Иногда я езжу на автобусе в Солунь. И когда приближаюсь к пригороду на 10–15 километров, у меня начинает сердце болеть от присутствия демонов. Именно физическую боль чувствую. Потому что я захожу в их царство. Там оскудение благодати. Очень мало благодати в городе. Я их там больше чувствую, чем здесь. Потому что здесь они на чужбине, а там, в Салониках, они на “своем” месте.. А люди, чем больше демонов имеют, тем меньше чувствуют их.

Ещё накануне мы с братией решили в это утро начать подъем на вершину Святой Горы, чтобы заночевать там и потом отслужить Молебен с Акафистом Божией Матери, Игуменье Афонстей. В связи с этим спрашиваю отца Даниила:

— Есть ли разница: молиться здесь — на Карауле –– или на вершине Святой Горы?

— Лучше на вершине Горы. Прямо скажу. Но там жить невозможно. Было несколько попыток. Но монахи от чахотки вскоре умирали (22). Молиться можно везде, но разница есть.. Сам Христос ходил по горам, поднимался на Фавор. Как будто бы ближе к Богу, но жить долго наверху нельзя. А сходить помолиться туда надо. Это — хорошо!
Есть три образа покаяния: пот, слезы и кровь. Первый образ — пот. Человек шел к вершине ради молитвы, потел, мучился, ступал по уступам и расщелинам, страдал телом…

— Значит, получается, что паломничество, это, прежде всего, борьба с мiром, плотью и дьяволом? И в нем дается видимо благодать Божия. А в чем это проявляется?

– Потому что первая работа демона — омрачить дух человека, чтобы человек не понимал – кто в нем живет.. И чем больше присутствие в человеке Духа Святаго, тем меньше и демонов, но он больше чувствует этого маленького демона. Говорит Апостол Павел: “Дался мне терн. Чтобы не возгордился” (23). Потому что демон был ему, как терн. А в нас он сидит, как царь, как медведь, и мы не чувствуем. Потому что его первая работа — ошеломить человека, чтобы он ничего не понимал. И чтобы думал, что все хорошо и у него нет проблем. А если нет проблем, — зачем будет звать Бога-Вседержителя? “Мне там страшно будет внизу, — говорит человек Богу. — Когда я умру, постарайся меня отправить в Рай. А здесь меня не надо трогать. Оставь! Хочу жить, чем дольше, тем лучше. 100–150 лет. Все! А когда нужно, Ты меня бери”.
Но, конечно, там, где молитва, там — Ангел-Хранитель попускает демону более искушать человека. Но это другой уровень присутствия демона. Они там, где молитва, но где молитва — там их поражение. Господь попускает нам видеть их поражение перед Ним и наше безсилие перед ними без Его участия в нашей судьбе.
Но порой у людей нет понимания глубины Божьего милосердия в молитве. У некоторых женщин особенно это замечал. Одна попадья мне говорит: “Я молюсь только в храме. Когда дома одна – боюсь. Демон придет и на меня нападет”. Человек не понимает, что мы уже в сетке демона и нам надо всегда и везде вырываться из неё. А раз нет никакой молитвы, то и борьбы нет. Мы там и остаемся и к нему припадаем. После смерти мы его уже — без проблем. Он не приходит на молитву, он и так рядом с нами. Но на нашей молитве он только проявляет свое присутствие. Он и так уже в нас. Когда же мы на молитве, он обнаруживает себя, потому что молитва его жжет. Причем сильно “жгёт”!

Мне это сказал один бесноватый человек. Серьезно бесноватый. Вениамин его имя. Еврей из Нью-Йорка. Он, когда был 14-летним юношей, проезжал с родственниками через Югославию. Его отец был очень богатым человеком. Это было очень давно. Сейчас этому еврею 37 лет. В центре города Скопье в Македонии они зашли в один мусульманский ресторан пообедать. Местный маг держал этот ресторан. Амир-Муса. Даже запомнил его имя. Он заколдовал тогда пищу.

— Получается, что в мусульманские рестораны ходить нельзя? А ведь есть ещё еврейские… Есть цыганские… Есть индийские… Есть африканские с символикой колдовства Вуду…

— Я глубоко убежден, что в большинстве мусульманских и еврейских ресторанов заколдованная пища. Во всех многоразличных тавернах, где национально-религиозный колорит всячески выставляется как завлекающая голодных и праздных людей “экзотика”, пища подвергается волшебной обработке, духовному воздействию, а проще говоря — демонскому осквернению. Алчущий такой экзотики Христианин должен всегда помнить об этой опасности. Это даже без всякого сомнения!
Так вот, когда эта еврейская семья обедала, то в подростка вселился бес. Да не один, а целый легион вселился в него. И это привело его потом на Святой Афон, привело его к вере, поскольку этот парень, именем Вениамин, хотел избавиться от беснования.
Жил тут в Есфигмене Старец Адриан, который до того подвизался на Синайской Горе 33 года. Он и в монастыре отчитывал, если бесноватые туда приезжали, но часто ездил по Греции, особенно в Афины. Те бесноватые, которых он должен был отчитывать, не зная, что он едет к ним, начинали жутко кричать, одним словом, бесноваться. И в большинстве случаев ему удавалось изгнать беса из бесноватого. Попробовал он выгнать и этот легион из Вениамина. Я присутствовал у него в келии тогда. Но довести до конца не успел: вскоре отец Адриан умер (24).
Я многое понял чрез этого Вениамина о бесах, потому что он сам чувствует их присутствие в себе. И он чувствует, что демоны чувствуют. И через это нас, монахов, поучает. Однажды он мне говорит, что демон всегда слышит молитву. Всегда! Даже самую рассеянную... Но по-разному реагирует. И он мне говорит:
— Я знаю, когда ты молишься!
И однажды решил испытать. Может быть, он хвастает маленько! Понимаешь?
И там в Есфигмене, во дворе, в 13-14 часов по европейскому времени (25) 100-120 монахов, людей… А он хватает листья — мусор собирает. И я прохожу — между нами другие люди, не только я и он — толпа. “Давай, — думаю, — попробую, если так, как он говорит, что он чувствует, что бес чувствует, и всегда бес чувствует, когда другие молятся”. И я так прохожу и без особенной концентрации, только умом сказал:
— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня гордаго.
Так один раз сказал. А Вениамин и не знал, что я проходил, боком проходил. Не заметил моего присутствия. Вдруг мне говорит:
— Данило, не мой мэнэ дирашь! (26) — на сербском сказал, а сам Вениамин сербского не знает. Значит, самую рассеянную молитву ощущает…
В другой раз были в Есфигмене, редко там бываю, но так получилось.
Отец Даниил отвлекся от своего рассказа, поскольку на огне закипела банка с водою.
— Дай мне эту сакулю? (27)
В пластиковой сакуле был лимон, немного кофе и сахар.
– Сахар положил?
— Да, положил…
— Хорошо… Был у меня тут один германец, оставил кафу, действительно, хорошая кафа. Для гостей берегу… Карульскую кафу не все могут пить…
Внизу послышался стук мотора рыбачьего катера.
— Кто это?
— Рыбаки с Ситонии промышляют. Если слишком рано приходят — сильно мешают мне молиться… И в общем, я стоял на утренней, — продолжил свой рассказ о. Даниил, — а если нехорошее пение или чтение невнятное – это тоже мешает мне молиться. И я вышел из собора (28) в параклис (29), который сделали специально для тех, кто занимается умной молитвой, чтобы стояли и молились. А мне мешает невнятная служба, и я вышел и встал перед храмом и на звезды смотрю и молюсь – четку тяну. А сзади меня трапезная и кухня, и там четыре монаха работают – несут послушание – готовят пищу в огромных котлах. Три монаха больше занимаются приготовлением, а один – старенький такой, но не особенно, – отец Михаил – чистит лук и механически без особого углубления, говорит так, почти зевая:
— Кириэ Иису Христе элеисон ми. Нэ… пу… ти ора…. охи… Кириэ Иису Христе, элеисон ми (30).
Так говорит. Я заметил какой-то черный туман, как черная мгла во внутреннем дворе монастыря, там, где был колодец, ты знаешь…
— Да, помню…
— И она хочет зайти в кухню и не может от его голоса. А три монаха говорят между собой. Они занимаются огнем и пищей. Совсем не думают – разговоры. И только эта механическая молитва монаха Михаила покрывала весь простор кухни, и туда не могла зайти черная мгла. Значит, и этого хватит — делай, как можешь! Ходи, беги, лежи, иди, плавай. Молитву делай, как можешь!
Но интересно, сказал этому Вениамину:
— Ты еврей, тебе надо молиться на старо-еврейском.
— Я знаю только английский и греческий, — отвечает он.
И в общем, я ему сказал молитву Иисусову на старо-еврейском языке, на котором говорил Христос:
— Адонаи, Ешуа Мешиах, барилохим терахим махрах (31).
Он записал и говорит быстро-быстро:
— Адонаи, Ешуа Мешиах…
— Зачем быстро, — говорю ему, — не надо так. М-е-е-дленно надо.
— Данил, не могу медленно.
— Почему? – удивился я.
— Он не выдержит медленно, – говорит Вениамин.
— А ты попробуй.
— Давай попробую… А-до-на-и, Е-шу-а… а-а-а… ме-ши-а-х … а-а-а, — и вновь дико завыл и закричал, что буквально волосы на голове дыбом.
— А — понял… Говори, как можешь. А почему медленно не можешь?
— А я и сам не знаю почему, но очень ему мешает, когда медленно. А когда быстро: ля-ля, ля-ля — муки еще терпит.
Вот так бесы нас поучают. Понимаешь?

УЧЕНЫЙ НЕГР


— В общем, есть такая история. Сидел в монастыре. И пришел один любознательный негр. Профессор химии. Живет в Лондоне. Пятьдесят пять лет ему. Видно по глазам, что умный человек. Преподает в Оксфорде химию.
– Что? Именно негр?! — переспросил его.
– Да-да, именно — негр. Послали его ко мне. Говорят: “Что-то допытывается по-английски за молитву”. Ладно. Он меня спрашивает: “Отец, как молиться молитвой Иисусовой?” Вижу — умный человек: “Смотри, как молиться, – говорю ему. — Почему молишься? Что ты хочешь от Бога? Вот у тебя есть мама. Раз она готова тебе дать какую-то вещь, тебе не нужно как-то особенно умолять: “Мамочка, дай мне – я голодный!” Она сразу тебе даст просимое. Без различия — какой формы будет твоя просьба к ней. Если ты хороший и ищешь от Господа положительное, Он тебе даст. А если плохую вещь ищешь от Господа, и твоя техника высокая будет, и это будет умно-сердечная молитва, этого тебе Бог не даст.
Пример. Два человека вошли в храм. Один бьет себя в грудь и говорит: “Боже, будь милостив ко мне грешнику!” Другой – фарисей: “Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи или как этот мытарь…” (Лк. 18, 11,13). Один и другой молились умно-сердечной молитвой: собранные умом с полным сердцем произносили свои молитвы. Полным сердцем жаждали того, что ищут. Первый – мытарь был услышан Богом, а второй – фарисей имел умно-сердечную молитву себе на грех, на осуждение.
То есть, если я молюсь, чтобы стать великим духовником, очень известным, или иеромонахом, или епископом, или учителем людей – эта молитва мне будет в осуждение, хотя эта молитва и будет умно-сердечной. Не важно, как молишься. Важно — почему. Что ты хочешь от Бога?! Вот что важно.
Тогда профессор меня спрашивает: “А почему тогда молимся общей молитвой Иисусовой? Почему она тогда лучше других?” “Она не лучше других, – отвечаю, – она простая. Ею можно долго молиться. А в других молитвах ум часто утопает”.
Вот сегодня утром долго говорю с тобой, не могу так долго. Две минуты максимум. И устаю. Все! А молились часами ночью Иисусовой молитвой.

“А почему? В чем тут дело? Почему Бог хочет, чтобы мы долго молились? — спрашиваю его и сам отвечаю. — Тайна в том, что во время молитвы нас обнимает Дух Святой и преображает нас. А Христос умер за это, чтобы мы стали богами по благодати (32). И поэтому Он не хочет нас сразу услышать, а “гонит” нас через присутствия демонов и через наши страсти на долгую молитву. Вот в этом тайна. И как вещь, положенная на солнце, становится теплой, так и мы, подобно фотобактерии, сколько стоим на молитве, столько упиваемся Духом Святым…” — так ему сказал. “Значит, молиться нужно как можно больше?” — спросил ученый негр. “Молиться нужно, чтобы наполниться благодатью!” – “А в Церковь зачем ходить? Зачем тогда добрые дела делать?” — опять спрашивает он. “Здесь важна Православная Церковь и Ее Таинства. Именно они делают из нас сосуд, в котором может пребывать благодать. Раз мы не православные – благодать нас сверху, снаружи обливает, но не проникает внутрь. Она просвещающая, но не церковная. То есть мы не имеем сосуд, не имеем кувшина, где собирается благодать. И сколько бы Дух Святой нас не обливал – всё мы теряем, потому что кувшина нет. Поэтому Христос сказал: “…Истинно говорю: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя; меньший в Царствии Небесном больше его” (Мф. 11, 11). Вот почему нужна Церковь! Самую совершенную жизнь имел Пророк Иоанн Креститель. И все-таки самый маленький в Раю – выше Иоанна Крестителя.

– Что же получается? Мы, недостойные Христиане последних времен, будем выше Предтечи Иоанна?

– Смотри, что хотел сказать Христос: человек жил совершенною жизнью, постоянно молился, как Иоанн Креститель, но рожденный от жены, он не имел духовного рождения. У него только телесное рождение, если он не имеет Крещения, не имеет обожения, не имеет Крови Христа, не имеет Причастия.
Он богом не становится по благодати, а в Раю будут жить только боги по благодати. А становятся люди богами только по благодати — через Таинства Церкви: Таинства Крещения и Причащения. Поэтому-то Церковь нужна!
Совершенная жизнь складывается тогда, когда она сочетается с Причастием Христу, Его Телу и Крови. И это исключительно плод Православной Церкви. Только тогда обожается человек, и только тогда он может быть в Раю. Потому, что только боги будут в Раю. Раз человек не стал богом по благодати – не может он быть в Раю.
А эссенция (33) бога по благодати есть любовь ко Христу. А любовь ко Христу имеет Бог-Отец. И Бог-Отец тому Отец, кто крещен.. Потому что Крещение есть духовное рождение. Христос поэтому сказал: “…Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствие Божие” (Ин. 3, 3).
И далее: “…Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие” (Ин. 3, 5).

– Как молиться в мiру? У всех проблемы — работа, семья!..

– А Бог и посылает проблемы ради молитвы! И если не имеешь подлинной любви ко Иисусу Христу, – Он шлет тебе проблемы.

— А когда же тогда молиться? Заботы требуют времени, и молитвы требуют времени.

— Надо трудиться! Помолись Ангелу-Хранителю вечером: “Подними меня чуть раньше. Хочу молить Иисуса, хочу говорить с Ним”.
Если же не поднялся – идешь дорогой, говоришь “Отче наш…”, “Господи, помилуй”. В автобусе. Говоришь это каждую секунду в метро. Борешься с сатаной. С ним надо бороться. Потому что раз боремся за деньги, чтобы выжить, значит, с ним — тем более. Надо бороться за нашу вечность. Едешь в машине, радио не включай – кради время у демона. Не читай журналы. Почитай, если не можешь не читать, газету – 5 минут. Но не читай её 30 минут. Так крадет мiрской человек время для молитвы, для общения с Господом.

Бог же, по расположению, дает еще больше. А когда человек хочет сильно молиться, а не имеет времени, – Бог Сам устроит так, что у него появится время. Например, поломает ногу, станет инвалидом и сидит дома, ничего не делает. “Паразит! Весь день молится!” — скажут о таком. Слава Богу! Так бывает, – усмехнулся отец Даниил.

– Здоровье теряем, но спасаемся?

– Конечно – Ангелы радуются. Молится. Пусть поломал ноги. Все хорошо. Так бывает. Через беды спасаемся.

ПРОЯВЛЕНИЕ ИИСУСОВОЙ МОЛИТВЫ В ДУШЕ


— И как все же, живя в мiру, подвизаться в Боге с Иисусовой молитвой?

– Иисусова молитва сама по себе ничем не отличается от какой-либо другой молитвы. Конечно, она отличается самой формой – потому что краткая.
“Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго”. Но она не отличается от “Отче наш…”, потому что Дух Святой сходит и на “Отче наш…”, и на Иисусову молитву. Но поскольку лучше долгое время молиться, чтобы душа была преображена действием Святаго Духа; поэтому употребляем короткую молитву. Она собирает концентрацию, и её легко говорить. Легче говорить 4–5 часов молитву Иисусову, чем постоянно Отче наш или Символ Веры. Просто она легкая! Один и тот же Дух, а Дух идет от собрания ума и горячности сердца – души. Раз в душе есть трогательность, тогда Дух сильно входит. Это как цвет (34). Он раскрывается к солнцу. И солнце входит в цвет. То есть мера трогательности сердца души – это мера вхождения солнца в цвет. Вот так и с человеком. Раз душа человеческая тронута, раскрыта Богу, тогда она обильно принимает Духа Святаго.
Вот поэтому тексты православных канонов (35) трогательны… Для того, чтобы привели человека к раненности души. И как сердце начинает говорить, и вот тогда обильно принимается Дух Святой. Вот в этом смысл!.. Самое важное иметь понимание, что Господь присутствует в нас и около нас везде – Отец, и Христос, и Дух Святой в нас. И ты говоришь Богу, Который живет в самом тебе.
Значит нам сердце придано как микрофон, скажем, человеческий. Потому что не Богу нужно, чтобы мы были собраны, чтобы Он нас услышал. Он нас слышит и когда мы не хотим, когда думаем глупости. Он всегда всё видит и слышит. Христос видит и слышит каждую мысль, каждого человека, шесть миллиардов людей каждую секунду, Он следит за каждым помыслом каждого человека на земле. И каждый помысел демонов он понимает, и каждый помысел ангелов берет Христос и всего в одну секунду. То есть, не нужна нам концентрация, чтобы Бог нас услышал, но чтобы мы сами себя услышали. И когда услышишь самого себя, что говоришь, Кому говоришь и почему говоришь, тогда появляется тронутость души. На тронутость души Дух Святый преображает душу этой тронутостью.
Вот как человек решил: “Больше пить алкоголь не буду!” Это хорошее решение, оно райское – это вопрос Вечной Жизни, а чтобы дойти до этого решения – надо собственный дух стронуть!
Один раз я стоял на лодке (36) и, не знаю почему, стал говорить одному понту (37), что курить нельзя. Я ему просто сказал, что это сатанисты потребляют табак, как мы употребляем ладан в Церкви. Сатанисты это потребляют в своей службе сатане. Когда он об этом услышал, имел в кармане сигареты, и хотел бросить в море с лодки! А другой грек говорит: “Нет, мне давай!” Он ему дал, потом посмотрел на Небо, перекрестился и только сказал: “Прости, Господи, не знал я!” И все, человек больше не курит. Он был тронут простым свидетельством. Из-за этой тронутости проявилась сила его души. На эту силу души и Дух Святый реагирует сильно. Вот это самое важное.
А человек безчувственный не может перейти к решению. Потому что принять решение не может. Ему все равно. Он — индифферентный (38). Вот это самое опасное – это теплохладность, индифферентность ко всему. “Ну ладно, Бог пришел, умер за нас, — говорит индифферентный человек, — а кто Его гнал умирать за нас? Я Его звал умирать за меня? Еще теперь меня пугают, что если не буду кроткий, пойду в ад”.
Конечно, его молитва будет мертвой.

— И все же, как заниматься Иисусовой молитвой в мiру? С чего начинать?

— Необходимо начинать с духовного чтения. Надо читать Жития Святых. Они нас тронут. Надо украсть время у американских фильмов и русских журналов. И у всяких глупостей, которые мы слушаем, но не читаем. Надо украсть у них время. 15 минут, 20-30 минут, 1 час. Кто как может! Украсть время и прочитать.. А из этого уже проявится трогательность души. Из трогательной души молитва будет искренней. В Духе Истины! Истинная молитва! А когда молитва истинная, Бог сразу реагирует.

— Но какое правило мiрянам надо читать? Нужно какое-то количество самих молитв? Или нужно определенное время, посвященное этим молитвам? Можно повторять Иисусову молитву быстро, а можно, напротив, очень медленно её читать. Как тут быть?

— Это большой вопрос. Как быть с молитвой. Каждая душа по-своему расположена. Одному нужно читать Евангелие. Другому — лучше Акафист. Третьему — Вечерние молитвы. Четвертому — Иисусову молитву повторять подолгу. Не надо людей притеснять!
Если это — Иисусова молитва, то начинать надо с земных поклонов. А если человек старый, больной – это уже другое. Можно поясные поклоны. Поклоны сильно собирают человека. А если без поклонов, тогда говорить её в голос. А когда молитва придет на умную, тогда душа затеплится. Это уже будет умно-сердечная молитва. Это уже “само собой” придет. Сам Дух научит всему.

— С чего начинать? Человек едет в метро, в автобусе. Нечем заняться — толчея, книжку не почитаешь… Лучше упражняться молитвой по такой необходимости? Или лучше начинать подвизаться дома?

— Вот, скажем, встал человек помолился 15 минут, это 50 четок или даже 100. Надо особенно медленно говорить, медленным голосом. И не надо понимать, что надо исполнять формулу постоянно: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешнаго”. Можно говорить: “Вседержителю, Царю Славы, Иисусе, спаси меня от меня!” (39) Понимаешь?

Не имеет особого значения, какая форма. Имеет значение, что Он его понимает, Кому говорит и Кто Он. Вот две вещи: Кому говоришь, и кто ты сам. Это устраивает трогательность души. На эту трогательность спускается Дух. Скажем, произнес 100 или 200 молитв (четок), и потом человек пошел. Идет по городу, работает. Он может молиться. Везде можно молиться. Как говорит Апостол: “Молитесь непрестанно” (40). То есть никаких особых правил нет. Вот именно: Молитесь непрестанно. Или сказать так: молитесь, сколько можете.

— Можно ли без руководителя заниматься Иисусовой молитвой?

— Сегодня нет практически руководителей.

— Так можно или нет?

— Конечно, можно! В Евангелии написано: молитесь непрестанно. Не сказано, молитесь непрестанно с руководителем. Если есть руководитель, тогда надо его советов и помощи держаться. А если его нет? Что, не будем молиться к Богу?! Нет руководителя. И всё теперь? Бог управит, если нет руководителя.

— Говорят, что Иисусова молитва может в какой-то момент привести к прелести. Так ли это?

— Прелесть идет от погрешного понимания своего дела, а не от самой молитвы. Надо опасаться этого прежде всего. Молится человек, неважно, какой молитвой. Но если с грехом не борется: не перестает курить, блудит, опивается алкоголем и при этом молится, то получается разгром души. Смотри, что делается! Бог дает ему благодать Святаго Духа. Но обогащенный силою этой благодати человек идет на грех. По греху демон получает свободу зайти в человека. Демон заходит в человека и там находит благодать Духа Святаго. Поскольку демон знает, что в человеке есть благодать, он заходит с силой, то есть заходит князь, демон, обладающей особой властью над многими демонами. Ведь демоны есть разные. Есть старшие, которые могут выдержать благодать. Есть маленькие, которые не могут выдержать даже маленькую благодать. Но старшина, князь попущением Божиим может многое выдержать. И когда он заходит в человека с большим гневом, он всё в нём разоряет.
То есть разрушает всю нервную систему. От этого происходит сумасшествие.. А не от самой молитвы. И этому человеку демон молитву к Богу не прощает. То, что человек молился, собрал благодать, он за одно это опустошает душу человека, хотя сам терпит нестерпимый огонь от благодати, которая в молившемся человеке.
Но человек дальше молится и дальше грешит. И тогда много бесов собирается в человеке. Потому мы сегодня имеем много полностью сумасшедших, больных людей. Страшные грехи. Никогда человек не был таким в мiре. Потому что он молится, причащается или не причащается, но, во всяком случае, молится и продолжает грешить смертными грехами – все, он уже пропал. Это самое опасное — неисправление тяжких грехов.
Другое дело, когда человек молится и не грешит, но думает, что сделал большое дело. То есть не понял, что молитва есть инструмент. Ты молишься, чтобы собрать благодать. Это еще не плоды благодати, это еще не преображение. Молитвой ты именно ищешь, чтобы преобразиться, а в тебе уже гордость, что ищешь, чтобы преобразиться. А когда преобразишься, тогда гордым не будешь. Тогда по благодати преображение. То есть молитва инструмент. Вот, к примеру, сейчас хотим строить дом. Лопата, кирпич, известь, камни. Но ничего еще нет. Чем гордиться? Там кирпич и все прочее лежит на земле. Надо строить дом. А я уже горжусь, что появился кирпич и лопата. А люди гордятся, что получили инструмент. Нет, не надо гордиться. Надо выгнать сатану из себя, надо стать богом по благодати. Таким образом, получается, что молитва сама по себе не вредна. “Иисусе Христе, спаси меня от блуда, от гнева…”, — какой грех в этом? Грех в другом, когда я сам себе думаю – “Смотрите, как я кричу, чтобы Он меня спас!”
Как получается? Упал человек с лодки в море и кричит из воды: “Спасите меня, акулы сожрут!” — и уже гордится: “Ох, как я красиво кричу!” Вот глупый. Сам в воде плюхается, а туда же… А сам по себе крик — не грех. Надо кричать. Ты в воде, ты гибнешь…
И еще от молитвы демон дает чувство страха: “сойдешь с ума”, “впадешь в прелесть”, “не надо молиться”. Это от беса идет. И люди соглашаются по своему лукавству. Хотя понимают, что без молитвы Рай не увидишь. Все. Потому, что благодать не стяжал, солнцем не стал, а раз солнцем не стал, остался маленькой звездой во тьме. И когда душа выйдет из тела, раз она сама будет как маленькая звезда во тьме, она не сможет соединиться с Солнцем и будет Им сожжена – ее место тьма.
И еще демон сегодня вместо молитвы предлагает суррогат. Белая раса больше всего находит утешение в работе, у азиатов и африканцев другое. У африканцев — блуд, у азиатов — философия. У всех по-разному. Но только, чтобы не занимались молитвой. Еще демон добавил в это “газеты читай”, “фильмы смотри”, “поработай здесь”, “беги молитвы”. А еще — “надо ближним помочь”. Без молитвы, конечно, — “своими” силами. А если весь мiр приобрел, а свою душу погубил… Что тогда?

— Нет Удерживающего, нет законного Царя, чтобы положил Он предел всему этому злу и соблазну в государственном масштабе. А у нас нет сил сопротивляться мiру во всём. На какую-то часть мiрского зла и соблазна людям хватает сопротивления, но не на всё…

— Когда Христос вот от такой красной земли создал Адама, — отец Даниил взял с земляного пола в руку горсть кровавой охры, — Он вдохнул ему в ноздри Духа. И стал человек — душа живая. Бог не хотел, чтобы Его лик и подобие жили без Самого Бога в своей внутренности. Дух — это Царственное начало в человеке.
Чтобы управлять Свято-Таинской организацией — Церковью, Бог спускается в Духе на Епископа и Патриарха и в сотрудничестве с Силами Небесными водит Невесту Свою — Церковь. Чтобы водить Народ Свой, Он спускается в Таинстве Царского Помазания на СВОЕГО Избранника, в Котором бы ОН действовал, был в ведении Народа, который любит ЕГО.
Разве могут существовать Епископы, священники, верующие Христиане, которые такому руководству, такому УТЕШИТЕЛЮ (ТРЕТЬЕ ЛИЦО СВЯТОЙ ТРОИЦЫ) предпочтут человека, который своими деньгами, своими риторическими мощностями и масонскими связями выбран на должность президента?!
Да, может БОГ осуществить обожение СВОИХ овец и без Царя. Даже, если захочет, и без священников, без Церкви, без Литургии. БОГ, конечно, всё может. Но нам-то, при всей этой Божественной свободе, не всё на пользу. Жила Церковь первые три столетия без Православного Царя. По данным историков, во время Императора Диоклетиана было около 17 миллионов Исповедников и Мучеников за ХРИСТА. Но отрекавшихся от ХРИСТА было около 32 миллионов. И жила Церковь.
Жили балканские народы без своего Царя четыре столетия под турецким игом. Живет Церковь ИИСУСОВА и в Америке. И в России под еврейским игом. Но какая же это жизнь?!
Как нам, сербам, было тяжко без Царя под турецким и коммунистическим игом, мы знаем. Да, может монастырь существовать и без игумена, может и корабль плыть без капитана. Может и армия существовать без генерала — как шайка разбойников… Может и Народ жить без Хозяина, в Котором живет БОГ. Но разве страну без Православного Царя можно в полном смысле назвать страной Православной?! Душе Христианской нужен видимый Образ ЦАРЯ Небесного на троне Славы СВОЕЙ, чтобы утешаться, доколе в конце веков на облаках не приидет ПЕРВООБРАЗ.
Литургия может быть совершена и в конюшне. Но ДУХ СВЯТОЙ вдохновил нас делать это в золоченом храме. Страна может быть водима и гладко бритым человеком в галстуке (41). Но душа Христианина чувствует, что на бородатом Человеке-Вожде должна быть Корона с Крестом. Этого наше сердце ищет.
Доколе жена имеет мужа, другой ее не может брать. Доколе на планете существует Образ ЦАРЯ Небесного — земной Православный Царь, то еврейский зверь не может воцариться.
Почему Православный Царь масонам мешал? Почему они так истерически поубивали всех Православных Царей? Что — разве из этого непонятно, что дьяволу Царь мешает?! Разве непонятно, что Удерживающий в человеке есть ДУХ, а в стране — Царь?!
Не столько важно, сыне БОЖИЙ, воскресим ли мы Царизм. Это уже был бы дар БОЖИЙ нам. Но важно то, что жажду Царизма ГОСПОДЬ найдет в нашем сердце на мытарствах (42). Раз мы здесь, на земле, жаждем Образ БОЖИЙ, мы уже победили. Наша победа в ДУХЕ!..

— Бытует стереотип в мiру, что Христиане — это люди слабые, унылые, подавленные, Христианство — это религия каких-то угнетенных и рабов. Но мы знаем, что ГОСПОДЬ наш есть ГОСПОДЬ Сил. Как отвечать на такие суждения?

— Существует мнение, особенно между средне-азиатскими и кавказскими дикими народами, что БОГ наш ИИСУС ХРИСТОС есть БОГ лягушек и мякушцев (43). Не чудно, что люди телесные без ДУХА СВЯТАГО так рассуждают о народах, в которых, как им кажется, существует Христианство. Зато понимают народы мусульманские мужественность семитских племен. Но сегодня что в их глазах свидетельствует о расслабленности европейских народов? Расслабленность духа сегодняшних европейцев, прямо какая-то женовидность есть эффект отсутствия ДУХА БОЖЬЕГО и присутствия падших ангелов.
Да! “Яко ГОСПОДЬ наш есть ГОСПОДЬ Сил есть”, — говорит Святой Праведный Иоанн Кронштадтский. Но БОГ наш –– это ГОСПОДЬ ребенка Давида, который пошел на Голиафа. Это БОГ, КОТОРЫЙ руками Самсона львов растерзал. Это БОГ из Откровения, и что ЕМУ символ — Лев, Лев Иудин. Это БОГ Мучеников во времена Императора Диоклетиана — 17 миллионов.
Вторая Мiровая война. Один миллион сербов не отказался от Православия под кроатским ножом (44). Это БОГ девочек 8-10-12 лет Веры, Надежды, Любови и Матери их Софии, которые никакими мучениями и страданиями не отреклись от ХРИСТА. Но это не “бог”, в котором сегодня Европа, Европейский Дом.. Вселились адские духи в белого человека, и он интеллектуалом-мужеложником стал, стал трусом. Сила не проявляется в мускулах, и в блуде, и в грубости, как это кажется мусульманским народам. Сила не в обжорстве. Сила есть — поститься ГОСПОДА БОГА ради. Сила не блудить, а БОГА ради блюсти целомудрие. Сила не в драке, а быть Агнцем между волками. Не понимают этого люди телесные. А как поймут, когда примеров Христианских витязей почти нет?!
Но примером могут послужить Сербские Новомученики Харитон и Стефан Монахи. Есть и сегодня самураи любви БОЖИЕЙ, которых албанцы на Косове мучают огнем, но которые не отрекаются. Это было в 1999 году в Призрине. Владыка Артемий послал Харитона в город за продуктами. По дороге он был схвачен. А монаха Стефана, который ехал с Патриархом Павлом, схватили одного, так как убийство Святейшего было бы для албанцев ненужным политическим актом. Их всю ночь с выпростанными наружу кишками мучили огнем, и они не отреклись от ХРИСТА.

ВЕРА ПРАВОСЛАВНАЯ — ЕСТЬ ВЕРА ИСТИННАЯ


— Наш БОГ ИИСУС ХРИСТОС сказал Апостолам: Пошлю вам УТЕШИТЕЛЯ, КОТОРЫЙ вас всему научит. И научил их ТРЕТЬЕ ЛИЦО СВЯТОЙ ТРОИЦЫ — наш УТЕШИТЕЛЬ. И Один из Них — Апостол Иоанн написал: “Вы убо еже слышасте исперва, в вас да пребывает: и аще в вас пребудет еже исперва слышасте, и вы в СЫНЕ и ОТЦЕ пребудете” (1 Ин. 2, 24). “Всяк преступаяй и не пребываяй во учении ХРИСТОВЕ, БОГА не имать: прибываяй во учении ХРИСТОВЕ, сей и ОТЦА и СЫНА имать” (2 Ин. 1, 9) — говорит Апостол ДУХОМ СВЯТЫМ.
Поэтому нам, которые любят ГОСПОДА, выбора нет. Или мы будем держаться 9-го члена Символа Веры — “Верую… Во Едину, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь” — и чаять “Воскресения мертвых”, или мы будем экуменической “церковью”, которая этот член не держит и не выполняет… Яко верую в одну — это значит в одну веру, в одно учение. При множестве Поместных Церквей. Но Вера их одна в Святую (потому что СВЯТОЙ ДУХ нам эту веру передал), в Соборную (Соборы нам эту веру не открыли, как учат католики, а подтвердили, что она от начатка, еже исперва) Апостольскую (потому что нам именно Апостолы её передали). И аще Ангел, аще Епископ, аще прозорливый Старец, аще женевский Совет “церквей”, аще богослов, аще любвеобильный батюшка, аще бабушка учат вас, что БОГ один, а веры разные, и что их люди выдумали, и что важно быть хорошим человеком, а вера значения не имеет, попали под анафему Апостола Павла: Но аще мы, или Ангел с Небесе благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет. И якоже предрекохом, и ны, не паки глаголю: аще кто вам благовестит паче, еже приясте, анафема да будет (Гал. 1, 8-9).
БОГ создал одну Святую Апостольскую Соборную Церковь, и это наша единственная Царская Дорога, Царский Путь в Царствие Небесное к Престолу БОЖИЮ.
Помню, когда мне было 23 года, я пребывал в маловерии и в зоопарке смотрел на фазанов, уток и павлинов. И всё же понял тогда, что это КТО-ТО рисовал, а не хаотический кошмар элементов такую красоту мог дать. Сразу ошеломленному мне пришел вопрос: какой же ХУДОЖНИК?! Потом шла мысль: ТОТ, КОТОРЫЙ всем известен больше, чем другие “боги”… Конечно, это был БОГ наш ИИСУС ХРИСТОС.
Конечно, поначалу меня смущало, какая из христианских конфессий именно от ХРИСТА. Но сердечное обращение к непрерывной и подлинной истории ХРИСТОВОЙ Церкви, к Православному Учению ИИСУСА ХРИСТА о Пресвятой ТРОИЦЕ, о сотворении мiра, о судьбе человечества, о Страшном Суде и о спасении душ для Жизни Вечной утвердили меня в едином Православии…
Поэтому разве непонятно, почему западные католики, чье учение начинается с рубежа первого и второго тысячелетий от Рождества ХРИСТОВА, и почему протестантские секты имеют веру и учение от XV-го столетия и до XIX-го столетия от Рождества ХРИСТОВА. Разве непонятно, что они без ОТЦА и СЫНА, яко не от начатка Христианства. Разве они Церковь ХРИСТОВА?! И где Она была до них прежде Мартина Лютера, и где Она была века и века до Карла Великого и его филиокве.

О МОНАШЕСТВЕ


– Расскажи, дорогой отец Даниил, о смысле монашеского подвига и о смысле монашеской жизни. Сегодня монахи в России много занимаются строительством и различными работами, которые они называют послушаниями.

– Нет, это уже два вопроса. Разделим. Смысл монашеской жизни. Трудно, почти невозможно в ней спасаться сегодня, особенно сегодня. Легче спастись мiрскому, чем монаху. Понимаешь? Потому что в мiрской жизни гораздо легче осуществить условия спасения человека. Иди в Церковь Православную, причащайся, жену не обманывай, помолись утренние и вечерние молитвы, держи пост, соседа не обижай – в Рай попадешь.
А монаху надо молиться. Поститься и смиряться. Сегодня же сложилась такая система для нас, что в монастыре часто не существует молитвенного пути к спасению. Сами игумен и епископ не дают молиться, поститься и смиряться. Они думают, что монах смиряется, когда он их во всём слушает и работает. Послушный труд — это только самый первый начаток. А смирение во ХРИСТЕ идет не от работы. Потому человек думает: “Вот я слушаюсь, работаю — вот я кроткий. Слушаю игумена, епископа. Я смиренный. Спасусь”. Нет. Ошибка. Это только начаток. Вторая степень, где стяжается истинное смирение – есть приучить человека к молитве. Особенно — к умной молитве. В умной молитве он будет сконцентрирован на свой дух и на свой ум, что в нем живет.
Когда человек соберется к молитве, особенно к умной молитве, к тихой жизни без обильной работы и мятежа, он в себе заметит диавола. Он увидит, что диавол живет в нем и имеет власть над человеком.
Тогда, человек, видевший состояние своего духа и состояние своих помыслов – бесовских, испугается и начнет призывать ГОСПОДА, чтобы ГОСПОДЬ выгнал этого демона из него и его преобразил. Тогда мы искренне будем — испуганно звать ГОСПОДА. Этот испуг – суть сердечная молитва, с умилением и трогательностью, потому человек перепугался от присутствия демона в нем. Это рождает смирение, когда он начинает видеть, что он раб демонским помыслам, что он — дом сатаны. Вот это рождает смирение.
А третья форма смирения идет, когда САМ БОГ вселяется в человека. БОГ вселяется в человека на Крещение. Но только когда ГОСПОДЬ в нём зацаряется, тогда человек по-настоящему смиряется. Тогда человек становится богом по благодати и тогда от чувства обожения – это чувство любви — дается и смирение. Это именно то, о чем говорил Симеон Новый Богослов.

О ДУХОВНИКЕ


— Как в этом страшном мiре вести простому человеку духовную оборону, когда от зла и демонов некуда спрятаться?

— Не страшно, когда глубокого окопа нет. Тогда — ДУХ СВЯТЫЙ и Ангелы больше действуют, и Святые.

— Духовник может быть защитником от злых нападков. Но у нас, в современном мiре, найти духовника — это большая проблема. Церковь была гонима, и традиция духовничества была насильственно прервана. Сегодня священниками порою становятся люди, не достигшие 30-летнего возраста. Весь духовный багаж — в лучшем случае семинария, чаще заочная. Есть какой-то житейский опыт, а духовного почти нет или практически отсутствует… Одни душевные переживания на религиозные темы и при этом страстное желание быть духовником, руководить духовной жизнью других людей.
Как же быть, когда среди доступного человеку духовенства нет подлинного духовника?!

— Тогда болезни, скорби и страдания Христианина становятся его старцами-духовниками.. ДУХ СВЯТЫЙ реагирует. Сиротство без духовника — явление на уровне раба и слуги. Но когда ты — сын БОЖИЙ, когда ты не на рабском, а на Царском пути — тебя ДУХ СВЯТЫЙ учит.

— Но вот человек немощен. Он хочет найти духовника. Что ты на это скажешь? Начинает искать, к одному, к другому священнику обращается, а пользы и утешения не находит…

— Очень опасно. Сегодня хочу копать золото, а его там нет. Копаю золото. Копая, нахожу какие-то камни, блестящие приблизительно как золото. Но это — не золото. Нужно понять реальность, что духовников нет. Но есть другое. Нет духовников, нет людей, которым можно предать душу, как БОГУ. Но ты смотри на лучшего, чем ты. Не ищи духовника как наставника, которого нужно слушать обязательно, полно. Но смотри на лучшего, чем ты. То есть смотри на других монахов, на других людей, которые имеют порядочную жизнь. Их и спрашивай. За это смирение БОГ человеку поможет. Нужно только полностью не давать себя в слепое послушание. Но, прежде всего, нужно следовать правильному учению Православной Церкви, нужно Святых Отцов держаться. Конечно, если увидишь человека, который живет правильной жизнью, который близко от тебя живет, пойди к нему. Почему? Не нужно, чтобы обязательно он был духовным лицом. В рясе. Монах или поп. Нет. Если мiрской человек правильной жизни, нет вопроса. Иди прямо к нему! Спрашивай о праведной жизни. И через таких БОГ говорит. Где ты сегодня найдешь духовника, который неизменно пребывает в ДУХЕ СВЯТОМ?!

— Значит, искать лучшего себя… Проблема с духовниками существует…

— Нет проблемы. Говори с БОГОМ. БОГ управит всё. Конечно, управит. Мы плод Византии и Египта не принесем. Среди нас не будет чудотворцев, подобных Фиваидским Великим Святым. Не надо ожидать чего-то такого.
Но сказано, что последние, первыми станут… По страданиям. Сейчас верить в БОГА, молиться выше, чем раньше стоять десятилетиями на столпе.
Но вот в пещерке сидим здесь… — отец Даниил по-детски смеется. — Хочешь — сладкую кафу? Любишь сладкое? Кафа-то горькая, ей сахар нужен. Да. И жизнь горькая.

— Как же в мiру, если там демонов царство в каждом городе, как людям спасаться, живущим посреди земного ада?!

— Смотри. Почему БОГ сегодня допускает такую власть и свободу диаволу? Знаешь почему? Чтобы ОН мог нам простить наше внутреннее зло. Понимаешь? Раз ты и я идем в борьбу, кто победит? Кто победит, тот и венец берет. А если мне свяжут руки и ноги, я делаю борьбу с собой. Судья, конечно, скажет: ладно, он проиграл, но был связан. Понимаешь, БОГ допустил власть диаволу, чтобы мог оказать большинству людей СВОЮ милость. Но все-таки ОН ищет от нас усердия. В чем самое главное дело сатаны? Его главная работа — брать наше свободное время. Понимаешь?

О ГАЗЕТАХ И ТЕЛЕВИЗИИ


— Объясни.

— Есть у меня друг – Антон, ему 58 лет. Держит магазин с алкоголем, живет на Пелопонесе. И в общем, когда я могу, прихожу к нему. Очень хороший, такой смиренный человек. Верх смирения. Сказал он мне однажды, что был очень богатый человек. Его предки были Князьями в Измире. И когда турки прогнали греков в 20-х одах прошлого столетия, и они поселились в Греции. И он все-таки идет в Измир, в Турцию. Там еще что-то осталось, несколько домов,  земли. “Какие там люди в церкви?” – спросил я его. “Лучше греков”.
Я не мог поверить, что грек так сказал. Я его провозгласил самым смиренным человеком. Ну, в общем, я пришел к нему. А ему в этот магазин каждый день приносят 4 газеты, 4 журнала. Конечно, он их не читает полностью. Но в течение дня их перелистывает. Все-таки уходит у него 30–40 минут на газеты в течение одного дня. Понимаешь? Глаза бегут по этим картинкам, словам, и человек сильно утомляется. “Как ты молишься”, – я его спрашиваю. “В общем, – он говорит, – нет”.
Прошел один час, чтобы он забыл, и вновь его спрашиваю: “Что вечером будешь делать?” – “О! Ничего! Буду смотреть телевизию”. — “Но там могут быть женщины?” – “Ладно…” — “Но ты смотришь 2 часа американский фильм…”
Русского в Греции не увидишь. Спрашиваю: “Смотришь: вести, известия?” – “Смотрю…” – “Это тоже 30 минут …”
Значит, у него уходит 2 часа 30 минут каждый день на телевизию и на газеты 30 минут. Это уже полные три часа жизни. А если человек молится в течение дня и если избегает женщин, я могу подписаться, что пойдет в Рай.
То есть молится человек один час, скажем, 30 минут утром, 30 минут вечером. Понимаешь, я не скажу, что нужно молиться 3 часа – это уже Святым станешь, в календарь попадешь. Понимаешь?
Вот как диавол работает, он дал нам радио, телевизию, журналы, события, соседей, ближних. ГОСПОДИ, помилуй. И нам всегда так: любовь, надо помочь ближнему. И никогда не помогаем сами себе. А что человеку, если весь мiр приобретает, а душу свою уничтожит (45)? Ведь ты сам не собрал ДУХА СВЯТАГО. Какая тебе польза другим помогать?! Конечно, хорошо другим помогать. Это тоже доброе дело собираешь от ДУХА. Но очень, очень мало. То есть, я вам готовлю пищу. Вы кушаете. А я сам только нюхаю ее. Понимаешь? И вот, через поговорку о любви: помогаешь ближним постоянно, и никогда не имеешь времени на свою душу.
А БОГ сотворил человека, чтобы человек стяжал благодать, преобразовался этой благодатью, обожился и полным любви пошел на посмертные мытарства. Какая энергия проведет через эти мытарства? Энергия любви. Понимаешь? Она такая сильная, что ты идешь этой любовью ко ИИСУСУ ХРИСТУ. Ты при жизни проходишь эти мытарства. Тебя тянет к НЕМУ, уже ты стал раб любви ХРИСТОВОЙ, и ты уже этой любовью проходишь искушения. То есть демоны на мытарствах тебе показывают: женщины, автомобили… И то, и это, а тебя любовь уводит ввысь. А раз ты стяжал на земле пристрастие, скажем, к автомобилям, постоянное, ты посмотришь, там новый “Вольво”, тебе демон там покажет “Вольво”, и у тебя душа уже пойдет за “Вольво”. “Ничего, пошел я, — улыбнется демон, как таксист, и скажет, — вовеки будешь с нами!”
И пойдешь вниз с этим “Вольво”.
Вот это мытарства. Мы становимся рабами своих желаний, душа уже не имеет свободы духа, когда есть пристрастие. Сила любви ХРИСТОВОЙ сожжет страсти, и этой силой пройдем мытарства.
Вот так в мiру: молиться надо, читать Святых Отцов – сколько можно не читай газеты, потому еврейские лобби устраивают свою власть над душами через газеты. Их телевизия владеет нашими душами и умами. Так они владеют мiром, как и отец их — диавол, через идею, информацию. А мы сами, как бараны, как идиоты, идем дорогами, какими нам не нужно идти. Но мы этого сами же и желаем. Они нас учат, что нам желать, учат страстям, как демоны. Вот и вся технология! Никакой войны особенно не нужно.
Сейчас говорю о евреях, а принцип у демонов один и тот же. Вот так. Нужно стараться, чтобы демоны не украли время именно через средства массовой информации. Хватись, а с ними никогда нет и не будет свободного времени.
И когда есть время – голова загружена этим мусором. Она не может собраться под Крестом. Так диавол и “выдумал” цивилизацию. Потому что цивилизация рождает человека расслабленного. Расслабленный не может быть Первозванным Андреем. Потому что первый Апостол Андрей (46) — первая часть для Христиан. Если этого не имеешь, смирение и послушание не помогут. Пришли турки, пришли кроаты, сказали: “Отрекись”. Ты отрекся. Всё! Потому что был кроткий и послушный. Что уже нам тогда поможет?!
Другое, что расслабляет человека — комфорт, деньги!
Это БОГ сегодня благословил Россию, Русский Народ нищетой. “Блажени нищие духом…” ГОСПОДИ, помилуй. Пойди, посмотри на Америку, на людей. Они не злые, они хорошие, но уже они готовые для ада. Уничтоженные. Они ничего понять не могут. Комфорт расслабляет дух. Просто дух их становится не мужским. А беда, нищета, войны, страдания, драка, мафия на улицах, кавказские народы — все это делает человека мужчиной. Понимаешь? Поэтому сатана выдумал цивилизацию, чтобы расслабить человека.
Расслабленный человек не может пострадать ни за веру Отцов. Или пойти на подвиги во время гонения веры. А Христианство – это именно страдание.
И еще нас диавол в последнее время бьет информацией. Кто имеет телевизию дома, тому диавол не нужен. Телевизия хуже легиона. Она, во-первых, сводит человека с его собственного ума. Во-вторых, человек становится ужасным блудником. В-третьих, она отнимает свободное время — время жизни.
Пост от информации сегодня более важен, чем пост от пищи. Телеинформация со всего мiра загружает ум и сердце. И человек — готов. Не может в себя прийти. Быть самим собою.

— Значит, отказ от повседневного потока телеинформации более важен, чем воздержание в пище?

— Важнее гораздо! Потому что ты не наполняешь сердце мясом. А информацией наполняешь. А ХРИСТОС в сердце живет. В пище пост держать надо. Заповедь ХРИСТОВА. Кто не будет поститься, в Рай не попадет. Аминь. Так Ангелы сказали.
Но если сердце полно информацией, даже самой красивой, оно не может почувствовать БОГА. Не может ЕГО любить. А если БОГА не любишь, ты уже вне Рая. Потому любовь к БОГУ – это суть Рая. Адам был в Раю, но скрывался от БОГА. Что, ему рай помог? Ничуть. Кто же вне Рая, а имеет любовь, он уже в Раю. Потому ХРИСТОС говорит: “Царство БОЖИЕ внутрь вас есть”. Оно в состоянии ДУХА, и только потом — место. Место для Царствия сего есть, конечно.

ВРЕМЯ “ЧИП”


— Какая существует связь между мiром сегодняшним и Святыми?

— Поскольку, как мы уже говорили, сатана стал более сильный, чем прежде, думаю, что Святые еще больше действуют. Раньше, я думаю, нужно было молиться два часа, чтобы тебе Святитель Николай помог. А сейчас, думаю, нужно пять секунд. Потому что, чем больше угроза, тем быстрее мать реагирует на угрозу ребенку — спасает его. Раз идет кошка на ребенка, мать говорит: “Пш-пш”, а если появилась кобра, мать сильнее реагирует. Так и Святые. Сейчас сильно Они реагируют на молитву. Гораздо больше, чем раньше, и Ангелы то же самое. ХРИСТОС тоже.
Поэтому сказал Апостол Петр: “Кто призовет Имя в эти времена, спасется…”
Я долго думал, какая это тайна: призвал Имя и спасся. Как это? Это протестантизм! Что это? Где таинства? Где Церковь? Где пост? Где подвиг? Призвал Имя, и спасся? Потом понял.
Смотри. Этот электронный чип, который будет в конце времен на лоб, его будут лазером вжигать, а он будет сжигать волевой центр во лбу, в мозгу, через кость. Очень легко, и человек будет без воли полностью. То есть он хочет кушать – он кушает. Хочет знать женщину, хочет блудить – блудит. И при этом не сможет остановиться. И главное — не сможет молиться. Потому что за молитву отвечает самое важное — волевой центр ума, мозга, который ему дал БОГ..

Кто не будет иметь чип на лбу, тот сможет молиться. Другие – нет. Лазерным приемом чип будут ставить, и будут чуть-чуть сжигать мозг этого человека. Он даже не почувствует. Кто будет с таким мозгом, с таким чипом, он и не сможет молиться. Потому сказано: в последние дни выживут те, кто скажет Имя. А это будут те, кто не принял чип. Вот в чем тайна этого поучения Евангелия. Вот о чем говорит Апостол Петр.

— Те, кто не принял чип – тот будет молиться?

— Да, остальные не смогут молиться. Разве кто призовет Имя…

— Значит, самое дорогое, что есть в нашей жизни это молитва?

— Аминь. Самое важное у человека, чтобы его сердце пумпало (47) кровью. Скажем, ХРИСТОС – сердце, а мы – организм. Понимаешь, значит, нужна помпа. ХРИСТОС постоянно пумпает, то есть ДУХ СВЯТОЙ постоянно действует. Но когда нам закрыты вены и артерии, мы не можем жить. Когда их открываем, кровь сразу проходит, и мы живем.
Вот поэтому рыба — ИХФИС (48) — символ Христиан. Когда рыба открывает уста, в жабры заходит вода, и она этим живет. Когда мы думаем о БОГЕ, сразу в нас действует ДУХ СВЯТОЙ. В нас ОН действует, кода мы открываем уста, умные уста, духовные уста. Сразу ДУХ преображает человека. Даже не надо говорить речей, само осознание, что БОГ присутствует, уже это осознание преображает человека. У БОГА по благодати. Даже не нужно ни одного слова — “ГОСПОДИ, ИИСУСЕ ХРИСТЕ” или “ОТЧЕ наш”. Уже одно осознание присутствия ДУХА преображает. Это смысл жизни, мы для этого сотворены. Не только для жизни на земле, но и на Небесах. И так будет во веки веков. То есть, мы будем жить осознанием ИИСУСА. Но это осознание будет видимо, как Фаворский Свет.

— Не хочется отходить от темы молитвы. Но, может быть, немного расскажешь о современном состоянии общества в широком смысле и более конкретно о введении новых внутренних греческих паспортов? То есть, о тотальном и глобальном контроле. В чем его опасность?

— Часа, дня пришествия ГОСПОДА не знают даже Ангелы, но знаки времени, что день приблизился, те, кто живет в БОГЕ, знают. И как БОГ говорил, доколе был на земле, иерусалимлянам, “разве времени этого не можете узнать”. Так и сегодня спрашивает человечество: “Разве времени Второго Пришествия ХРИСТОВА не узнаете?”.
И отделил БОГ народ от народа. Черногорцы, мекедонцы, кроаты, словенцы, украинцы, белорусы. Чтобы все народы предшествовали пред Ним на суде в своем порядке. Потом БОГ разделил человека от человека: верующего от неверующего, мать от сына, дочь от отца, чтобы каждый был один пред БОГОМ и за свои дела отвечал. И доколе БОГ разделил, чтобы дать по делом его, сатана своих соединяет в легион на последний бой. И каждая армия носит своё знамя, и Ангелы его видят. Видят, на ком печать дара Духа Святаго, а на ком знак зверя.
Сейчас идет обработка человечества и отрывание последних кусков просветительной благодати. И в этом есть смысл новых паспортов в Греции, Сербии, России, на которых были три шестерки и лик дьявола. Когда человечество будет полностью разделено на Богоносцев и дьяволоносцев, придет их печать. То есть, сейчас не последняя битва за душу. А когда антихрист придет, только тогда будет окончательная расстановка на своих и чужих. Для этой цели тайная мiровая еврейская вампирская власть, их конгресс поставили своих сатанистов — Джорджа Буша, Жака Ширака — на места свои. И дисциплинируют народы самолетами NATO’s (49). “Натос” — читай обратно — “сотан”. Но не только администрация масонская. Но и женщина, которая сидит на красном звере, которой удивился Апостол Иоанн. Экуменическая “церковь”. Её тоже поставили на своем месте от одной и той же еврейской власти. И как апостол (по нынешнему — епископ) Иуда предал ВТОРОЕ ЛИЦО СВЯТОЙ ТРОИЦЫ на распятие ЕГО ТЕЛА, так и епископы-экуменисты глобалистской “церкви” предадут ТРЕТЬЕ ЛИЦО ТРОИЦЫ — ДУХА СВЯТАГО — на Распятие. Но как пригвоздить ДУХА, тела не имеющего? ДУХА пригвоздят ложью. ДУХ Истины распинаем ложью и ересью. Инструменты всемiрной лжи, на которых сидят президенты и епископы, — это ложь, обман, предательство, нищета (50). И в этом апогей каждого греха. Все это брошено в душу человека через экраны телевизии, экраны международной компьютерной сети. И получается плод, о котором писали в “Протоколах сионских мудрецов” — резигнация (51). Через них человек становится индифферентен к истине и ко лжи. Ему нужна только печать. А время уже приходит. Вот состояние общества. Вот состояние души больного человечества: американского, греческого, русского, сербского, итальянского, германского человека. “Когда приду на землю, найду ли веру на ней?”, а где нет веры, там царство резигнации. Поскольку преумножилась ложь и предательство. Человек уже ни во что не верит. Это значит, что камня на камне не останется.
Пришло время БОГУ действовать, а нам, которые любят ЕГО и ожидают, пришло время поднять голову и страдать за истинное Православие. Страдать за воскрешение Царизма. И выше всего страдать в борьбе, чтобы воскрес внутри нас человек БОЖИЙ. Перестать порабощаться похотями мiра сего, яко приходит князь мiра, но чтобы ничего от своего в нас не нашел. Только сыновей Света. Не забывать очищать себя от дел сатаны, как самое важное, и спасать ближнего своего по мере своих сил.
Опасность тотального контроля со стороны антихристианских сил очень большая. Самое важное диаволу — удалить основной пункт нашего спасения. Основной пункт нашего спасения это брак с ИИСУСОМ ХРИСТОМ. Венчание — есть крещение. Тогда Бог и Отец, и Сын, и Дух Святой вселяются в нас. Мы становимся невестой, то есть мы становимся Христианами. Это Крещение. Но есть процесс и раскрещения. Мы при Крещении получаем “печать дара Духа Святаго”. А что здесь получается? Масоны, сатанисты, в общем, евреи задумали раскрестить Христиан. Но как их раскрестить?
Смотри! В 1992 году в Греции появился новый (внутренний) паспорт, который имел невидимый знак, но если под микроскопом посмотреть, то видно – что диавол там сидит в огне, три шестерки под ним и написаны слова “Отрицаюся Христа” (52). Вот это и есть раскрещение. Понимаешь? И один там… Давид, еврей, он работал в Чикаго, он сам признал: “Мы делаем эти паспорта и там именно отрицание Христа”.
Вся Греция стала на ноги и новый календарь, и старый календарь (53) — все встали. Демонстрации. И это не прошло. Более 6 000 000 греков подписали протест, что не будут принимать паспорта. Ни одно средство массовой информации (СМИ) во всем мiре не объявило, что 2 миллиона человек в Афинах и 1,5 в Салониках жгли автомобили. И ни одной вести. В Каракасе, в Венесуэле всего 5 000 членов клуба за охранение собак демонстрируют, и все СМИ объявляют об этом. А здесь против карты объединения Европы, внутреннего паспорта — греки 2 миллиона в Афинах, 1,5 в Салониках и. конечно, многие тысячи по всей Греции вышли на главные площади городов, и никто об этом не сообщает. Даже сам Милошевич, который тогда был тогда у власти в Сербии, не объявил об этом.
Понимаешь, очевидно, и он был масонский человек. Никто не объявляет. Смотри дальше. Американская фирма “Моторола”. Она делают новые паспорта для Сербии и для Греции тоже. Смотри — американская фирма делает европейские паспорта. Управляет этой фирмой Цви Шекстер. А Цви — это еврейское племя из колена Данова. 300 лет назад был Цви Шаботай, который провозгласил себя мессией. А султан его схватил и привел из Иерусалима в Стамбул. И когда Цви Шаботай увидел средства и инструменты для мучений, сразу принял ислам. А сейчас Цви Шекстер из “Моторолы” делает европейцам паспорта.
И первых, кого заставляют принимать, это греков, то есть православных, то есть хотят нас раскрестить получается. Это не печать антихриста, насколько я понимаю. Это только паспорт. Его можно брать, а можно и бросить. Отказаться, кто не знал, потом бросил, сжёг. Но смотри, это все-таки отречение. Оно будет нас лишать благодати Крещения. Мало осталось у нас Духа. А без Духа только дело времени до окончательного отречения. Пойдут страшные грехи. Потом — резигнация и отчаяние. Тогда идет печать.
Они хотят довести людей до резигнации. То есть им требуется отнять ружья, отнять ДУХА СВЯТАГО, отнять благодать Крещения. Тогда люди впадут в страшные грехи, будет их резигнация. Тогда легче принять печать. Тут поэтапный процесс. Конечно, скажут: “пойдем к сатане”. Никто не пойдет. Но маленькими шажками пойдут. …Покушай – покушают. Цигарку — сигарету. Попьют водки. Все маленькими шажками, маленькими компромиссами. Вот так.
Смотри, если у Вас в России, я слышал, грядет паспорт с чипом, который вроде бы не имеет никаких данных, только имеет чип, который показывает сателлиту, где человек находится. Почему такой этап? Никаких там отрицаний и отречений? Это не антирелигиозный чип. Принять такую автототиту (54) — не означает отречься. Но все-таки он показывает, где ты находишься. Когда придет следующий этап – с отрицанием от ХРИСТА или 3-й, или 6-й, я не знаю, какой именно этап. Но знаю, что такой этап будет точно. Может, будет что-то другое, чем так, как было в Греции. Но все-таки они будут знать, где ты находишься. Если не примешь следующий новой формы паспорт уже с явными тремя с шестерками, то все равно в течение нескольких лет этот старый паспорт будет определять твое местонахождение. И это им очень важно: “Они не отреклись, но мы знаем, где они”. Я думаю так.

О ГЕРОИЧЕСТВЕ


Не помогает человеку ни любовь, ни смирение, ни кротость, ни послушание, если пришло тяжкое, и он отрекся от ХРИСТА. Теперь вот и неси кроткое послушание игумену или епископу, когда уже отрекся!
Просто надо искать героичество. Первый Апостол звался Апостол Андрей… герой Андрей. Героичество надо иметь, и только потом — кротость, послушание, любовь.

— А как его приобрести?

— Искать.

— Как искать?

— Вот я каждый день молюсь: “ГОСПОДИ! Ищу героичество Святых Отцов Онуфрия и Потапия!” Потому что Мученики должны страдать за ХРИСТА, но жить с этими демонами в пещерах и пустынях. Терпеть все это надо и быть героем, иначе не выдержит человек. И ищу их, прошу: “Вы знаете, что я трус – сделайте меня героем”. Потому без героичества не пройдет последнее время.

— Это качество души стяжается молитвой, борьбой, воздержанием?

— Да именно искать героичество. Но есть лучшее – любовь к ИИСУСУ. То есть, если человек любит пострадать, и это высший уровень, это последний этап. А в бытовом уровне — читать книги и молитвы, читать Жития Святых и искать: “ГОСПОДИ ИИСУСЕ ХРИСТЕ, я трус, сделай меня героем, без этого с ТОБОЙ я не буду, я понимаю, что не пройду в этой жизни. ТЫ знаешь, что я трус, ГОСПОДИ. ТЫ САМ сказал “Ищите, и Я дам” (55).. Ну, дай, вот, я ищу. Кого искать кроме ТЕБЯ? Сделай меня новым!”

Вот так. А что ОН врет? Сказал “ищите, и получите”. Конечно, мы ищем героичество, чтобы мы были с НИМ, а не для того, чтобы девушки улыбались нам. Чтобы ХРИСТА не потерять. И конечно даст – потому что ОН умер за это, чтобы мы были с НИМ. Конечно, это героичество преобразит наши души. Но мы этого не заметим, потому что самые большие дары — любовь, смирение, героичество человек не замечает, когда их имеет.

— А если видишь, значит, это прелесть, видимость.

— Слышишь, это не страшно. Смотри. Раз человек увидит, что он герой и имеет любовь и смирение, но раз его это не погордит – ничего. Не страшно, не проблема. Проблема, какие факты он из этого будет выводить, из этой концентрации, что он приобрел для своей души. Дашь факты смирения – ничего. Ладно. Доводы такие. Ничего не страшно. А очень тяжко мне по гордости, когда я вижу, что ты не гордый. Но это высокая техника. Но потом ГОСПОДЬ попускает искушения, и так смиряемся. Каждый день делаем глупыню, падаем, смотрим на девушек, говорим гадости – и смиряемся.
В 1814 году в Сербии турки-фанатики схватили Игумена Паисия и дьякона Аввакума, их привезли в Белград и решили набить на колья, поскольку золотом и ласками они не хотели перейти в мусульманство. И пошли наверх по берегу реки Саввы туда, где находился Белградский Кремль. Игумена Паисия сразу посадили на кол, он стенал, но не отрекся от ХРИСТА. Дьякону Аввакуму был 21 год, его вели позже к месту, где Игумен Паисий был набит на кол. Шли долгой дорогой к Кремлю, и по дороге его сопровождала мать, рыдающая и бьющая себя в грудь, вопя к сыну, чтобы не забыл молоко, которое он сосал, чтобы только словом признал, что только Мухаммед был истинный “пророк”. Долго молча шагал Аввакум, а потом повернулся к матери и сказал: “Милая мать, за молоко благодарю тебя, но нет — плохому совету. Серб ХРИСТОВ радуется смерти”. Потом посмотрел на толпу, улыбнулся и громко сказал: “Нет лучше веры, кроме ХРИСТИАНСКОЙ!” Была там турецкая вельможа, княгиня. Жалко ей было лицо очень красивого Аввакума, не хотела она, чтобы он 3-4 дня голым на колу умирал. И тайком сунула золотые лиры турецким джалатам (палачам), и они как бы в гневе за поругание Мухаммеда срезали Аввакуму голову ятаганами.

— Мы говорим о героизме православных Христиан. Часто героизм проявляется в армии и в военных условиях, когда православные Христиане защищают свое Отечество. Наши соотечественники защищают Россию, Дом Пресвятой БОГОРОДИЦЫ — подножие Горнего Иерусалима, по свидетельству Святого Праведного Иоанна Кронштадтского. Но как печально видеть, что сегодняшние юноши, не только атеисты, но и православные Христиане не желают идти в армию, ищут множество лукавых путей, чтобы избежать этого? Мне случилось слышать от одной матери сетования, что по её грехам сына забирают в армию. Если мать-спартанка собственноручно убила сына, за то, что он получил ранение в спину, то есть бежал с поля боя. И это была язычница! Вот это была любовь к Родине! Каково же было у неё понимание защиты отечества?! А у этой несчастной матери сын идет защищать Русскую Землю, Дом Пресвятой БОГОРОДИЦЫ, подножие Престола БОЖИЯ — по слову Праведного Иоанна Кронштадтского. И эта мамочка говорит об этом как о наказании её БОГОМ за грехи? А ведь Христиане доблестно защищали и языческую Римскую империю, и языческую Грузию, и языческую Русь. Они видели в этом свой долг, и свою службу они понимали как проявление Христианской доблести, необходимой для их душ. А сейчас Христианка Третьего Рима — России не может понять этой простой и спасительной истины… Это внушено нашим матерям, конечно, не случайно. По-прежнему идет развал страны, армии… Все это делается тайно. Но плоды уже не скрыть.

— Да, печально… Мы сербы — маленький народ и привыкли, что у нас сильный защитник — Россия единоверная и единокровная. И нас страшит даже не развал родной Сербии, а уничтожение России — нашей единственной опоры.



Накануне на костре было приготовлено для нас угощение — фасоль по-сербски.
— Эту фасолю у нас на праздники готовят только мужчины, и женщин к ней категорически не подпускают…
Когда фасоля была съедена, то по привычке хотел вымыть посуду.
— Отэць, оставь… Какая глупость тратить воду и мыть тарелки. Здесь пустыня! А вода — это стратегия. В сезон дождей молим, чтобы хранилища воды, каменные цисцерны, заполнились. К ним приползают даже змеи. Тебе из мiра тяжко не мыть. Брезгливость. Понимаю…
Мне вспомнились записки Игумена N. об Афоне, где он пишет о посещении карульского старца Стефана. Отец Стефан вынес паломникам в кувшине воды для питья, а они этой водой стали мыть стаканы. И ещё пишет наш паломник о том, что к этакой гигиене его в детстве приучили с помощью “Мойдодыра”.
— Посмотри, вот идет кошка, она сейчас вычистит посуду.
Как по заказу, по отвесной стене стала спускаться пестрая кошечка с тремя котятами. Как все афонские кошки, она была худая, и у нее превалировала белая масть.
— Он живет у Харитона… — сказал отец Даниил. — Но гуляет по всей Карули. Хорошая змееловка.
— Как же она с котятами проходит над этими безднами? — с удивлением спросил я.
— Дорогу знает…
Кошечка подошла и стала привычно вылизывать нашу посуду. Первый котенок подошел вместе с ней. Другой — диковат. Не стал приближаться, пока не отвернулись. Третий котенок даже не подошел. Стоял в стороне и смотрел куда-то мимо нас.
— Третий совсем дикий, — пояснил отец Даниил. — Не подойдет, пока мы рядом.
Мы отошли в глубь пещеры, и только тогда малыш опасливо подошел к нашим тарелкам.
Вылизали их до блеска. Вроде бы, и вода не нужна, но и Мойдодыра вспомнишь…
— Может быть, увести одного котенка в Россию, в Москву?
— Отэць, оставь… На границе будут проблемы. А во-вторых, климат другой в России. Не выдержит. Хочешь, расскажу о смысле войны?

ОБ АРМИИ

— В армии у меня была тяжелая служба, тяжелая физическая работа, но мало было воинской учебы. Я служил год (такой срок службы был в югославской армии), но этого было явно недостаточно, и из-за этого я очень сильно огорчался. Всего 3 месяца и 22 дня обучения, огневая подготовка и прочее. Спустя 15 дней после окончания учебы я пошел к офицерам, к нашему командованию. И сказал им о том, что они нас не готовят к войне. Мы практически не учимся стрелять, и мы не знаем, как одолеть врага. Мало тренировок. Кого мы можем победить? Мы потеряем много людей даже в войне с индейцами. Они, вооруженные луками и стрелами, побьют нас. Вы знаете, сказал им, что индейцы со 100 метров попадают из лука в мишень. А мы из огнестрельного оружия на 30 метров не можем. Они смотрят на меня – пошел вон! Пошел. Потом мне предложили идти на учебу, чтобы стать офицером. Я сказал: “Мой идеал – ИИСУС ХРИСТОС. И как ОН поступал со СВОИМИ Апостолами, так и я буду поступать со своими солдатами”. Они сказали: “Вот больной, психопат”. Так я не стал офицером. Потом я стал сам тренироваться. В армии у меня была возможность рассуждать и читать. Я часто читал и Ветхий Завет. В одном месте, где говорилось о численности евреев, сказано было, что имелось 600 человек, которые махали мечом. Но там еще были женщины и дети. То есть, не считался человеком тот, кто не мужчина, не воин.
И тут я понял, что БОГ дал женщинам. Первая работа женщин – рожать детей. БОГОРОДИЦА держит на руках МЛАДЕНЦА и показывает женщине, что есть ее первая работа.
Посмотри на иконы Святых. Может показаться, что Церковь – военизированная организация. Сколько на фресках Мучеников с мечами, копьями, стрелами! Я подумал, почему такая агрессивность у Христиан? Христианство – это ведь религия любви. Потом я понял, как мудро ГОСПОДЬ устроил, и это отразилось в Византийской иконографии. Потому что первая работа мужчины – не убить врага, а умереть за ХРИСТА, положить душу свою за ближнего. Понимаешь? И как женщина, которая делает аборт, вычеркивается из Книги Жизни, так и человек, который убежал от мобилизации, скрылся в другую страну или спрятался за юбку женщины, – его Сам ГОСПОДЬ вычеркивает из книги живых. Потому что он как мужчина не выполнил свою первую работу – охранять тех, кто трудится. Он под анафемой, потому что когда нападают другие народы, ты охраняешь Родину. И даже смотри глубже. Ты охраняешь не правительство, ты охраняешь даже не людей, даже не детей своих охраняешь. Ты охраняешь душу свою от проклятия. Потому как мужчина, убежавший от мобилизации, сам себя проклял. Не выполнил заповедь ХРИСТОВУ и не выполнил первую заповедь мужчины. Понимаешь? В этом смысл службы. Поэтому на Византийских фресках полно мечей, копий, стрел. В этом глубокий смысл духовный.
Конечно, мы имеем примеры многих воевод: Святых Андрея, Георгия, Леонтия, Меркурия и многих других, которые побеждали молитвой. Но посмотри, БОГ не всегда дает войну, чтобы побеждать. Большинство войн посылается БОГОМ, чтобы их проиграть. И в этом премудрость. Посмотрим, кто сегодня пройдет мытарства? Когда нужно было читать утренние молитвы, идти в церковь – спали. Пьянство, блуд, гордыня и прочие грехи. Тогда БОГ шлет войну, и через кровь грехи омываются на мытарствах, и тогда народы входят в Царство Небесное. Потому БОГ дает войну не для того, чтобы победить врага, но чтобы победили сами себя, грехи, демонов – своей кровью и вошли в Царство Небесное. Потому что смысл жизни есть возлюбить БОГА и быть с НИМ в Вечности. А это самый легкий “вбрас” (56), и это очень хорошо знакомо Сербскому Народу, именно через кровь, через страдания. Потому что легче умереть за ХРИСТА, чем жить за ХРИСТА. И в этом смысл войны.
Мы говорим: “ГОСПОДИ, хочу быть с ТОБОЮ!” – “Ладно. Вот шлю вам турок, албанцев, американцев – они вам помогут. Без них не придете ко МНЕ, не пройдете мытарств”. Остается только исполнить Святую Волю ЕГО…
Отец Даниил хлопнул себя по колену:
– Слышь, хватит – давай пить кафу. Ты не размешивай – просто дай.
– Ладно.
– Сладкий кафе. Да?
– Хороший…
–Хорошо себя чувствуешь?
– Да. Видишь, в мiру одно… А здесь  совсем иное… Здесь, видишь, все ощущаешь четче …
– Здесь БОЖИЯ Благодать Ангелов скрывает. Хе-хе. Знаешь?..
– Скрывает Ангелов? Почему?
– Скрывает Ангелов, конечно. Если бы мы чувствовали Ангелов, тогда бы демонов не боялись, а когда демонов не боялись бы, тогда бы и ХРИСТА не звали бы.
– Да, страх нам нужен…
– Вот здесь, видишь, как бы обнажается нерв, здесь все чувствуешь, здесь приближаешься особо к тайне, к ИИСУСУ, к присутствию Небесному. Ты как бы возносишься здесь.
– Потому надо бегать людей?
– Соборность как любовь, а если людская стая, ГОСПОДИ помилуй, какая это любовь?!
– А вот новый стиль. Помнишь, ты говорил, что на Небесах служат по старому стилю, и самое страшное то, что происходит несовпадение.
– Да, в этом смысл. Поэтому наша Церковь бросила анафему на новый стиль. Не по злобе, не по фанатизму, нет. Смотреть на солнце — не суть астрономия. Храм не вместо науки. Пусть солнце ходит, как себе хочет. Понимаешь? Делай все то, чтобы попасть на службу, которая совершается на Небесах.
– Должно происходить совмещение?
– Одна Церковь, одна служба, одна Благодать, одно Торжество. Как на Небе, так и на земле. Смотри, есть чудеса БОГОРОДИЦЫ, которые меня сделали зилотом. В 1991 году прочитал, что в VI столетии в Италии жила девушка, была парализована. Ведь тогда Италия была Православная. Святитель Григорий Двоеслов, Папа Римский пишет: ее брали Ангелы на Небеса, возносили на Небеса, и там она причастилась с остальными Духами, Праведниками (видишь, причащаются духи, и там духи причащаются нетварными энергиями). в самый праздник Сретения. Его только в VI столетии стали праздновать. Но это не значит, что на Небесах только в VI столетии стали прославлять Сретение. Наверное, как ХРИСТОС вознесся в СВОЕ лоно, и тогда уже праведники стали прославлять Сретение в Небесной Церкви. И со временем это стало прославляться и в земной церкви. Но раз оно уже проявилось через Святых. Ты не можешь уже эти свидетельства Святых отбросить. Как проявилось, так проявилось, и это и есть смысл календаря. Службу, которая на Небесах, делаем и мы на земле. Потому что она говорит, что пели тропарь праздника на Небесах, БОГОРОДИЦА прочитала Паремии, Апостол Павел – Апостол прочитал, ХРИСТОС САМ причащал.
— Что такое благодать на благодать?
— Благодать на благодать – это православный. Потому, первая благодать, это ветхозаветная благодать, она везде присутствует.
— Везде. “Иже везде СЫЙ и вся исполняй”.
— ДУХ СВЯТЫЙ. ОН просвещает людей, что БОГ есть и надо Креститься, надо быть хорошим. А вторая благодать: благодать на благодать. Это Тело ХРИСТОВО, это в плоти – это только в Церкви Православной бывает. И раз Ее нет – спасения нет. Обожения нет, и это очень важно. Первая благодать не спасает, спасают Церковные Таинства и правильная жизнь.
Даниил задумался на сказанным им самим и потом промолвил, как бы пробуждаясь:
– Сколько еще нам осталось. Что у тебя показывают на часы? Сколько сейчас?
– Без десяти минут девять.
– Надо быть на арсане в 9.40.
– Двадцать минут на ходьбу, то есть в 9.20 выходим.
– Да, а раз и опоздают. Что поделаешь. Воля БОЖИЯ. Есть другая лодка. Есть лодка послеобеденная. В час тридцать. Ничего.
— Но нас там ждут.
— Ничего. Ждут… Ну, не получилось. Судьба. Что поделаешь. Они вас в Уранополисе найдут. В 20 минут десятого пойдем. Есть время еще. Так много времени…
— Спаси ГОСПОДИ за беседу
— Ну, вставай, собирайся. Пойдем потихоньку на цепи.


Поднявшись по цепям и лестницам до келии отца Харитона, оттуда уже по мощеным ступеням спустившись на арсану, дождались фери-бота “Агиа Анна” и увидели, что там второй половины наших паломников, с кем мы должны были начать подъем на вершину Афона, не оказалось. Тут же приняли решение грузиться на фери-бот и плыть до Агиос Павлос — монастыря Святого Павла, чтобы выяснить, куда пропали наши собратья. Когда мы подплыли к монастырской арсане, всё оказалось банально. Братия просто опоздали. Бывает. Это Афон…
Соединившись, мы поплыли в сторону Дафни, глядя с борта на вершину Святой Горы. Она была полностью закрыта густыми тучами. Дороги в этот раз туда и не было. Мы поняли, почему наши спутники опоздали к нашей встрече.
— Ну что ж?.. — решили мы. — Поднимемся в следующий раз. Аллилуйя!


Примечания


1. Святая гора Афон. Благословение – греч. (здесь “благословение” в смысле — подношения ХРИСТА ради, для афонитов).
2. Проходите пожалуйста. — греч.
3. Улица Святого Димитрия — греч.
4. Буквально “Небесный город” — греч.
5. Здесь — подворья монастырей — греч.
6. Isalos-caf?.
7. Паром — греч.
8. Первые слова молитвы БОЖИЕЙ МАТЕРИ “Достойно есть…” — греч.
9. Пристань со вспомогательными помещениями и часто со сторожевой башней, свою арсану имеют все монастыри на Афоне, а также крупные скиты. — греч.
10. Монастырский устав — греч.
11. Капсала — район скитов в ущелье неподалеку от Кареи.
12. Каруля — район афонских скитов, административно-территориально принадлежащих Великой Лавре.
13. Карея — административный центр Афона, “столица” Святой Горы.
14. Правительство Святого Афона, где осуществляется верховное самоуправление и суд— греч.
15. Соборный храм — греч.
16. Рядовая монастырская церковь в отличие от соборного храма обители — греч.
17. Полное Собрание Русских Летописей. Русский Хронограф. Пг., 1914. Т. ХXII. Ч. 1. С. 30.
18. Мантры — буддийские заклинания, которые произносятся почти механически, а иногда их произнесение вовсе замещается вращением бронзового барабана, на котором написаны тексты мантр.
19. От — communication (англ.) – связь, общение.
20. Лекарство — греч.
21. Satellite (англ.) — сателлит, спутник, в том числе и космический спутник.
22. “Если некоторые и поселялись в тех местах, то они ужасно пострадали: кто лишился зубов, у кого выпали волосы, иные заболевали так, что не долго оставались в живых” (Жизнеописание Афонских подвижников благочестия XIX века. М., 1994. С. 130).
23. …Дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился (2 Кор. 12, 7).
24. Служка Преподобного Серафима — Мотовилов одно время никак не мог уяснить, как это женщина, которая при нем причащалась ХРИСТОВЫХ Тайн, продолжала иметь в себе беса. Это важное свидетельство против отождествляющих греховность с наличием беснования. Беснование происходит из-за грехов по особому попущению ГОСПОДА. Совершенно необязательно, что в человека лично грешного входит бес, нередко это бывает и по наследным грехам, по грехам родителей, и для пущей молитвенной ревности или по другим причинам, ведомым БОГУ, ГОСПОДЬ попускает беснование. При этом человек сохраняет способности к исповеди, к сердечному раскаянию и потому может причащаться. Случались бесноватые и среди монашествующих.
25. На Афоне времяисчисление Византийское и значительно отличается от общепринятого европейского времени.
26. Говорит по-сербски: “Данило, не трогай меня”.
27. Пакет, пластиковая сумка — греч.
28. Главный храм в Есфигмене, кафоликон – Вознесение ГОСПОДНЕ.
29. Здесь параклис — один из храмовых приделов.
30. “ГОСПОДИ ИИСУСЕ ХРИСТЕ, помилуй мя. Да… где… когда… нет. ГОСПОДИ ИИСУСЕ ХРИСТЕ, помилуй мя” — греч.
31. На старо-еврейском: ГОСПОДИ, ИИСУСЕ ХРИСТЕ, помилуй меня злаго.
32. Иудеи сказали ЕМУ в ответ: не за доброе дело хотим побить ТЕБЯ камнями, но за богохульство, и за то, что ТЫ, будучи человек, называешь СЕБЯ БОГОМ. ИИСУС отвечал им: не написано ли в законе вашем: “Я сказал вам: вы боги” (Пс. 81, 6)? Если ОН назвал богами тех, к которым было слово БОЖИЕ, и не может нарушится Писание: ТОМУ ли, КОТОРАГО ОТЕЦ освятил и послал в мiр, вы говорите: “богохульствуешь”, потому что Я сказал: “Я СЫН БОЖИЙ”? Если Я не творю дел ОТЦА МОЕГО, не верьте МНЕ. А если творю, то, когда не верите МНЕ, верьте делам МОИМ, чтобы узнать и поверить, что ОТЕЦ во МНЕ и Я в НЕМ (Ин. 10, 34-38).
33. Эссенция — сущность— лат.
34. Цвет (серб.) — цветок.
35. Здесь говорится о Песенных канонах, молитвословиях.
36. Речь идет о фери-боте — пароме, курсирующем между главным Афонским портом Дафни и скитами Кавсокаливией.
37. Здесь понт — понтийский грек из России.
38. Индифферентный — равнодушный, безразличный, теплохладный.
39. Преподобный Симеон, Новый Богослов, спасался самой краткой формой ИИСУСОВОЙ молитвы: “ГОСПОДИ, помилуй”.
40. Непрестанно молитесь (1 Сол. 5, 17).
41. Галстук, непременный атрибут современного официального костюма для чиновников, для государственных лиц — премьер-министров и президентов, по сути является непристойным фаллическим символом, который подменяет собою крестоношение.
42. ГОСПОДЬ указывал Царю Давиду в том смысле, что он не будет строить храм, построит его сын — Царь Соломон. Но то, что Царь Давид в сердце своем имел желание построить БОЖИЙ Храм, ГОСПОДЬ вменил Царю Давиду, будто он его построил. Во 2-й книге Царств, глава 7-я.
43. Мякушцы (серб.) — безхребетные живые существа, черви, слизняки и тому подобное.
44. Хорватский нож-сербосек, которым усташи перерезали православным горло.
45. Какая польза человеку, если он приобретет весь мiр, а душе своей повредит? (Мф. 16, 26).
46. Имя “Андрей” переводится с греческого как “мужество”.
47. Пумпало — в смысле качало кровь, от английского “to pump” качать, накачивать.
48. ИХФИС (греч.) — рыба, представляет собою монограмму “ИИСУС ХРИСТОС БОЖИЙ СЫН СПАСИТЕЛЬ”.
49. По-английски “NATO’s” означает что-либо, принадлежащее НАТО. Здесь самолеты НАТО, то есть входящие в Организацию Северо-Атлантического Договора — North Atlantic Treaty Organization.
50. Здесь идет речь не о добровольной и спасительной нищете ХРИСТА ради, а о том бедственном состоянии людей, в которое народ ввергают слуги сатаны, чтобы поддерживать в людях озлобление, страх, чувство зависти, ненависти друг к другу и тем самым пленять их души.
51. Резигнация от лат. — отречение. Здесь покорность неотвратимому, бездумное послушание.
52. Это только тайное отрицание, ещё не антихристово, но подобное колдовство также вредит душе, то есть приучает.
53. В Греции существуют юрисдикции старостильников, хотя официальная Церковь приняла в 1920-е годы Григорианский календарный стиль.
54. Внутренний общеевропейский паспорт — греч.
55. Просите, и дастся вам; ищите, и обрящете; толцыте, и отверзется вам (Мф. 7, 7).
56. Баскетбольный термин.

 

о.Игумен Алексий (Просвирин)

 

]]>
noonesdeal@rambler.ru (Administrator) Книги Mon, 06 Jun 2011 22:37:10 +0000
Один эпизод из жизни преподобного Феодосия Кавказcкого https://rushill.ru/knigi/iz-zhizni-feodosiya-kavkazskogo.html https://rushill.ru/knigi/iz-zhizni-feodosiya-kavkazskogo.html  

Сейчас совершается много канонизаций святых, и святцы, можно сказать, растут на глазах. Но иногда вопросы канонизации вызывают ожесточённые споры, часто в возникающей разноголосице подвергается сомнению святость того или иного праведника. Кто-то находит у него какие-то пороки, кто-то, наоборот, пытается доказать, что в его жизни не было ни грехов, ни ошибок. Чаще всего и то, и другое – опасные крайности. Что касается канонизации святых, то это, фактически, земное подтверждение уже состоявшегося небесного прославления. Почему Бог прославляет чудесами святого, который, казалось бы, не совершал никакого подвига, и оставляет во внешнем забвении человека, всю свою жизнь сделавшего подвигом, – это выше человеческого понимания. Оно, это человеческое понимание, часто и наносит непоправимый урон как канонизации, так и почитанию святых. Многие из современных верующих пытаются изобразить тех или иных святых живыми ангелами, которые прожили всю свою жизнь в безукоризненной чистоте, совершили множество чудес и как бы не умерли, а взошли на небо. Безусловно, были и такие святые. Но дерзну сказать, что для нас бывают более полезными и поучительными жития святых, свидетельствующие, что и грешники становятся праведниками. Для нас важно проследить путь борьбы с грехом и путь покаяния, понять что можно идти этим путем. Таким поучительным примером может служить житие преподобного Иакова Постника (память 4 марта). Святой Иаков был великим подвижником, совершавшим многие чудеса. И такой человек уже в старости впал в смертный грех: изнасиловал девицу и, испугавшись соделанного, убил её, а тело бросил в реку. Труден был его путь к покаянию, десять лет он провёл в страшной погребальной пещере среди костей усопших, но не только получил от Господа прощение, но и вновь стал великим чудотворцем.
{module Anywhere}
В агиографии возникло направление, сосредотачивающее всё наше внимание на борьбе с грехом, которая завершается победой и оставляет нам важное поучение. Представителем такого направления был епископ Варнава (Беляев). Богатую почву для размышления даёт сравнение жития преподобного Гавриила (Зырянова), составленного архимандритом Симеоном (Холмогоровым), и написанного самим владыкой, хорошо знавшим старца. В жизнеописании епископа Варнавы о. Гавриил предстаёт перед нами живым человеком, боримым страстями и победившим их. Так строго, без прикрас, описывается и окружающая среда, искушения и сложности монашеской жизни. Собственно, без такого описания трудно и понять, в чём же именно состоял подвиг о. Гавриила. И вот житие становится реальным пособием для всех, идущих его путём, учебником, а не своеобразным внеклассным чтением, не затрагивающим нашу реальную жизнь.

Разве, вдумчивое описание, не прячущее недостатки святого и трудности на его пути, даже иной раз и грехи, может чем-то умалить святость? Наоборот, излишне ретушированное изображение может привести к сомнению в его сходстве с оригиналом.

Преподобный Феодосии Кавказский (он является местночтимым святым) был известным подвижником. Сегодня он весьма почитаем православными людьми. Но сколько легенд и загадок было связано с именем этого святого! В большинстве они происходят из-за недобросовестного изучения жизни святого. Но все же были опубликованы достаточно объективные материалы, например, книга Анны Ильинской «Дивный старец Феодосий», Паломник, 2001 г. (1) Известно, что о. Феодосий был афонским монахом. В книге Ильинской даже говорится о том, что он был монахом кельи Положения пояса Богородицы Иверского монастыря. Об этом также сказано и в путеводителе «Спутник русского паломника по Афону» за 1905 год. Сначала путеводитель сообщает о настоятеле кельи иеромонахе Иоанникии, который скончался в 1901 году, и «ему наследствовал по преемственному праву его ученик иеромонах Феодосий». Далее говорится, что «нынешний настоятель иеромонах Феодосий уроженец Пермской губернии, на Афон прибыл более двадцати лет назад, где и живёт безвыездно в обители Пояса Богоматери, здесь же он принял и постриг и в настоящее время настоятельствует». Далее обратим внимание на то, что по путеводителю в обители «свыше 20 человек и 5 священнослужителей». Теперь откроем более поздний путеводитель за 1913 год. После нескольких фраз об о. Иоанникии, в точности повторяющих «Спутник русского паломника», говорится: «После его смерти ему преемствовал по наследственному праву ученик его нынешний настоятель иеромонах Петр, прибывший на Афон двадцать тому назад, лет где с самого начала поступил в описываемую обитель и живёт безвыездно». Ошибка? Нет, о. Пётр был длительное время настоятелем Константинопольского подворья кельи. Об этом сказано в путеводителе за 1905 год. Если мы обратимся к «Всеобщему иллюстрированному путеводителю по монастырям и святым местам Российской империи и Афону» Павловского за 1907 год, то к нашему удивлению прочтём те же самые слова, что и в более позднем издании и ни слова об о. Феодосии. Что же случилось? Почему о. Феодосий выпал из афонской истории?

Обратимся к жизнеописанию преподобного, составленному Ильинской. Надо отметить, что в путеводителе за 1905 год приводится фотография о. Феодосия, которая недвусмысленно свидетельствует о том, что кавказский старец и настоятель кельи Пояса Богоматери – одно лицо. Да и может ли среди пятерых священнослужителей, священников и диаконов, быть два иеромонаха Феодосия? Эту же фотографию приводит и Ильинская. Что же у нее сказано об о. Феодосии? «Однако отец Феодосий тяготился хлопотными обязанностями настоятеля и вскоре сложил их с себя. Он возвращается в Иерусалим, где принимает схиму с наречением того же имени, а во главе обители Положения пояса Богоматери встал уроженец Пермской губернии иеромонах Петр, ранее управляющий подворьем в Царьграде». Но почему же более поздние описания кельи умалчивают об о. Феодосии? И какие уж особые хлопотные обязанности у настоятеля на Афоне, где нет ни мирян, ни больших земель, да и келья невелика по численности? Но, в действительности, не требуется больших усилий, чтобы разрешить эти недоумения и установить, что версия о хозяйственных тяготах просто несостоятельна. Я не обвиняю автора книги в сознательной лжи, но тому, кто ознакомился с историей русского Афона, трудно пройти мимо одной скандальной истории, на долгие годы ставшей предметом обсуждений, споров и легенд среди афонского монашества.

Эта история широко освещалась как в русской церковной, так и греческой периодике. Обратимся к одному из источников – «Православному собеседнику» за 1905 год. Там на стр. 678–681 размещён материал под названием «С православного востока»: «В 42 номере официального органа константинопольской патриархии «Ekklhsiastikh Alhqeia» за настоящий год помещено, между прочим, постановление «Кинота» святой Горы, утвержденное Синодом Великой Церкви 18 октября сего года, по делу о русском иеромонахе – настоятеле афонской кельи Честнаго Пояса Феодосии, скомпрометировавшем себя небывало-смелым и возмутительным нарушением основных законоположений монашеской жизни и свято-хранимых на Афоне, наиболее дорогих для него традиций. Фактическая сторона этого дела, отмеченного уже, если не ошибаемся, и в некоторых русских газетах, слишком проста и несложна. «Келлиот Афона» - иеромонах Феодосий, располагающий довольно крупными средствами, но лишённый, очевидно, прочной внутренней аскетической настроенности, отвыкший от строгаго монашеского режима, благодаря своим постоянным наездам в Константинополь, где он незаконно имел «подворье», задумал разделить своё тяжкое одиночество на Афоне сожительством с женщиной, для чего приглядел временно проживающую в Константинополе астраханскую мещанку Татьяну Никитину – девицу 25 лет. Завязав с нею сношения, он уговорил её уехать с ним на Афон. Чтобы скрыть ея пол, (так как вход женщинам на святую Гору не допускается), он заставил её переменить костюм, остричь волосы, достал ей, при содействии своих сожителей по афонской келье и слишком покладистых и податливых на деньги турецких чиновников, мужской паспорт и в таком виде отправил её на Афон. 24-го августа этого года Никитина сошла на берег Афона. Своим нежным, цветущим, слишком уж не мужским видом она не переставала однако обращать на себя внимание посторонних лиц. Секрет был раскрыт. Удалённая с Афона, она по телеграфу просила себе прощения и снисхождения у Кинота Св. Горы, обвиняя во всём происшедшем одного Феодосия. Не трудно понять какое, до болезненности – тяжёлое удручающее впечатление должен был произвести на монахов Афона и, в частности, на Кинот Горы этот поступок русского иеромонаха». Отбросим фактические неточности этого изложения: Татьяне в то время было 15 лет, а не 25, что видно из других источников. Простим православному журналу развязный тон и слишком смелые предположения. Но факт остаётся фактом: о. Феодосий пытался провести на Афон девушку, за то и был изгнан решением Кинота. Надо отметить, что в то время не только в греческой, но и в русской печати велась гнусная либеральная кампания против русских афонских келиотов, им приписывались разные грехи. В этой кампании участвовал также известный профессор КДА Дмитриевский, автор многих трудов, в том числе и книги «Русские на Афоне». Он опубликовал большой материал в «Трудах Киевской академии», разоблачающий афонских монахов, где также привёл историю с казачкой Татьяной. Греческая печать «выжала» из этой истории всё, что только представлялось возможным. Только газета «Константинополис» писала об этом 3, 12, 13 и 21 сентября 1905г.

Также видна и предвзятость автора статьи в «Православном собеседнике». Чего только стоит фраза: «незаконно имел подворье». Дело в том, что часть греческого общества, зараженная национализмом, всячески препятствовала любому начинанию русских монахов. Ожесточённым нападкам подвергались также подворья русских монастырей и келий. Дело в том, что такие подворья, где бесплатно можно было получить ночлег и питание, способствовали развитию паломничества на Афон. А паломничество поддерживало русских монахов. Они были лишены возможности существовать за счёт сельского хозяйства, ввиду отсутствия земельных участков, и хотя никакой платы с паломников не брали, но боголюбивые русские люди охотно жертвовали афонским монахам, и иногда сами пополняли их ряды. К сожалению, многие не только мирские, но и духовные лица шли на поводу греческих националистов. В том же материале из Православного собеседника читаем: «Настоятель русской посольской церкви в Константинополе архимандрит Иона, в своих письмах о церковных делах Востока, изданных в 1903 году отдельной книгой под заглавием «Свет с Востока», сообщает, между прочим, что в мае 1902 года он получил от Его Святейшества Патриарха Константинопольского, чрез его личного секретаря, такого рода бумагу: просят Высокопреподобнейшаго архимандрита Иону соблаговолить увещать иеромонаха Феодосия из афонской келлии Честнаго Пояса, чтобы он исправился, потому что непослушен: совершает у себя дома литургии без разрешения и благословения, не слушает советов церковных, поддаётся обманчивым обещаниям мошенников, эксплоатирующих его. Совершение обедни в его доме было запрещено. Как старец келлии, он должен был находиться на Афоне во главе своей братии, а не здесь в Константинополе. Келлии не могут иметь подворий». Кстати, следствием истории с о. Феодосием была попытка ликвидировать русские подворья в Константинополе. Далее о. Иона пишет о «дерзком упорстве» о. Феодосия, «нахальстве, и беззастенчивости». Но с точки зрения некоторых лиц подобными качествами обладали все русские келиоты. Отбрасывая всякие домыслы, вызванные ненавистью к русскому монашеству, всё же приходится признать, что по тем или иным причинам о. Феодосий пытался провезти на Афон казачку Татьяну. Об их знакомстве мы знаем и из книги Ильинской. «Духовные чада рассказывают, что во время пребывания батюшки в Иерусалиме на поклонение святым местам приехали из станицы Платнировской мать с дочерью Татьяной. Близко общавшийся с соотечественниками, прозревающий духовные судьбы их, о. Феодосий благословил 14-летнюю девицу остаться здесь в монастыре». Когда о. Феодосию удалось преодолеть разного рода трудности и получить разрешение вернуться в Россию, то его сопровождает та же самая Татиана. «Духовная дочь отца Феодосия инокиня Татиана (в дальнейшем она почему-то названа послушницей) вернулась вместе с ним» (А.И. С. 27). «По воспоминаниям духовных чад, отец Феодосий вывез из Иерусалима много золотых крестов, покровцы, потиры, священные сосуды. Они с послушницей Татианой везли их в подушках, матрацах». В дальнейшем Татиана живёт вместе с другими монахинями в пустыньке о. Феодосия и принимает постриг с именем Тавифа (А.И. стр. 55).

«Враг рода человеческого – диавол – не оставлял его в покое, озлобляя братию, обвинившую Феодосия в греховной связи с женщиной, которую он, якобы под видом монаха, поселил в своей келии. По ложному доносу иеромонах Феодосий некоторое время находился под стражей в Константинополе, но заступничеством ангела Господня получил освобождение», – вот отзвук этой истории в современных жизнеописаниях старца (см. Иеросхимонах Феодосий Кавказкий. М. 1998).

Надо отметить, что эту историю ещё долго рассказывали на Афоне. Когда на Афон прибыл некто Семёнов, большевик, написавший клеветническую книгу о Святой Горе, то историю ему поведали с несколько другими подробностями. Дескать, один келиот привёз с собой девицу переодетую юношей. Юноша никак не мог залезть на мула, кто-то решил ему помочь: схватил за подмышки и… обнаружилось, что это женщина.

Теперь нам становится совершенно ясно, почему о. Феодосия вычеркнули из истории кельи. Только непонятно, как смогли пройти мимо этого факта составители его жизнеописаний. Не хочется предполагать, что это сделано сознательно. Вряд ли православные христиане нуждаются в благочестивом обмане.

Кроме того, когда такие факты неизбежно открываются, то они могут породить у слабых верой сомнения как в праведности святого, так и в других более важных христианских истинах.

Святость человека – дело сокровенное, открытое только Богу. Поэтому бессмысленно отвергать святого только по той причине, что он курил или имел более одной жены. Бог сам знает своих служителей, Бог знает пришедших на его вечерю, только он видит белые одежды праведника. Пустым и глупым занятием является решать вопрос святости человеческим мудрованием. Бог Сам прославляет чудесами того или иного угодника, православный народ видит это прославление и свидетельствует о нём, а иерархия может только скрепить это свидетельство печатью. Если же православные не могут распознать или не хотят видеть этого свидетельства, то горе нам. Горе нам, если в церкви находятся люди, а среди них есть и иерархи, которые пытаются определять, кого можно признать святым, а кого можно оставить в рядах грешников, и берут, таким образом, в свои человеческие руки дело Божье.

Многие, узнав тайну старца Феодосия, возможно, отвернулись бы от него и похулили святого. Похулили бы тайну покаяния, да и тайну человеческого спасения, поднимающего человека от самых глубин ада до престола Божия. Мы же, дети страшного времени, извлечём для себя из этой истории хороший урок, чтобы избежать иного бесовского обмана – отчаяния, и посвятим свою оставшуюся жизнь покаянию. И будем помнить слова неизвестного отшельника, сказанные преподобному Иакову Постнику в минуту его сомнения в милосердии Божьем: «Умоляю тебя, отец, не изнемогай душевно, не отчаявайся в своём спасении, но с верою, что Бог внемлет покаянию, исповедуй Ему свои согрешения, ибо многомилостив господь и милосердие Его к нам неизреченно. Если бы Бог не принимал покаяния, то как Давид, уже сподобившийся дара пророчества и впавший в грех прелюбодеяния и убийства, мог бы получить прощение таковым грехам?... Покаемся же, пока ещё имеем для сего время».

Павел Троицкий



]]>
noonesdeal@rambler.ru (Administrator) Книги Mon, 06 Jun 2011 22:27:11 +0000
Постриг https://rushill.ru/knigi/postrig.html https://rushill.ru/knigi/postrig.html  

Общественные преобразования, происшедшие в нашей стране, заставили многих по-новому взглянуть на нашу историю и культуру. И то, к чему наши граждане были довольно безразличны, сегодня попало в поле зрения. Сегодня много книг написано о Святой горе, большое внимание уделяют ей и периодические издания. Библиография публикаций об Афоне последних лет составит солидный список. Многие хорошо знают необычные традиции святогорцев.

Во-первых, на Святую Гору не допускают женщин. Закон, запрещающий слабому полу заходить на Афон называется «аватон» и основан на чуде бывшей с царевной Плакидией. Божия Матерь, считающаяся покровительницей Афона, не допустила ее на Святую Гору и положила начало действию этого закону. Мирские власти с почтением относят к аватону и довольно строго карают его нарушителей.

Во-вторых, на Афоне принято откапывать умершего монаха через три года. Кости его извлекают и хранят в особом месте, в костнице. Если же плоть умершего не полностью разложилась, то останки почившего закапывают снова и начинают усиленную молитву о нем. Это считается плохим признаком: вероятно, у умершего были какие-то нераскаянные грехи. Желтый восковой оттенок костей является признаком праведности усопшего. К слову сказать, до недавнего времени в Пантелеймоновом монастыре показывали могилу умершего в начале века эконома. Он был похоронен у стены храма. По каким-то причинам его кости до сих пор не выкопали, а над могилой на стене образовалось страшное черное пятно. Монастырские отцы хранили предание, что этот эконом в свое время сосвоевольничал, не послушал игумена, и во время его отсутствия без благословения начал строить архондарик (гостиницу). Это место называли стеной непослушания. В последние годы стену, дабы не было соблазнов и лишних разговоров от черноты отчистили.

Но есть и другие интересные и важные для православных христиан традиции. Это пострижение в монашество умирающего человека. Приехал, к примеру, на Святую Гору паломник и вдруг стал умирать. И если жизни угрожает опасность, его могут постричь в монашество. Вероятно, это связано с богословским мнением, бытующем в монашеской среде, что постриг подобен второму крещению, дает прошение грехов. Ведь и здесь рождается новый человек с новым именем. Конечно же, лучше умереть чистым, вот отсюда и предсмертный постриг. Бывали случаи, когда умирающие восставали и навсегда оставались монахами. Наиболее яркой иллюстрацией является постриг первого русского игумена Пантелеймонова монастыря игумена Макария. Он приехал на Афон паломником и тяжко заболел. С точки зрения врачей был безнадежен. И он попросил постричь его в монахи. Вот как описывает И.Ф. Красковский со слов самого архимандрита: «Я попросил постричь меня в схиму. В продолжении всего обряда я был в полусидячем положении, с откинутой назад головой и в состоянии полусознательном. Вслушиваясь в то, что читали, насколько мог, но слушал вполовину, будто в полудреме. Игумен сказал: «Постригается раб Божий». Отец Иероним спросил: «Как имя?» Игумен отвечал: «Макарий». Слово это я услышал ясно и вновь впал в полудремоту. По окончании пострижения меня приобщили Св. Тайн».

Отсюда понятно, что больного постригали по его желанию. Но этот обычай порождал странные суеверия в дореволюционном обществе. Где-то в конце XIX веке Афон посетил известный художник Богданов-Бельский. Он приехал в поисках натуры для пейзажа. Афон славится свой красотой, великолепными видами на море, красивыми прибрежными скалами. Богданов-Бельский происходил из беднейших слоев населения, благодаря известному педагогу Рачинскому смог получить прекрасное образование и стать известнейшим художником. Все, наверно, помнят его картину «Устный счет». О нем мало вспоминали в советское время, потому что он уехал во время войны из Латвии в Германию. Характеристика не очень хорошая для того периода нашей истори. Богданов–Бельский, выходец из народа, никогда не отрывался от православия. Тем удивительное то, что он пишет в своих воспоминаниях о своей работе на Афоне. «Я сам был свидетелем как одного монаха человека почти умирающего внесли в церковь, где он должен был выдержать весь долгий обряд пострига. Душераздирающая сцена. В мае месяце того года, когда я был на Афоне, умер там игумен монастыря о. Макарий история его очень интересна. О. Макарий – москвич родом, приехал молодым человеком в этот монастырь как паломник через 2 недели он опасно заболел и его, согласно устава стали приготовлять к пострижению. Но так как молодой человек убедительно умолял и энергично протестовал, то пострижение на время отложили. Вскоре он выздоровел, но перед самым отъездом снова заболел. Тут игумен монастыря и братия сочли эту болезнь за указание от Бога и, не считаясь с протестом больного, насильно постригли го в схиму, дав ему имя Макарий. К удивлению и смущению братии брат Макарий опять выздоровел. На этот раз ему пришлось навсегда остаться в монастыре, где он сделался иеромонахом, а затем был избран игуменом. Эту историю я рассказал одному из братьев известного коммерсанта Вахрушина, который подтвердил правдивость этой истории, при чем прибавил не рассказанную мне на Афоне трагическую подробность: у покойного о. Макария, когда он был молодым человеком, при отъезде из Москвы была невеста, свадьба их должна была состояться по возвращении жениха с Афона. Узнав о насильном пострижении жениха на Афоне она также постриглась в монахи в Москве. Эта история в свое время наделала в Москве много шума. Эти случаи насильственного пострижения больных паломников внушили мне страх и я начал серьезно подумывать, как скорее убраться с Афона, но случилось так, что я почти перед отъездом простудился и слег в постель. Температура у меня была высокая, что я объясняю страхом при одной мысли о насильственном пострижении. Меня навешал один из монахов, который все время радостно говорил: «Вот это хорошо, что вы заболели. Мы пострижем вас в схиму. Вы будете у нас монахом, и мы откроем иконописную мастерскую, которой вы будете заведовать. И тут он стал с жаром вслух мечтать, как прославится их монастырь, выпуская из своей мастерской художественные иконы. Но я не разделял эту радость монахов. Меня, тогда еще очень молодого человек к тому же влюбленного в одну очаровательную девушку, бросало в жар. Я ожидал от жизни всяких радостей, во всяком случае, карьера монастырского иконописца меня тогда не увлекала. С некоторым раздражением я ответил монаху так: «Если вы меня насильно пострижете, то я сброшу вашу схиму и убегу сухопутным путем через Македонию, ибо насильное пострижение незаконно и противоречит евангельскому духу. Монах, не желая меня раздражать, ничего не ответил. К счастью, перспектива бегства через Македонию меня миновала, так как я вскоре выздоровел, уехал в Константинополь, оттуда отправился в Одессу».

Прекрасно зная, что не может в православной церкви никакое таинство или священнодействие совершаться насильно, он поддался на это искушение и даже думал о бегстве. Насчет этой версии о покинутой невесте Красковский ничего не говорит в жизнеописании архимандрита Макария. Сообщает, что тот так и хотел стать монахом, а болезнь только подстегнула его к этому решению. И с большой пользой для братии. Потому что именно при о. Макарии Русский Пантелеймонов монастырь и стал реально русским, и были заложены основы для процветания монастыря, которое продолжалось до самой революции. Так что все это совершилось по воле Божией. Правда составитель истории монастыря иеромонах Феодосий уточняет: «Отец же, желая удержать при себе сына-помощника, поручением торговых дел хотел было воспрепятствовать его намерению и женить его, но Промысл Божий готовил иное. Упросив родителей отлложить решение вопроса о женитьбе на год, Михаил Иванович (будущий архимандрит Макарий) отправился по торговым делам в город Старый Оскол Курской губернии. Здесь он встретил компанию купеческих сыновей, собиравшихся вместе ехать на Восток для поклонения святыням. Михаил Иванович нашел благовременным для себя просить у родителей благословения участвовать в компании паломников и, к счастью своему, получил его под условием не оставаться на Афоне навсегда». Видите, здесь действительно «Божий Промысл готовил иное. И Сушкину не суждено было стать хорошим купцом, но его ждало более высокое предназначения, он навсегда вписал свое имя в историю России, став не только игуменом, но и строителем главнейшей русской обители.

Возвращаясь к воспоминаниям Богданова-Бельского, надо отметить, что он выразил неудовольствие еще одним афонским обычаем. Он отправился на море с двумя монахами и решил искупаться, и был весьма удивлен, когда узнал от монахов, что купаться грех и поэтому купался в одиночестве. Это обычай показался ему очень странным. И сегодня купание на Святой Горе запрещено. Хотя окружает Святую Гору все та же чистейшая вода, через которую можно спокойно разглядывать дно на глубине метров в 20, прозрачностью которой более ста лет назад восхищался пейзажист Богданов.

Более того, многие монахи до сих пор придерживаются аскетической традиции и не моют тело. Оказывается это вполне доступно тем, кто ведет аскетический образ жизни и достаточно чистоплотен: внимательно следит за состоянием своей одежды. Если мы обратимся к Святому Евангелию, то узнаем, что на Востоке в Древности люди не столь много внимания уделяли мытью, сколько частой смене одежд. Ну, а купание запрещено, потому что при потворствовании этим водным процедурам Святая Гора скоро превратиться в пляж, а монахи в курортников.

В конце хочется сказать об одной удивительном событии, которое произошло с Богдановым Бельским. Когда он занимался пейзажами Святой Горы, монахи показали ему картины письма брата Филиппа, послушника монастыря. Это были портреты игумена, иеромонахов, братии монастыря. Богданов-Бельский будучи уже несмотря на достаточной юный возраст уже опытным художником, сразу разглядел в авторе большой талант. И он попросил показать ему монастырского художника. Филипп тогда в при монастырском хозяйстве. Издалека, подходя к храму Богданов–Бельский услышал красивый бас художника – тот читал в храме. Филипп был в то время послушником и уже носил рясу и клобук. Когда на следующий день они пошлю на этюды, то юный художник (ему было тогда лет 18) задавал своему более опытному коллеге много вопросов по технике пейзажа. А Богданов-Бельский спросил, зачем Филипп Малявин талантливейший художник пришел в монашеское царство на Афон, тот скромно и ясно ответил: «Душу спасть». Но ему было суждена другая, не монашеская жизнь, скоро он покинул монастырь и стал известнейшим художником Филиппом Малявиным.

Вот сколько интересного открыли российскому читателю, чудом дошедшие до него воспоминания эмигранта. Записаны они были и опубликованы в Бельгии неким Нео-Сильвестором в 1969 году в Брюсселе.

Богданов-Бельский

]]>
noonesdeal@rambler.ru (Administrator) Книги Mon, 06 Jun 2011 22:26:23 +0000
О молитве и трезвении. Из тетрадей Иеросхимонаха Серафима Карульского https://rushill.ru/knigi/o-molitve-i-trezvenii.html https://rushill.ru/knigi/o-molitve-i-trezvenii.html  

О молитве Иисусовой

Молитва эта имеет многие степени, от начальной до некончаемого совершенства. Нужно обратить внимание на то, что усвоение её душою находится в связи с вхождением внутрь себя вниманием, устремляясь к сердцу.
Два центра у нас: ум со вниманием (размышлением, разсуждением, памятью, представлением предметов...) — в голове, и самосознание себя с духовным ощущением, переживаниями различными — в сердце. — Так человек «рассечен» грехом, что, то, что было у него соединено в одно (в одну общую жизнь), то грех разделил на двое, и стал человек раздвоенный сам в себе. Как потерял самого себя, оказался в падении в болезненном, ненормальном состоянии в своей внутренней жизни.
В восстановлении же от падения сии два центра внутренней жизни соединяются в одно: «Ум, внегда с душею соединится, неизреченныя радости исполняется» — говорит преп. Никифор (Добротолюбие, т. V, 1966 г., стр. 179).
Молитва Иисусова, возстанавливающая от падения и очищающая, «далече разстоящее» — ум и сердце возсоединяет опять в одно.
И на всех ступенях сей молитвы Иисусовой, с самого начала совершается это соединение, доходя до совершенства, когда и молитва достигает высших степеней — нужно это знать и к этому вхождению в себя стремиться при каждой молитве, т.е. произнося молитву в уме или устами, привлекать в то же время свое внимание к сердцу.
Хотя в начале не зная точно где сердце («сердечное место»), достаточно знать, что оно там, где бьётся, т.е. приблизительно, и туда и привлекать внимание, главное, чтобы внимание не было в других местах, или, как бывает при разсеянии ума — неизвестно где. — «Безтелесное в телесном доме заграждати», — как говорит преп. Иоанн Лествичник (27, 6).
Внимание наше неудержанно везде может пребывать, устремляться по разным направлениям, напр. можем вспоминать какие либо случаи, и обстановку их, недавно или давно бывшие и тогда внимание пребывает в этих воспоминаниях, можем мысленно побывать в далеких странах, можем и в звездные пространства вселенной вознестись, разсматривая мысленно небесные тела, можем и к себе вернувшись мгновенно, внимать какой-либо части своего тела, и переводить внимание свое из одной части тела в другую — так может «скитаться» наше внимание, имея это в виду, нужно учиться наблюдать за ним — где оно? куда пошло? и это для того, чтобы вернуть его к сердцу, где его место во время молитвы, которой хотим заниматься — чтобы преуспевать в молитве. Да и вообще такое скитание ума — болезненное есть явление, чего не было изначала.
Во время молитвы нужно низводить внимание свое к сердцу, чтобы там пребывая вниманием, произносить молитву. Сердце законное убежище для ума, там должно ему укрываться и пребывать и жить, чтобы избегать влияния внешнего мира — «несть наша брань к крови и плоти, но к началом, и ко властем и к миродержителем тмы века сего» (Ефес. 6, 12). «Аще убо тма есть настоящий век, бежим от него, бежим помышляюще, яко ничтоже обще есть нас со врагом Божиим («Не любите мира... все, еже в мире, похоть... есть — несть от Отца» 1-е Иоан. 2, 15-16), но подражая Отцам нашим, сущее в сердцах наших сокровище взыщем... Несть бо мощно с Богом примирения, аще не первее к себе возвратимся» (преп. Никифор): с Богом примирения и приближения к Нему — молитва ищет, и есть она «возношение ума и сердца к Богу» и потому потребно первее к себе возвратиться (еже есть соединение ума с сердцем), тогда только и будет возможно «ума и сердца к Богу возношение».
Так что, во время молитвы, внимание должно весь мир оставить, все внешнее, вне нас сущее и внимать сердцу своему, тут его останавливать и оттуда возносить молитву ко Господу, — из внешнего мира в тело, а в теле — в одном только месте — «над сердцем» должно стоять вниманию «и зреть во глубину его». И в теле не давать вниманию переходить в разные места, особенно вниз, но только «над сердцем» стоять недвижимо — так делая может человек преуспевать в молитве, т.е. — входя в себя.
Тогда «прививается» молитва к сердцу, переходит в сердечную, усваивается в собственность души, обращается в спасительную и блаженную привычку и потребность, делается непрестанною, соединяя молящегося с Господом «в един дух» — «прильпе душа моя по Тебе, мене же прият десница Твоя».
Если же не внимать сердцу на молитве, то и помыслов остановить невозможно, все будут приставать к душе и разсеивать молитву.
Так что — «сиди дома»! внимая и молясь, заключая сознание свое в сердце — Царствие — внутрь! — «се бо Царствие Божие внутрь вас есть» (Лук. 17, 21).
Сердце — законное убежище уму — это дар от Господа: что можешь ты лучше придумать?!

Что есть «действо Духа»?

«Двема образы приобретается действо Духа, еже в Крещении таинственно прияхом» (преп. Григорий Синаит, славян. Добротолюбие, лист 113 на обороте).
— Что есть «действо Духа»?
Действо Духа есть «действо благодати» в молящемся, и есть — сила огня духовного». Действо Духа совершается у молящегося во время умно-сердечной молитвы, когда происходит «соединение»: действо человека и действа благодати, свободы человека — с волей Божией, ума — с сердцем: человек, имея область для свободно разумного действования своего — ум, умом внимает Господу и молитве, а благодать, живущая от крещения в душе «верного» пребывает и действует в своей области, т.е. в сердце, и когда оба действа сойдутся, сливаются в одно, т.е. одновременно действует и благодать и сам человек — каждый в своей области, что и бывает во время умно-сердечной молитвы, тогда и возгорается «действо Духа». Таким образом, человек своими усилиями, при свободном к тому желании, внимает уму своему, отгоняя помыслы (вообще говоря — воспоминания многоразличные) и направляя ум к («безвидному») Богу, тем начинает приближаться к живущей в сердце его благодати и ощущать в себе действо её — вот это и есть «соединение», о котором говорит преп. Григорий Синаит на листе 115 на обороте.

О хранении внутренней чистоты.

Место чистоты — отношение. Непонятно? Хочешь чистоты? она в своем месте пребывает... Когда видна всякая нечистота и ощущается побуждение к ней, отношение ко всему такому законченно-отрицательное сохраняет чистоту сердца. Это и дивно: при наличии и близости нечистого, при ощущении его отношение сердечное (отрицательное) ставит человека превыше всего нечистого, в область чистоты! И даже тогда-то чистота истинная поселяется в сердце, когда нечистота окружает душу. Иначе и самое желание чистоты ненадежное, непроверенное.
Так устроено! Так дивно! Как раз то, что и нужно земнородному, не могущему в условиях земной жизни не встречать многообразной нечистоты, но она не может вредить ему, когда он твердо отрицательно относится к ней: «не соизволяю!»
Один шаг до чистоты, но нужно знать чего держаться, когда является нечистое пред сознанием — «отношение» храни тогда! — И не повредит тебе!

О земном странничестве


Тяжело (скорбно) жить в суете, безсмыслии жизни сей («дурная безконечность» — работать, чтобы жить...) — это так когда полагать в ней все..., а если по Апостольскому: «требующии мира сего, яко не требующии», странник на земле — всё «мимоходом», в «пол-сердца» — то легко! Это то же, что и у Отцов — «будь в жизни сей, как будто ты давно умер...» тогда — легко! Ибо сердце свободно тогда жить своею надеждою, в реальности которой оно так ясно убеждается день за днем... А жизнь сия и недостойна иного отношения, идущего к вечности, только как — «мимоходом» проходить ее день за днем... на то бо и сотворена, предназначена быть «полем» проходящих к вечности верою о Творце-Господе зовущем в жизнь иную «обещания ради будущих благ». Эта легкость и есть признак найденного (опытом) правильного о ней понятия — такова она есть! Чего не зная, тяготится человек, «разочаровываясь» на каждом шагу.
От мира сего нужно отделяться хотящему спастись — противопоставляться внутрь-пребыванием: это тоже относится к приготовлению к смерти, к уходу — отделяться от внешнего, дело, или устроение «странника» на земле... горнего ищущего Отечества.
А отождествление себя со внешним — разслабление и слияние есть и — нет ухода!
«Горняя мудрствуйте.., вышнего ищите, идеже есть Христос» (Кол. III, 1, 2). Христианство — уход есть от внешнего мира сего: «начало иного жития вечного» — где же оно? начало это? — значит забываешь главное — смысл дела Христова! И жизни земной!
«Требующие мира сего — яко не требующие!» В мире жить, а от земного отталкиваться — это Воля Божия о нас... если отталкиваться не будешь, не переходишь в жизнь вечную, если земным жить не будешь, т.е. в условиях земной жизни — не от чего отталкиваться будет! — бездействие, безплодие... но — то и другое: на земле жить, чтобы от земного уходить: это дело жизни сей нашей, земной.
Христианство бо на небо ведет — «вы не от мира сего», «кто Мне служит, Мне да последует... Царство Мое несть от мира сего».
Не теряй смысла мира сего временного, жизни земной, и своей личной жизни!
Сначала вростает земнородный в мир сей и жизнь его, что бы силу взять — оттолкнуться в вечность! — Это и делай! Делами земными силу набирай, чтобы хватило силы оттолкнуться от внешнего на внутреннее — вечное — «идеже есть Христос».

17/VI 1972 г.

«Будьте яко дети...»


Ум внутрь входя — со-вне, вначале в более внешнюю, поверхностную область (сердечную) сходит, а там духи злобы кроются и особо яро и лукаво начинают действовать на входящего, сего ради ОСОБАЯ помощь ему нужна, она и дарована: «Именем Моим бесы изженут...» потому все отцы наипаче с этой молитвы (Иисусовой, ред.) наставляют начинать духовную жизнь, т.е. входить внутрь. «Духовная жизнь есть внутренняя» (Еп. Феофан Затворник). И во внешних делах помогает Господь, а в сем и подавно: против духов большая помощь требуется.
А со стороны человека — детское состояние ему предлежит, чтобы вернее и полнее принимать эту помощь — силу Господню. Во-первых, во истинное состояние приходит тогда: «не знаю, не умею, новое мне есть!» — и образ действия и самый подход к делу — иные!
Внутрь входя, вступая на путь тот во Отечество небесное (одиноко!) — особая и помощь необходима — «тамо бо гади, их же несть числа» — вместе и ко Господу приближается — Его бо и помощь и — благоволение и призыв на это: «вы не от мира сего...», «кто Мне служит, Мне да последует...», а это — вполне — ново, незнакомо, сего-то ради «будьте яко дети», «яко мравий пред Ним, и дитя лепещущо» (преп. Исаак Сирин). Особая жизнь, особая близость к Богу, особое настроение души — детства обновление — особое отношение ко Господу! (зри и монашество видится — детства возвращение! аще и стар человек...).
Вот тайна какая здесь ещё открывается — человек «восприятель» или (хотя и неведомо) — «отвергатель» даемого от Господа — это обнаруживается. «Смирение — всё Господу доброе приписывать» — истина бо и есть! «что хвалишися яко (бы) не прием» — о том же! т.е. на самом деле все живительное наилучшее у человека дается ему, дарствуется! — только замечает ли он это или не разумея, думает, что он сам «вырабатывает» это, т.е. что-то, что способствует к восприятию (даруемого), считает за вырабатывающее... вот и получается, что смирение — понятие правильное есть, а «гордость — безумна» — сущности не постигает!
Потому и «аще не обратитесь и не будете яко дети, не внидите в Царство Небесное...»
Потому что пока человек на «обратится» он таков, каковы земнородные все в мире живущие с общечеловеческим разумом — «Я!» — «делаю» и всё для жизни «вырабатываю», на деле — весь этот разум (паче «кичит»!) — свой «промысл» и стяжание нужного для жизни — приспособленность... а это совсем другое, чем направить и двигать к себе нужное (свое бытие имущее — независимое!.. не под твоею властью существующее! Иными законами движимое... а вдруг — к тебе двинулось — власти над ним (тем) не имущему, — какою силою?... что ты сделал (чтобы получить) желание и руки простертие и тогда тебе (Следящим за тобою всегда!) дано было... а ты Его то и не замечая думаешь, что сам добыл. Но ведь то — независимое от тебя Бытие имеет, тебе не подчиненное — что бы ты мог взять его, власть имел бы на это... но все что ты сделал для этого («притяжения») — потянулся к тому и было тебе дано Кем-то!
Все это совсем меняет дело! «Просите и дастся вам». Тут — то же и — яко же и дети — просят, тянутся, любят, доверяют, плачут по-детски — ибо ИСТИНУ уразумели. Потому переход от обычного — «гордость житейская» — к спасительному — второго детства переживание «трехлетния слезы» (преп. Исаак Сирин). Ибо сначала начинали жить, опять начинали иную бо уже жизнь не ту, в которой воспитались, и прожили. А все новое для человека начинается с детской примитивности — когда знакомится и познавать начинает — обращается тогда он и бывает яко дитя; а если сие отвергает, вернее, не примет — не внидет в Царство Небесное, ибо разумение его и настроенность, приспособление к общей жизни мира сего — не та! т.е. в сущности — способность восприятия не та, которая была бы способна принять новые условия той небесной жизни; — главное «гордость житейская!» — подход иной — гордый, самоуверенный — «я хочу, я могу, я возьму», как это в обычае в миру сем! А там — именно — подается, изливается от Вечносущего Жизнеподателя: Отдельное, Самовластное бытие имущего — Свою Волю. Нельзя уже — «возьму»!... иное должно быть устроение души и иной подход; а это и есть «обратитесь и будьте яко дети» — так по существу дела — по правде вечной!
Вот тут и граница (мир сей и та вечность — Царство Небесное) и нужда во втором детстве — для перехода в иную область, иные условия жизни от «взятия» к «принятию» от своей воли к — Животворящей, от той жизни, где я — главный деятель, к той, где Господь Бог — главный деятель.. а я вхожу в те условия новые для меня. Вот я и начинаю с детства — перестройка устроения души, сообразная с иными условиями бытия, в которое входя от мира сего СПАСЕНИЕ совершается!
Тогда и молиться легко, свое всё вкупе — оставляя, а не стараясь часть некую переделать, а остальное делая — противится этому не «согласует» бо!
Так отложить своё, чтобы не противилось, не мешало иною жизнью жить в целом: воспринимать еже от Господа тогда подаемое «значит не прилаживать одно к другому («новую заплату к старой одежде»), а вкупе все оставляя — воспринимать (свободну сущу внутренно) Господне — это — «Обратится яко дитя»!

О душеполезном одиночестве

Плакал я сегодня во сне — «Господи, дай мне одиноким, одним, уединенным быть, да в страхе Твоем спасаюсь! Ибо я увлекаюсь «стадностию» и до страха (из-за этого) не могу дойти, но — «уста наша при нас суть, кто нам Господь есть?» — как муравьи попадавшие в воду, по чувству стадности хватаются один за другого и все погибают. Ибо нет в стадности падших разума духовного, ни страха Божия... сего ради начало спасения — «Блажен муж иже не иде на совет нечестивых (не живущих по закону Господню, иже вси мы падшии, только «хотящии» спастися), но в законе Господнем воля его» — и оставив стадность падших, уединившись душею и внешне — поучается «в законе Господнем день и нощь» — настолько, надолго, постоянно. Внутренно одинокий («монос»): так и живет, чтобы страха Божия не потерять, который приходит когда в одиночестве ощутит человек приближение Господа Бога Святого, яко Огнь все нечистое и дерзкое пред Ним пожигающий... и сего в общем кружении стадности падшии не ощущающе один другого низвергают в ров оный (преп. Пахомия видение...).
Есть любовь Христа ради — заповедь данная во спасение, дабы добрые дела делать по любви сей — спасаться. Есть любовь — близость духовная во Христе — познание Христово и стремление к Нему, в общении и близости духовной единодушных о Христе подогревающая, а есть любовь — близость и смешение внутреннее, хотя и с желанием духовной дружбы, но по наличному, не духовному ещё состоянию душ, с духовного начинаясь, а далее, по недостатку духовного в себе, на низшее нисходить, и близости установившейся ради и смешения внутреннего, обоих увлекает в ров тот!
Сего-то ради одиночество лучше, в нем отрезвление от взаимовлияния, тогда мысль о Боге у хотящего спастись и страх Божий и труд чистительный во уповании милости Его, отсюда — движение ко спасению (сего и другу моему желаю и предоставляю удаляясь от него незрелости нашей ради), — сего ради одиночество полезно, и желаю его и удаляюсь от людей. (Да не тонем вместе, близости своей ради, при ней же труд спасительный заповеданный отцами во спасение — оставляется, как те муравьи...)
Одиночество — да истрезвившись найду себя пред Господом, и тогда в страхе Его, трезвенно возьмусь за дело своё, за дело очищения своего сердца — сего ради будь одинок внутренно да спасительное совершается в тебе!
А образ жизни безмолвной, одинокой, конечно и особый свой чин и делание имеет, и безразсудно и неправо оглядываясь на чин общежития его во всем держаться — зачем и вышел? чего искал? Разве не жили отцы в безмолвии и — что делали там? общежительное ли? Верою вышел, на неже призван, трудясь в очищении — раскрывайся пред Господом — сам (один!), иди к Нему! Сего не отрекайся под предлогом иных вразумить — привлечь, сам тогда останавливаясь, закосневая — за других не дадим ответа — чего они задерживались, а за себя, яко призвание ощутив, разумев — себя задерживал!
Все призываемся, всем открыто, всем делание свое предлежит, по мере своей и состоянию, и аще каждый своего не делает — как приближается? и заботится об этом только самому остановка своему делу — призывающему иных.
«Нас ради человек и нашего ради спасения» — этого хочет Господь — да кто-нибудь приидет ныне к Нему... а не один другого призывая, — никто сам не идет! — большая тщета для Него! Если бо и истинно желаешь привлечь — ничего лучше нет, как личный пример — «спасайся сам и около тебя тысячи спасутся» — видя делом спасающегося!... Не так ли жизнь отцов показывала всегда? Сам прошедший путь некий и иному может указать, а не пройдя ещё, призывать один другого на месте толкаясь.
Господи, Господи, ведь указание нам дано, указание, что труд спасает, падших, и какой труд — указано! А труда-то и нет у нас! Что же: иной закон будем полагать себе во спасение?! Богоданный чрез отцов труд обходя будем спасаться?
Все средства спасительные и помощь Господня — ждет нас: только труд самый дай — этим занимайся, за «деланием» вся остановка... (сего ради сказано: «ленивый раб и лукавый» — труд обходя — мудрования многого взыскали взамен!.. но всё сие — всуе!)

А труженик по вере — простой! не ищет такой мудрости: нет нужды!.. когда главную мудрость, т.е. самый труд производит. Сего ради и одиночество и безмолвие: да если общая жизнь труда спасительного не производит, но даже и отвлекает от него — сего ради в одиночество уходи, да свое делаешь. Далек еще путь! а время сокращается — да успеешь ко дню тому!

Начало спасения — свобода двигающая вниманием

Почему так долго, долго — длинный ряд лет! — мы не исправляемся?! Не поверили бы, если бы кто-либо сказал нам раньше: «и за 40 лет почти не изменишься!» — Потому что не живем внутреннею своею жизнью, но внешне! и она, незнаемая нами, остается всё прежняя, неочищенная.
Живем в удалении от внутренней нашей жизни не трудясь, т.е. над очищением, преобразованием её и это потому, что не разсматриваем ее и потому что не употребляем средств и способностей, которыми это (очищение) делается.
Ум отсечен от сердца в нашей жизни душевной, — каждый из сих живут отдельно, а ум-внимание мог бы чистить именем Господним! но он бродит по всему миру, а сердце, как запущенный сад, производит терние и сорную траву... долго, долго!
Большие перемены совершаются часто в глубине нашей, а мы считаем, не видя того, что мы неизменны пребываем; из этого исходим, на это рассчитывая, а вот, это не так! Если таких перемен не замечаем, то что сказать про те малые, которым внимая очищает себя внутренно живущий?! Потому годами безплодны!
Ум бродит, не внимает сердцу, не видит внутренней жизни, не работает в этом винограднике, саду, огороде... он и остается запущенным всегда, ибо внимания (ума) это дело!
Не становится ум на место свое, на стражу свою, на «делание»! и кто другой за него будет делать это его дело?! (потому и 40 лет безплодны!!)
Вот о каких «переменах» говорю я: разве ты не знал уже этого 40 лет тому назад? а не замечал когда и как теряешь сие «единое на потребу» не видишь, не знаешь какая перемена в тебе? — «чего лишаюся аз!» не сообразишь, не оценишь... и остаюся чужой сам себе! Какое же может быть преуспеяние?!
Как же не чужой, когда жизнь свою внутреннюю не вижу, не знаю? именно — чужой!
Начало спасения (что выше его для верующего?!), когда призывает Господь тайно, — есть склонение свободы (закон этот верен). Сочетание «свободы и благодати» от начала спасения и до конца его, до жизни вечной, — это возможность спасения со стороны человека, — но в чем оно выражается? как действует — чтобы ко спасению шёл человек?
— Слыши! Свобода внимание направляет ко спасительному всему — к Богу, к словесам Его, к церковным богослужениям, таинствам, ко внутреннему «деланию» — («последние будут первии») — Эта свобода — когда это наше «что хочу — делаю!» хочет спасаться, ибо на это Бог призывает... получается уже что свобода из дара сего — «что хочу делаю» обращается в послушание Богу и данной Им совести, и избегает тем погибельного «диавольского самовластия» — «занятый» получается сосуд! — занятый Волею Божиею, делом спасения.
Итак, начало спасения (со стороны самого человека): свобода направляет внимание, учимая Богом («Учай человека разуму» — Господь) — куда направлять... а далее, отсюда мысли, хотения, чувства напояются спасительным, Богоугодным, вместе и страстей избегают — и это от направления внимания зависит — вот и шествие есть по пути спасения, подготовка души к исходу, верное шествие к вечности (как у того старца было, что улыбнулся трижды перед смертью).
Видишь человек не особые дела, подвиги, поставленные себе самому цели — сами по себе — (ибо когда главное это упускается — они «сами по себе» остаются... и разсыпаются в ничто) — не это все начало основания спасения о Господе, а внимание управляемое свободой, научаемой Богом: зная уже (от Церкви, от Отцов, т.е. от Бога: со вне) что есть Богоугодно — спасительное: туда свобода направляет внимание, там внимание вместе с самой свободой находят пажити верные и источники чистых вод и возрастает душа к вечности «в Бога богатея!»
Итак, когда в плену себя видишь. в омрачении — направь внимание свое на спасительное нечто (в прошлом познавал то), к словесам Его, к «деланию» о Господе и быстро начнётся рассвет в душе...
Это бо и общее начало, вообще, это и в каждом отдельном случае: падения, забвения, омрачения, иже на пути спасения так часто случаются — периоды темные. Одно начало и основание («пал — возстань!»): внимание направь на Господа... а далее, оно само найдет там нужное к возстанию: там бо, в сокровищницах Своих, уготовал Господь все нужное для спасения человека... и — Сам — близ! — «до скончания века, Аминь!»
«Далече от грешник спасение яко оправданий Твоих не взыскаша...» «Близ еси Ты, Господи, и вси путие Твои истина...» — вот куда свобода может направлять внимание, и направляя — идет человек ко спасению, Богом призываем, Богом вразумляем. — Сам тайно руководит доверившихся Ему Посетитель душ наших! и благоволит к человеку, когда свобода его, избирая Богоугодное, направляет туда свое внимание... остальное бо — дело Его! «Свое» бо сделал человек: покорился Богу с доверием и любовью... и внимание направил к Нему и тому, что от Него!
А начало и основание спасительного такого склонения свободы т.е. направлять внимание на Богоугодно-спасительное — вера новозаветная, Богоявленная: Бог есть Господь наш Иисус Христос! Отсюда доверие Ему с покорной любовью... отсюда и свобода, избирая яже от Него, направлять внимание на все спасительное...
«Свет от Света! Бог истинный от Бога истинного... — Единосущен Отцу» такое и отношение к Нему верующего сердца! и отсюда все дальнейшее...
«Сами себе, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим!»
И молитва Иисусова и есть — это! особенно, усиленно, вседушно, действительно: по смыслу дела спасения, по состоянию и нужде «падшего» это призывание Бога и стремление души к Нему есть «единое на потребу». Молитва Иисусова — «делание» сердца! на него же внимание направляет свобода!

Если посмотреть молча, безпристрастно, внимательно, чтобы увидеть самую сущность человеческой жизни на земле — состояние внутреннее, наличное, нужду истинную его, то ничего нет лучшего для него, ничего более нужного, соответственного его состоянию, как молитва Иисусова — «делание» её! (это, что касается его личной деятельности... а что касается даров Божиих, по потребе «падшего», — Св. Причастие!)

Молитва Иисусова


Молитва Иисусова это кратко и точно выраженная истинная потребность человека, самая сущность всех его нужд — все это наиболее верно и плодно восполняется молитвою Иисусовою! — довольно бы её одной вместо всех дел спасительных, если бы человек мог бы удержать её навсегда... и только потому что не может по роду болезни своей внутренней ограничиться ей — тянет его болезнь его на разсеяние, на многое! — тогда только можно соглашаться, что нужно ему еще что-то, кроме молитвы сей — не может бо!.. а что касается самой наинужной потребности его — «падшего», то ничего более верного нет! она — именно — «по болезни врачевство!» Его и даровал Господь, как венец даров Своих любящим Его на Тайной Вечери — нужнейшее, кратчайший путь души к Нему!
Именно — верующим в Него, именно — любящим Его (обрати внимание на это!), ибо эти то и наиболее готовы ограничиться «единым на потребу» — таковые то наиболее закрыли в себе пути ко многим иным «подготовительным» деланиям, — ко многому разсеянию! Таким, которые по вере и любви к Нему способны «потерпеть Господа» — этим наиболее и дана молитва эта, потому что могут ограничиться ею — того бо она требует! вообще же она — кратчайший путь к Богу для всех земнородных «падших».
Не путай: одно — кратчайший путь, другое — доступнейший! Кратчайший — для всех, доступный же для тех только — особенно доступный — их собственный! которые верою и любовию ко Господу прелетели чрез многие ступени «делания» подготовительные, для приседения Ему яко Мария, ибо ступени те нужны тем у кого веры и любви ко Господу не хватает заняться исключительно сим даром Его — на них бо ступенях тех восполняется недостаток в сем — на тех ступенях — чем же более веры и любви ко Господу и упования на Него, тем способней он оставив многие (подготовительные) делания ограничится существеннейшим деланием земнородного падшего — молитвою Иисусовою; им — особый путь, особые дары, особая жизнь — по достоянию, по справедливости... «неизреченными прикосновениями прикасающимся Неприкосновенному».
Не по лицеприятию, но по их порыву на призыв Господа, по состоянию их, по способности быть с Ним!
Вообще же для возгоревшегося духом устремиться к Самому Господу, нет лучшего делания как молитва Иисусова — эта жизнь духа в Боге!
Тут ответ и тем, кто по временам (только) возгорается духом ко Господу — взыскати Лица Его! — в таком состоянии их, в такие времена и им тот же закон — «делание» молитвы Иисусовой — единое сие!
Подобно тому здесь, как видел преп. Макарий Великий у тех двух братий монахов: у одного как свечи огненные возлетала по временам молитва к Богу, у другого как непрестанная огненная вервь...
И еще раз повторю: испытай самым тщательным, вернейшим испытанием и найдешь, что никакая «деятельность» человеческая не нужна человеку столько, сколько Молитва Иисусова именно — «падшему», именно призываемому к небу — «кто Мне служит Мне да последует», «вы не от мира сего, яко же и Аз от мира сего несмь!» — таково призвание! Таков и соответственный призванию такому дар — имя Господне! к коему приложена на то сила особая, Божия, очищающая и покрывающая грядущего к Нему верою и любовию.
С другой стороны, сам человек без Бога — земля и пепел и погибший! гниющий пленник! Вот почему нет ничего вернее человеку как молитва Иисусова! Вот преславные дела Бога нашего! по Величию Его неизреченному, так и дар Его! такая сила, такой размах: от тления — на престол Его! — Кто яко Бог?!! — ...только и ты, тварь, будь великодушна! зря величие дара, красоту добродетели Его — не мерою дает Бог Духа! — возгорись ответно духом к Нему — во-первых — смирением, таже доверчивым самопреданием себя благой Его, спасительной Воле! ничего больше ты и не можешь ничего более от тебя и не требуется! Хочет — далее — чтобы ты очищался, освобождался плена земного, освящался силою имени Его — приими дар! «Делай!»

(1968-1969 г.г.)

О совмещении внешнего делания с памятью Божьею

«С Богом Святым!»



Можно человеку жить с Богом, можно — без Бога, так и живут люди. С Богом жить возможно по причине изволения Его к тому и расположенности к тому самого человека... тогда обстоятельства и условия жизни человека делаются или благоприятными или неблагоприятными к тому, т.е. открывается, что не в них суть дела, а в личном расположении человека, в желании его, склонности к тому.
Чтобы жить с Богом — осуществить это, — нужно оставить место Ему в делах своей жизни — дать место!
У каждого человека свои дела, ими занята вся жизнь, и если есть мысль у него и желание жить с Богом, то осуществить это желание он может присоединяя к делам своим — первое — память Божию. Можно присоединять, тому кто хочет, можно не присоединять — тому кто и не думает этого и не ищет, а отсюда уже постепенно далеко расходятся их пути! А внешне, может быть, и рядом живут, т.е. в тех же равных условиях, но один — с Богом, другой — без Бога!
Итак, первое — желание! Далее — влияющее здесь и решающее — насколько человек захвачен своими внешними делами, насколько пленен ими, насколько важными и неотложными они представляются ему, может быть потому, что старшие или начальствующие над ним требуют непременного исполнения их во время и во всем объёме — «сделай все» и — «к сроку», или личные нужды, или ближних, о которых он должен заботиться. Как бы то ни было но это захваченность делами! и она то много противится самой и памяти Божией, а без неё — как жить с Богом?! Нужно целью себе поставить — отвоевать эту свободу, чтобы можно было держать в себе эту память Божию — во чтобы то ни стало! И это дело законное человеку, правое пред Богом и возможное по условиям земной жизни человеческой, вникай — увидишь! А препятствия к тому — кажущиеся. Верно, что сначала это трудно, но это просто от непривычки только, а вовсе не от того, чтобы память Божия действительно мешала делам! Ничего подобного!
Так что хотящий будет присматриваться к этому делу и присматриваясь найдет возможность исполнять это в себе, и тогда к удивлению его и убеждению оказывается, что память Божия много помогает всем его делам, а самого его делает спокойнее, успешнее в делах его — веселее делается жить! Тогда вспоминает он слова псалма — «помянух Бога и возвеселихся!»
Итак, если ослабеет эта «захваченность» души делами внешними, открывается возможность «дать место Богу» в делах своих, тогда можно и жить с Ним. Делами бо человеческими заполнена жизнь человека, а если есть в них место Богу то вот и жизнь с Богом.
Но как это осуществляется практически? — Память Божия — это начало, а далее — чувства сердечные, а ведь они — самая жизнь человека! Внимай себе! чувства сердечные (разные!) во всей жизни человеческой, при всех делах его, движутся в нем, живут, меняются, сопровождают все его дела, соучаствуют всей внешней жизни человека, чувства — приятное, неприятное, раздражение, радость, огорчение, зависть, стремление к чему-либо или уклонение от чего-либо — всякие такие внутренние переживания сопровождают все внешние дела человека, всю жизнь его. Они — есть! Не то, что это выдумано!
И вот, среди их и есть такие чувства, которые сродны памяти Божией, соответствуют ей: страх Божий, вера, благоговение, благодарность Ему (как терпит нас многосогрешающих! да еще и благодетельствует!), доверие к Нему — склонность ввериться Ему (благ бо есть и милосерд до нежности материнской! «аще и жена забудет исчадие чрева своего, Аз не забуду тебя!»), любовь к Нему, надежда — такие и сродные мысли и есть следующее, что нужно находить в сердце своем, выделять их, из среды других, взращивать: при помощи их и осуществится желание — жить с Богом!
И их, вместе с памятью Божьею, нужно присоединять к делам своим, т.е. внешним, которые, подобно пузырькам некиим, сосудам могут быть наполнены (и наполняются на деле!) теми или иными чувствами сердечными. Поминая Бога при делах своих, имей и чувства соответственные памяти о Нем: эти чувства будут в тебе, делателе земных своих дел, будут же во время дел твоих — вот у тебя и начинается жизнь с Богом! Такая она и есть!
Господь хочет быть с человеком: «радость Моя с сынами человеческими...» (Притч. 8, 31), «и тии будут людие Мои и Аз буду Богом их» (точнее: «и буду им в Бога, и тии будут Ми в люди») (Иер. 31, 33), «и будет яко же радуется жених о невесте, тако возрадуется Господь о тебе!» (Исаии 62, 5) — в этом-то и основание надежды — жить с Богом! остается человеку — содействовать этой воле Божией, а содействовать, в его состоянии падения (и Господь знает, учитывает это, по человечески говоря о Нем) человек может — памятию о Боге, чувствами к Нему — хотя все это слабо и разстроено в нем, но главное — желание, и усилие (то и другое — по вере!) — остальное Господь силен восполнить и сих укрепить. Поэтому благонадежно начинай!
А «захваченность», это влияние внешнего на человека — противься ему! Нужно — нужно! но да не обладают сердцем! (дела). И нужное бо можно делать свободным или порабощенным сердцем — и так и так можно сделать нужное! Но ты делай — свободным сердцем. А свободное может, делая, и Бога поминать и внимать Ему. В этом и возможность открывается жить с Богом и — начало сего! Отсюда и перевес может начаться: внимание и желание быть с Богом может брать силу и пересиливать захваченность, увлеченность, порабощенность души делами своими обычными — внешними: дела остаются, а власть их над душою ослабевает весьма, тогда и перевешивает внутренняя жизнь, сопровождающая внешние дела: то раньше они занимали все внимание и сердце человека, а внутренняя жизнь при этом была не заметна (как шла — неизвестно! «сама собой», как растут безродные, запущенные дети — не внимает тому человек), а теперь (когда власть внешнего ослаблена над душою), меняется значение того и другого, т.е. влияние их на человека: внешние дела делаются маловажными для души «пустеют» в своем (прежнем) значении, а внутренняя жизнь привлекает к себе все внимание и обретает главное значение — берет перевес. Вот и открывается отсюда самая реальная возможность жить с Богом, когда мысли и чувства сердца — с Ним!

Тогда и торопиться нечего в делах своих, ни суетиться — все это только мешает! Мешает тому, чтобы во время дел этих «жить с Богом». Раньше — дела — «все»! а внутренняя жизнь при них, какой-то туман, на который не обращалось внимание, занятое «деланием» дела, а теперь дела — покров, под покровом которых делается главное дело, а оно, в сущности, жизнь с Богом! Отсюда истекает радость, веселие, свет! и здесь можно сказать: «возсия мирови свет разума!» Оказывается тогда, что без внешних дел труднее «с Богом жить» — не за что вниманию уцепиться! и чувства к Нему (ведь они слабые у начинающего, как и внимание его разсеянное) легко испаряются и остается человек, без внешних дел, как растение выдернутое из земли, корни его не обретают ни твердой опоры, ни соков укрепляющих... так и человек без внешних дел слабеет и во внутренней своей жизни и теряет возможность жизни с Богом. Господь устроил жизнь человеческую! Внемли! «Суету даде Бог человекам, да не в горшая впадут». «Суета» — дела земные «без Бога» делаемые, но они лучше, чем делание безумных и погибельных страстей и грехов, к коим так склонен падший человек! Но эта же «суета» т.е. дела земные, человеческие, если будут делаться с мыслию о Боге, с целью спасения, делаются лествицею восхождения духовного.

О понуждении себя служить Богу

По двум причинам, можно сказать, погибают монахи, т. е. столько имея средств от Господа не достигают спасения:
Первая — увлечение житейским, внешним, так что дело спасения отходит на второй план, а после по законам внутренней жизни и совсем далеко куда то уходит и исчезает из внимания — забывается, откладывается на — «после»!
Вторая — леность с небрежением, за которые монахи недостойны делаются дара спасения и пособий к нему. Здесь нет уже такого увлечения внешним, как при первой причине... но и вообще ничем, одна теплохладность! дремота духовная!
Туман некий, гипноз появляется по добром начале у обоих, — «гипноз», который усыпляет свежесть души, силу восприятия смысла и силы «спасения». Пребывая в таком наваждении душа теряет силу разума и смысл спасения для неё все более затемняется и отходит на второй план и далее, ибо житейское остается в силе.
В сущности — та же сеть в обоих случаях: «обволакивается» душа неким туманом, со всеми её силами, стремлениями, решениями «спасаться», — как некоею сетью, которая все более обворачивая душу и закручиваясь вокруг её, все более скрывает от неё смысл, силу, значение спасения, и душа охладевает в своем к нему стремлении — не отказывается, но — отлагает. И, или в житейское, или в леность впадает, и так удерживается от совершения дела спасения.
Но если посмотреть, как делалось спасение у Отцов, то одно и то же неизменное у всех веками увидим: подвиг! служение Богу! Постоянное, усиленное. И душа наша мысленно соглашается: да, так и должно быть, ибо мы — падшие, имеющие нужду меняться от худшего на лучшее, а это и есть подвиг.
Один основной подвиг для верующего — обновлять в себе свежесть души и воспринимать ею смысл и силу спасения, доколе действует это на душу верующую — не задремлет она не увлечется временным.
Все зло оттого, что мертвеет, засыпает смыслом, каменеет душа в формальности, во внешнем служении, при усыплении духа.
Итак, начало — возьми себя в руки, овладей сердцем своим, как говорил батюшка святой Иоанн Кронштадтский, а тогда — делай!
Мир сей — место удаления от Бога, — или мятеж суеты, или, если кто оторвется от неё, место дремания. Но обое — погибельно относительно вечности, которая — «с Богом Святым»!
Хоть обновляй ты свое внимание, свежесть души, хоть не обновляй — но зри на Отцев, их жизнь одна и та же, неизменна веками, ибо на сущность неизменную они взирали. А ты как хочешь! Оценишь ли, поймешь ли, будешь ли благоразумно, следуя им обновлять свежесть души своей, или нет, и завянешь, допустив себя быть объятым туманом, а вечное не изменится. Отцы достигли своего, не формы, но духа живого, а разслабевший — «уснуша сном своим, и ничтоже обретоша вси мужие богатства в руках своих».
Вот на чем основывается душа верующая Господу: на Нем Самом и на деле Его, для неё сотворенном. Путь Он открыл для неё, и она, взирая на Него, идет по этому пути. Это и есть её дело и жизнь. Это же было и у Отцев — у всех, всегда, одно и то же. Делай так и не заснешь, не увлечешься житейским. А иного пути спасения и не было никогда. Безмерный дар спасения — в вечности, а в земной жизни, в условиях удаления от Бога, «на стране далече», здесь все для души несродно, все тяжеловесно, потому здесь необходимы и труд и усилие, нужно себя разбудить и в сей обстановке работать, в труде обновляя себя и двигая дело спасения своего, проходя земное поприще своей жизни — «юдоль плачевную».
О, душе моя, свободу свою храни прежде всего, свежесть, саму себя в мире сем полном тяготы, гипноза, неправды, в мире сем, «стране далече», который не ищет спасения!
«Вы не от мира сего, якоже и Аз от мира сего несмь!» Потому служение Ему — особый дух, особое устроение души — свежее, свежестью вечности, вечноживое и «не от мира сего».
Так что служение это словесное (также в делах) Ему по смыслу дела спасения, по устройству природы человеческой, по нуждам её в её падении, по предлежащему душе в вечности — есть и хвалебная благодарность ответная человека Богу, устроившему спасение ему и путь, им же уходя из плена мира сего, приближается человек к Господу, и упражнение души в будущей жизни и возрастание её духовное — все в этом служении «словесном», его же даровал Господь людям — аще кто поверит, аще кто уразумеет и сотворит и спасется!
Ты же смотри, что сделал со служением этим? как относишься? Веришь, а не хранишь. Как развлекаешься?!
Как бы сквозит мысль у тебя в деле сем: «я стал выше служения, оно не удовлетворяет уже меня, вот: смысл нужно понять». Добро есть смысл, но без служения как ты можешь пребывать? Вечного, ангельского, отеческого служения, в нем же самый источник жизни изливается.
А если служение является личным прикосновением к Господу, то да будет оно ограждено. Но как? — Я разслабел в этом до стыдения лица. И верую, и небрегу.
В этом мире, который так устроен, что каждый всякое дело свое с трудом (более ли, менее ли) делает, служение (свое) отлагаешь, ибо труд (крест) в нем есть! Тогда не ешь и не пей — по той же причине — труда, ибо и это без известного труда не совершается, однако — делаешь! В волнах благодати хочешь купаться, но чем же зарабатываешь её? безтрудностию, бездействием? Получается, что ради Господа только труд не хочешь понести, а во всех прочих делах признаешь его и соглашаешься трудиться!
«Господи мой, Любимейший и Пречистый...» — говоришь, но и трудись же смиренно и терпеливо, именно по благодарной к Нему любви, свое личное служение Ему приноси, ибо и тебя лично Он спас, и тебе даровал спасительные те пособия: молитвы, таинства, веру Православную, дела Отцев и благое будущее — «их же око не виде и ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его». От любви то благодарной и служат Ему любящии Его, являя тем труд веры, усердие любви своей, чрез то и ещё более в ней возрастая, в меру возраста, да достойны, через то, окажутся вместить грядущее. А оно велико, оно полно силы, но душа разслабленная (бездеятельностию и мелкими страстьми) не в силах принять и понести того грядущего блаженства, но как ветхие меха новым вином — расторгается.
Сего ради служи с силою! преуспевай, т. е. в том именно, что ожидает тебя в вечности, если ожидает служение Господу, то и служи Ему здесь, если ожидает сильное, то и будь в силе, если потрясающее ожидает, в среде хвалящих и величающих Его безмерную благость и величие — будь и сам, заранее — как огонь!
А сказать, что без личного служения можно этого достигнуть не позволяет нам сама жизнь Отцев (если не сказать Истина)!
Ветка, не принадлежащая дереву, буйно растущему, изобилующему многими плодами, не говорим про неё, что она соучаствует в жизни дерева того. Каждое создание Божие соучаствует в общей жизни, своим служением, ангелы и святые соучаствуют в жизни Творца своего служением своим — призваны на это — служением лично своим, а начинается это и держится — добрым и правым изволением души — «аще хощеши»!
Тогда — «блаженны непорочнии в путь ходящии в законе Господни,.. блаженны нищии духом, блаженны плачущии, блаженны кротции...», блаженны все поверовавшии Господу и пошедшии в след Его добрым изволением верующего сердца, восприявшии свое служение Ему.

Нужно жить тем, что прияла верою душа от Бога своего. А что есть божественная жизнь души? — Это служение Господу, ибо в этой жизни Он — главное, и как Источник силы и света души, и как научивший ее, что именно делать ей, да соучаствует она в Его жизни божественной и вечной. Разве не есть это служение Ему? А в этом заключается и жизнь души верующей и ныне, на земле, и в предлежащей ей вечности.

О «прелести»

В духовной жизни, чтобы в «прелесть» не попасть нужно жить «просто» — брать все как оно есть, т. е. исходя во всех поступках своих из истинного положения дел, и из своей меры. Об этом сказал преп. Серафим: «добродетель не груша, её сразу не съешь», т. е. желаемое человеком какое либо духовное достижение, нельзя достигнуть иначе, чем оно достигается вообще, по духовным законам («законно подвизаться»), а это очень связано с тем, чтобы знать свое состояние и свою меру и из неё исходить в своих трудах и усилиях, стремящихся к желаемому, иначе — начало всех «прелестей» — отсюда!
Не зная себя, и потому не исходя в своей духовной жизни, из наличного своего состояния и из своей меры, человек и вступает на ложный путь, что и есть начало прелести.
Когда человек не зная своей меры не исходит из неё, тогда он «во истине не стоит» (как Господь сказал о диаволе), а следовательно вступает в область фантазии и мечтания, а это и есть начало «прелести». «Прелесть есть утрата истины» — определяет Еп. Игнатий Брянчанинов. И эта утрата истины началом своим имеет утрату истины именно о своем наличном, внутреннем состоянии, тогда и начинает человек ошибаться в своих расчетах и планах о своей духовной жизни, ставить себе цели несоответствующие его внутреннему состоянию и его потребностям (в истинном, как правильно и должно, по его состоянию и мере духовного его возраста), а берется за то, что ему хочется и представляется нужным. Молодое деревцо, недавно посаженное, не может дать плодов, нужно ему сначала возрасти, потом дать цвет, тогда уже и даст плод, т. е. в свое, законное время!
Так и преп. Григорий Синаит определяет прелесть: «аще неции совратишася, вреждени бывше умом (что и есть прелесть, утрата истины) веждь яка от самочиния и высокомудрия се пострадаша». — Что же это за «самочиние и высокомудрие», о котором говорит преподобный, как о причине прелести?
— Сии суть неправые побуждения к духовной деятельности, по причине которых человек делает не то, что ему на самом деле нужно, чтобы правильно духовно возрастать, т. е. по причине самочиния и высокомудрия человек начинает действовать несоответственно своему наличному, внутреннему состоянию, — нужно ему одно, а он делает другое.
Итак, незнание своего внутреннего состояния, когда человек не видит что в нем делается, каков его возраст духовный — (в «темноте» живет, относительно этого) и не задумывается об этом, не стараясь это прежде всего узнать, он думает (мнит о себе), что у него, во внутренней его жизни все благополучно и потому смотрит только на описание внешних дел, которые делали святые для своего преуспеяния и спасения. Но в том то и дело что святые видели, что в них происходит, и что им вследствии того нужно, потому и избирали себе дела, кои соответствовали их внутреннему состоянию — что нужно им для исправления своих недостоинств и для восполнения недостающего ещё им для их совершенства, а не видящий себя, своего внутреннего состояния ставит себе цели без всякой связи с его внутренним состоянием — что выдумает.
Так что причина самочиния и высокоумия — незнание себя. Не зная себя, человек думает, что он может взяться за всякое духовное делание, которое он пожелает и выберет, — вот и выбирает себе — «что лучше»! — И «прет» изо всей силы, чтобы того достигнуть, а оно ему вовсе не нужно, потому что не ведет к его истинному духовному возрастанию. А обычно даже наоборот — вредит.
У кого, например, дом загорелся, а он занялся копанием огорода или еще чем нибудь, что хотя и полезно, но заниматься этим — не время, когда дом его горит. Так и не знающий себя (а ведь человек в состоянии падения и мрака духовного находится на земле — пока то исцелеет) не зная что ему нужно, берется за то, что сам себе выдумает хотя и выбирает из того, что делали святые, но они делали что им было нужно — зная себя, а этот, не зная себя, делает что захочет. Вот и разница.
В состоянии падения, вообще всякому человеку свойственно думать о себе высоко, так как думает что всё у него исправно, думает же так потому, что видит, что в нем делается.
А раз все исправно, то можно и делать, что выберет себе человек. Так и было бы, если он был бы внутренно здоров, но этого то и нет. Когда же он лечился, если внутренней своей болезни не видит? и не знает какое лекарство нужно для его болезни.
А болезнь падения такова, что человек поступает во всем по любви к себе, и отсюда действует по пристрастию — так вообще во всех делах жизни, так и в духовном.
Не видя себя, каков он есть на самом дел, он «мнит» о себе что он хорош и все у него в порядке, потому и выбрав себе какую понравится цель, стремится к ней изо всей силы, думая, что все дело в том только, чтобы сильнее и упорнее делать, не отступая. Таким образом он неправильного мнения о себе (что и называют отцы «мнением»), человек по самоугодию и пристрастию, действует самочинно и высокомудренно и отсюда начинается у него «прелесть».
Поэтому нужно человеку хотящему проходить правильную духовную жизнь, прежде всего — познать себя! Конечно, если человек не готов ещё как он может видеть себя? Это принадлежит довольно высокому уже духовному возрасту и сразу, по одному только желанию не появится. Поэтому, слыша у Отцов, что мы «в падении» нужно на это и обратить свое внимание — «наблюдайте за собою» — говорит Господь в Евангелии, подмечать свои неправые дела и слова и даже мысли, и отсюда познавать в себе лично это «падение», а поскольку ещё не видим этого ясно и подробно — верить, что мы испорчены и много в нас скрывается зла и его влиянием мы почти всегда руководствуемся в своей жизни. Верить нужно этому и помнить и быть осторожным в своих словах и поступках. Так веруя, и исходя во всем из убеждения, что зло скрывается и действует в нас очень сильно, всегда рассчитывая на это, стараться и замечать это в себе, и тогда убедившись в этом в своей жизни человек «стоит в истине», смиряется и укоряет себя, отчасти потому, что видит свои неправые дела и мысли, отчасти же, поскольку не видит ещё ясно, верует этому.
Тогда не остается в нем «мнения» о себе, ни самочиния и высокомудрия, потому и безопасен он от прелести.
Познавая свои недостатки человек старается победить их, действует уже соображаясь с этим и противодействуя им, тогда начинается в нём правильная духовная жизнь, далекая от прелести, в смирении, скорби, в борьбе со своим злом и отсюда в истинном преуспеянии духовном, потому что борясь со своим злом и грехом, он тем угождает Богу, хотящему спасти человека (от чего спасти? — от зла и греха и бывающей от греха муки и смерти) и оказывается тогда человек достойным милости и помощи Божией, и посылается ему благодать просвещающая человека и врачующая его болезнь падения.
«Бог гордым (мнящим о себе) противится, смиренным же дает благодать». Тогда начинается правильная духовная жизнь, потому что человек узнал свою болезнь, лечится, и приближается к выздоровлению, а это и есть правильная духовная жизнь — приближаться к Богу, побеждая свое зло. Тогда и благословение Господне на делах его, и далеко прелесть. «Вся елико аще творит — успеет.., ибо в законе Господнем воля его, и в законе Его поучится день и ночь», и видя в себе нарушение этого закона борется. За то и благоволит к нему Бог и помогает.

Так что не столько беды в том, что человек во мраке и падении находится, сколько в том, что он не думает о том, не начинает с веры в это, чтобы замечать в себе проявление кроющегося в нем зла и противодействовать ему, но пребывает неисцельным. И это находим мы во всех писаниях отеческих, что причина зла и греха в самом человеке и покоится на незнании самого себя. «Знай себя» — говорил преп. Серафим, в этом смысле, говорил тем, которые берутся за дела несоответствующие их внутреннему состоянию. «Прежде всего нужно нам смиренномудрие» — опять на это же, основное указывается и много подобного у отцов. «Нет иного пути, как самоукорение», а оно опять же от познания себя, от чего смирение и покаяние.

Об освобождении сердца от земной «суеты»

Самый подвиг дела спасения, производящий движение от земли к небу, заключается в том, чтобы сердце оставляло, т. е. отвергало привычное и приятное ему земное — ради Бога, ради будущей жизни. И это происходит по вере, по вере, что будет будущая жизнь, что этого оставления оно и требует, ибо в этом «уход» и заключается.
Почему? Потому, что человек живет сердцем, им любит, им прилепляется ко всему, что ему приятно, привычно, на что оно соглашается и принимает. Где сердце — там и весь человек внутренний. — «Идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше» (Мф. 6, 21). А ведь, он то и погибает от греха, в коем грехе и есть прилепление к земному, точнее — к неугодному Богу. И «прилепившийся» к земному уже не прилеплён к Богу, «не можете, бо служить двум господам» (Лук. 16, 13). Сердце наше неделимо, — когда любит одно — другое оставляет, привязываясь к земному, не может уже двигаться к небесному.
Рассмотри и виждь, что и во временной, земной жизни человек живет в кругу знакомых ему впечатлений, ощущений, переживаний, одного отвращаясь, к другому стремясь, — чем? — сердцем. Если же сердце возлюбит небесное истинно, т. е. потянется к нему., прилепится сочувствием своим, пожеланием, что и есть свойственное ему дело, тогда только и начинает двигаться к нему действительно. А от того земного круга впечатлений, в котором обычно оно живет и что удерживает его от жизни в небесном, отвращается, потому что не живет уже земными переживаниями, но небесными.
Переживать же небесное и есть «уход» от земного к небу, к ангелам, которые на небе переживают небесное, отсюда и выражение: «небесный человек» и «земный ангел». Живет тогда человек «небесным», «земное» сердцем оставляя. Собственное же дело сердца есть — «вкус» к чему нибудь; у спасающегося — к духовному — «духовный вкус» («Путь ко спасению» Еп. Феофана).
Итак, обрати внимание, что земное, привычное и приятное удерживает тебя от шествия к вечному, небесному отечеству. Отсюда понятно в чем сущность «подвига» святых: оставляли (а это сердцем делается) привычное, приятное, заменяя его жизнью будущего века — какая там будет — верою, «преогорчевая чувства» жестоким житием; сердце бо хочет своего привычного, а человек волею, разумом и верою не позволяет ему этого, но направляет к небесному. Со временем же привычное делается приятным, как говорит Еп. Игнатий, тогда и подвигу конец, сердце бо привыкает к духовному и само уже живёт им, не нужно принуждать его более. Сердце само удовлетворяется небесным, получив вкус к нему.
Так именно совершается движение к небу «день от дне», когда оставляется сердцем привычное, у каждого своё, а в сущности же очень близкое у всех людей, потому что у всех оно земное, доступное чувствам; устройство бо природы человеческой одно у всех, ибо в том земном все рождаются и к нему привыкают, что и нужно оставлять идя к вечному.
Потому — внимай сердцу: чем оно живет? в том и нужно охлаждать его; но не просто (безсмысленно), а заменяя предмет его небесным, и — ради Бога, т. е. небесного и вечного, того что угодно Богу, что приближает к Нему, — на то устремлять сердце, подвигать его. Охлаждать же сердце нужно к привычному земному, обращая внимание к лучшему, в этом заключается движение к вечному.
Вот и «внимай себе» (сердцу), вот и — «делание», и отеческое «вырабатывание спасения», вот и молитва Иисусова, — с этим она соединяется и обращается в непрестанную «память Божию» и «любовь Божию», — что и есть дело непрестанной молитвы Иисусовой. Это и есть — «с Богом жить». Когда усиливается внимание к Богу, ко Господу, тогда сердце охлаждается к земному, — это и есть «делание». Когда знаешь и помнишь и делаешь это, тогда и делание шествия к небу совершается одновременным — к Богу стремлением (что начинается с памяти о Нём) и сердца охлаждением к земному (удерживающему внутреннего человека от Бога), тогда то и происходит шествие.
Потому люди и сделались наследниками суеты, что они отпали от небесного и в своем падшем состоянии тянутся к земному, сердце их живет земным. И куда от этого денешься?! Остается или закрыть глаза на это и навсегда жить в земном, или, зная чем земное кончается, учись жить небесным, вечным.
Но как ты можешь жить небесным, когда сердце твое претворилось, чрез падение человека в земное и земным живет? А чтобы исцелить его и охладить к земному, зажечь же в нем огонь небесный, нужно не оставлять вниманием этого больного сердца, чтобы все земные пристрастия из него вычистить. Поэтому, пока не совершится этого очищения то и не отнимается от человека «суета». Ибо посредством «суеты» и делается возможным лечение пристрастий к земному, она их выявляет. Иначе, т. е. без дел суеты, скроется плен сердца и сделается недоступным к освобождению, а он есть! и сам собою не исчезнет, — потому и долго держится суеты, даже до времени очищения сердца от земных пристрастий, лишающих вечности. Пока живешь земным — вечным не живешь, а кто перестанет наслаждаться, начнет блаженствовать.
А человек думает, что случайно попал он в условия суеты, и безразсудно старается отделаться от неё, безразсудно т. е. не очистившись, не освободившись от плена земного. Ну освободишься от суеты — дел земных — а дальше что? Сердце то ведь привязано пристрастием к земному, значит и останешься в плену, привязанный к земле, — «земля и все дела на ней — сгорят» (2 Петр. 3, 10), а что с прилепившимся к ней будет?! Вот к чему ведет преждевременное освобождение от «суеты»! — к неисцельности и гибели. Да и дела то земные называются суетою только тогда, когда делаются без памяти Божией, значит без Него, с забвением, по увлечению ими, о спасении, без делания освободительного, тогда они — суета!
А если под покровом их совершается работа освобождения чрез то делание внутреннее при делах, то они уже не суета, а средство к освобождению из плена земного. А попробуй иначе освободиться, когда сердце твое земляное, а переработать его в небесное нельзя, нет к нему пути и пребывают в нем цепи.
Но, чрез «суету» — «проникоша вси делающие беззаконие, яко да потребятся в век века» (Псал. 91, 8), — т. е. пристрастия человека делаются очевидными и тогда становятся доступными к искоренению.
Так, и стремясь к безмолвию, знай, что не столько внешние обстоятельства удерживают тебя от него, сколько сокрытое в тебе ещё пристрастие к земному, т. е. сердце твое живет ещё земным, привычным — какая же тебе будет при этом польза от безмолвия? от лишения деятельности земной? так и останешься в плену, неисцельным, потеряв возможность очищаться. Стремления к небесному, которое бы пересиливало в тебе земную жизнь сердца — ещё не имеешь, а того, что ведет к этому — очищению от земного — уклоняешься. Пустыня бо сама по себе не очищает страсти, а усыпляет их, но «сон» их не есть исчезновение, а когда «проснутся» пред лицом соблазна — что будет??
Поэтому знай пользу земных дел («суеты»), когда соединяются они с деланием; и если не дается безмолвие — ещё приготовляйся к нему. Приготовление же заключается в очищении, очищение же заключается в видении своих пристрастий и отвержении их от сердца, что совершается во время дел земных; пристрастия бо живут и действуют в делах и в них бывают достаточно видны, достаточно ясно, оставление же дел тех, ради Бога, ослабляют пристрастия и со временем уничтожают их. То и другое, нужно! И чтобы действовали страсти (раз уж оне есть) и чтобы отвергать их неудовлетворением, что бывает когда оставляются, по временам, дела приятные (по вере, ради Бога), сердце отталкивает их. Этим отталкиванием они и ослабевают, чем и совершается очищение сердца.
Очищение бо — очищение страстей есть... как и: «Бог — Бог сердца есть». Во время действия страстей они искореняются, а когда сокрыты и бездействуют, тогда оне недоступны искоренению, а — пребывают! В делах то и действуют и проявляются, потому и нужны дела, чтобы искоренять страсти.
Мудрость же в том, чтобы при сильных еще страстях не заходить в область их, она бо глубока, чтобы не потопила (не довела до падения), но нужно столько допускать им проявляться сколько в силах удержать их, отринуть от сердца. Изволением бо сердца усиливаются страсти — «питаются» изволением, отвержением же их от сердца — исчезают, не имеют бо сущности сами по себе, но «развращенная воля» — причина их проявления и появления. Потому отталкивание сердца и уничтожает их — само дает жизнь или, само и — отнимает! В этом и смысл «делания» при делах.
Зри и поучение св. Иоанна Златоуста в «Прологе», ноября 15-го: по изволению человеков попускает Бог им, чего хотят — «занеже не изволиша вечныя пищи (сладости, как поясняется негде), ко жизни сей временной привязашася», а эта привязанность и есть изволение сердца к земному, привычному, и услаждение им, так что к небесному, невидимому еще, — оно холодно, не стремится к нему, и достигнет ли его когда-либо, при таком холодном к нему отношении?!


]]>
noonesdeal@rambler.ru (Administrator) Книги Mon, 06 Jun 2011 22:16:46 +0000
Детский пост. Лучшие рецепты детского постного стола https://rushill.ru/knigi/retsepti-detskogo-postnogo-stola.html https://rushill.ru/knigi/retsepti-detskogo-postnogo-stola.html
По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II



© Московский Сретенский монастырь
© Составление, набор, верстка, оформление «Новая книга», 1998.
© Библиотека Веб-Центра «Омега», 2002.



Содержание

Введение
Памятка для юного кулинара
Как научиться делать постные салаты
Как самому приготовить завтрак
Как научиться варить постный суп
Что приготовить к обеду. Рецепты овощных блюд
Что можно приготовить из рыбы
Чем угощать гостей. Рецепты запеканок, оладий, пирогов, пряников, шарлоток
Как самому испечь торт



Введение


Эта книга научит ваших детей, как сначала с помощью мамы, а затем и самим приготовить постные блюда, как, готовясь к празднику, испечь постный торт, пряники, хворост.
Несмотря на простоту и доступность рецептов, все блюда, рекомендуемые в этой книге, очень вкусны и полезны и понравятся не только детям, но и всей семье.

Памятка для юного кулинара


Не чистите овощи заранее и не храните их долго в воде – они теряют витамин С и минеральные вещества.

Кладите продукты в кастрюлю последовательно, учитывая длительность варки.


Например, картофель варится 15-20 минут, а морковь, свежая капуста – 20-25 минут, свекла – 50-60 минут.
Следовательно, при приготовлении борща сначала нужно положить свеклу, затем морковь и капусту, а потом – картофель.
Помидоры варите всего 5-8 минут, их следует класть последними. Свежую зелень петрушки, укропа кладите в готовое блюдо, а лучше всего прямо в тарелку перед подачей на стол. Это обеспечивает максимальное сохранение витаминов.
Рыба варится 10-15 минут, квашеная капуста – 1,5 часа, щавель, шпинат – не более 10 минут.

Не готовьте блюда долго, от этого снижается пищевая ценность и ухудшается вкус блюда.

Лучше всего тушите и запекайте блюда в духовом шкафу.

Не используйте для приготовления блюд перец, горчицу и другие острые приправы – вы можете легко испортить блюдо. Лучше положите петрушку, укроп, сельдерей, зеленый и репчатый лук, чеснок. Пользуйтесь лимонным, клюквенным соком.

Как научиться делать постные салаты


Салаты готовят из сырых и вареных овощей, зелени, фруктов. Овощи, зелень, фрукты для салатов измельчают непосредственно перед едой.
Их нельзя держать на свету, в воде и на воздухе, так как это ведет к потере витаминов.
По мере измельчения продукта его нужно перекладывать в эмалированную посуду под крышку.
Натирать овощи лучше на крупной терке, тогда в них дольше сохраняется сок, и не теряются вкусовые качества.
Для оформления салатов можно пользоваться терками и ножами различной формы, нарезать овощи и фрукты кружочками, дольками, соломкой, кубиками, звездочками.
Обычно салаты подаются перед завтраком, обедом и ужином, но они могут служить гарнирами ко вторым блюдам.
Салаты нужно заправлять маслом непосредственно перед едой.
Помните, что при приготовлении салатов нельзя смешивать овощи теплые с холодными. Это ведет к порче продуктов.

Салат из свежих помидоров, огурцов

Подготовленные помидоры, огурцы нарежьте тонкими ломтиками, слегка посолите и полейте растительным маслом.

Салат из сырой белокочанной капусты с яблоками

Капусту промойте, очистите, удалите кочерыжку, тонко нарежьте, слегка посолите, добавьте сахар и перемешайте, слегка нажимая.
Яблоки после удаления сердцевины нашинкуйте на крупной терке.
Соедините капусту, яблоки, растительное масло и хорошо перемешайте.

Салат из квашеной капусты

Квашеную капусту слегка отожмите, добавьте в нее сахар, мелко нарезанный лук, растительное масло и тщательно перемешайте.
Этот холодный салат хорошо подходит к горячему отварному картофелю, политому растительным маслом.

Салат из свеклы с черносливом


Свеклу сварите в кожуре, охладите, очистите и натрите на мелкой терке.
Пока варится и охлаждается свекла, нужно приготовить чернослив: тщательно его промойте, положите в кастрюлю, обдайте крутым кипятком, дайте стечь воде и, плотно закрыв крышкой, оставьте постоять на час. Удалите из чернослива косточки и мелко нарежьте.
Подготовленные свеклу и чернослив соедините, добавьте сахар, растительное масло и осторожно перемешайте.

Салат морковно-яблочный

Яблоки и морковь вымойте и очистите. Яблоки нарежьте соломкой, морковь натрите на крупной терке, соедините с яблоками, добавьте сахар, масло и осторожно перемешайте.



Как самому приготовить завтрак


Биточки из гречневой, рисовой или пшенной крупы

Чашку крупы залейте чашкой подсоленной воды. Помешивая, варите примерно 20 минут.
Готовую кашу немного охладите, добавьте в нее муку, замесите тесто.
Из полученной массы приготовьте биточки, обваляйте их в сухарях, обжарьте на сковороде до появления розовой корочки.
Готовые биточки (гречневые полейте сначала растительным маслом, смешанным с толченым чесноком, а рисовые и пшенные – киселем или сиропом) поставьте в духовой шкаф на 5-7 минут.

Оладьи из манной крупы с вареньем


Сварите манную кашу, слегка охладите, добавьте муку, разведенные дрожжи, поставьте в теплое место, чтобы тесто подошло.
К испеченным на сковороде оладьям можно подать варенье, мед.

Каша гречневая рассыпчатая

Стакан гречневой крупы тщательно переберите, подсушите на разогретой сковороде, залейте двумя стаканами подсоленной горячей водой и варите при слабом кипении, изредка осторожно помешивая.
Когда крупа впитает всю воду, кастрюлю с кашей прикройте крышкой, поставьте в водяную баню (миску с водой) и варите полтора часа, не перемешивая.
Горячую рассыпчатую кашу перед подачей на стол полейте растительным маслом. Кашу можно посыпать кольцами хорошо обжаренного лука.

Каша гречневая рассыпчатая (2)

Научитесь варить гречневую кашу так, как ее всегда варили на Руси. Она получается особого вкуса.
В русской народной кухне гречневую кашу варят в горшках. В глиняный горшок насыпают крупу (3/4 объема), добавляют соль, масло, заливают кипятком до верха горшка, перемешивают и ставят в духовку на 3 часа.
За час до конца варки горшок прикрывают сковородой, переворачивают, а за полчаса до подачи обкладывают его мокрой тканью, чтобы каша отстала.
Кашу слегка посыпают сахаром и поливают маслом, заправленным сильно поджаренным луком.

Рисо-овсяная рассыпчатая каша


Рис и овес промойте по отдельности, хорошо перемешайте. Засыпьте эту смесь в кипящую воду и плотно закройте кастрюлю крышкой, чтобы не выходил пар.
На сильном огне варите кашу три минуты, затем убавьте огонь до среднего и варите еще девять минут.
Сняв кастрюлю с огня, укутайте ее полотенцем и только через двенадцать минут откройте крышку.
Кашу заправьте обжаренным на масле луком и мелко надрезанным чесноком и укропом.
Состав: 300 г риса, 150 г овсяной крупы, 800 мл воды, соль, 60 г лука, 12 г чеснока, 100 г растительного масла, 15 г укропа.

Каша из дробленой пшеничной крупы


В кипящую подсоленную воду насыпьте промытую крупу, варите, помешивая, 15-20 минут.
Когда каша загустеет, закройте кастрюлю крышкой и поставьте на 40-50 минут для упревания.
Подавайте с растительным маслом, с обжаренным луком.
Состав: 400 г пшеничной крупы, 720 мл воды, соль.

Рис по-восточному (рассыпчатый)

Стакан риса залейте полутора стаканами кипящей воды.
Кастрюлю плотно закройте крышкой, положите на нее груз, чтобы она не могла подняться в момент кипения.
Точно соблюдайте продолжительность приготовления риса: 3 минуты – на сильном огне, 7 минут – на умеренном и 2 минуты – на слабом, всего надо варить 12 минут.
Снимите кастрюлю с огня и не открывайте крышку еще ровно двенадцать минут.

Рисовый десерт с курагой или изюмом


Припущенный рис откиньте на сито и переложите в кастрюлю.
Добавьте виноградный или лимонный сок, сахар, замоченный желатин и варите, помешивая, до испарения жидкости.
Затем, охладив эту массу, осторожно смешайте ее с размоченной в теплой воде курагой, изюмом, посыпьте сахаром, выложите в форму и поставьте в холодное место для полного охлаждения.
Состав: 270 г риса, 250 мл виноградного или абрикосового сока, 300 мл воды, лимон, 125 г сахара, 8 г желатина, 250 г кураги.

Рисовая каша с черносливом

Чернослив отварите в воде с сахаром. Слейте отвар, процедите, добавьте в него воды, доведите до кипения. Посолите, засыпьте рис и варите кашу до готовности.
Выложив кашу на тарелку, украсьте ее вареным черносливом, добавьте изюм, поджаренные и измельченные орехи или семена тыквы, мед и перемешайте.
Сверху украсьте черносливом, изюмом, цукатами, посыпьте орехами.
Такую же кашу можно приготовить из предварительно замоченного пшена.
Состав: 300 г риса, 600 мл отвара чернослива и воды, 40 г сахара, 40 г масла, 160 г чернослива, 50 г изюма, 30 г цукатов, 80 г меда, 30 г орехов или семян тыквы.

Каша ячневая с капустой

Белокочанную капусту нарежьте соломкой, уложите в кастрюлю, засыпьте ячневой крупой, влейте немного воды и варите до полу готовности, затем добавьте растительное масло, посолите и доваривайте на маленьком огне или лучше в духовке до разваривания всех продуктов. Готовую кашу перемешайте.
Состав: 100 г ячневой крупы, 600 мл воды, 800 г белокочанной капусты, 100 г растительного масла, соль.

Каша пшенная с морковью и яблоками

Замоченную крупу залейте горячей подсоленной водой. Когда крупа впитает всю воду, закройте крышкой и поставьте в духовку или в водяную баню со слабо кипящей водой на 20 минут.
Яблоки нарежьте ломтиками, морковь натрите на крупной терке. Добавьте в кашу яблоки, морковь, гвоздику и мед.
Кашу прогрейте и полейте маслом.
Состав: 300 г пшена, 600 мл воды, 200 г яблок, 80 г моркови, 60 г меда, 60 г масла, гвоздика, соль по вкусу.

Каша пшенная с сушеными сливами

Сливы залейте водой, варите до готовности. Удалите из слив косточки.
Сваренную с маслом рассыпчатую кашу положите на смазанный маслом сотейник вперемешку с вареными сливами, поставьте в разогретую духовку.
Истолченные косточки слив залейте отваром от слив, проварите, процедите, добавьте сахар и доведите до кипения. Кашу подавайте с этим отваром.
Состав: 300 г пшена, 30 г масла, 600 мл воды для каши, 120 г сушеных слив, 300 мл воды для варки слив, 75 г сахара.

Каша тыквенная

Спелую тыкву очистите от кожуры, промойте, разрежьте на небольшие кубики, отварите в кипящей воде, добавив сахар и соль.
Затем тыкву протрите, добавьте сваренную манную кашу, крахмал, соль, масло, перемешайте и поставьте в разогретую духовку на полчаса.
Состав: 900 г тыквы, 300 г манной каши, 20 г крахмала, 40 г масла, 35 г сахара, соль.

Каша манная вязкая с морковью

Сырую морковь измельчите на терке и потушите с маслом.
В посуду с кипящей водой добавьте соль, сахар, доведите до кипения, всыпьте крупу и, помешивая, варите при слабом кипении 15 минут.
В готовую кашу добавьте тушеную морковь, перемешайте и поставьте кастрюлю в духовку на 20-25 минут. Подают кашу с растительным маслом.
Состав: 200 г манной, крупы 500 мл воды, 30 г масла, 250 г моркови, 30 г сахара, 40 г масла, соль.

Манная каша на клюквенном соке

Клюкву истолките и выжмите сок. Выжимки залейте водой и прокипятите.
Полученный отвар надо процедить, добавить в него сахар и довести до кипения.
Манную крупу разведите соком клюквы, влейте в кипящий сироп и заварите густую манную кашу.
Горячую кашу вылейте на противень, дайте ей остыть, нарежьте на порции.
Состав: 200 г манной крупы, 100 г клюквы, 1,1 л воды, 150 г сахара.

Плов с тыквой и фруктами

Яблоки (можно использовать сухофрукты) очистите от кожицы, удалите семена, разрежьте на мелкие кубики и смешайте с изюмом. Очищенную тыкву нарежьте маленькими кубиками.
На дно кастрюли налейте растительное масло, уложите тыкву, насыпьте слой риса, затем слой фруктовой смеси, рис, снова тыкву, рис, фрукты, и сверху положите остальной рис.
Все это полейте оставшимся маслом и залейте подсоленной водой так, чтобы она покрывала верхний слой риса.
Кастрюлю плотно закройте крышкой и поставьте в разогретую духовку на 50 минут.
Можно готовить плов без изюма, соответственно увеличив количество яблок или айвы.
Состав: 300 г риса, 600 мл воды, 500 г тыквы, 200 г яблок, 150 г айвы, 50 г изюма, 100 г масла.

Плов с овощами

Нарезанный кольцами лук поджаривают на сковороде в разогретом растительном масле до тех пор, пока он не станет золотистого цвета. Добавляют натертую на крупной терке морковь, перемешивают, продолжают жарить минут десять, постоянно помешивая. В конце жарки к овощам добавляют натертые помидоры или, если их нет,– томатный соус типа "Кетчуп".
Длиннозерный рис хорошо промывают, кладут в лук и морковь, жарят минут десять, пока он не впитает масло и не станет прозрачным, золотистого цвета.
Рис с овощами переложите в кастрюлю, залейте подсоленной кипящей водой и поместите на двадцать минут в разогретую духовку. Перед подачей на стол готовый плов посыпьте зеленью петрушки или укропа, украсьте кольцами лука.
Состав: на стакан риса – 500 г репчатого лука, 500 г моркови, 100 г растительного масла, три помидора или три столовые ложки соуса, полтора стакана воды.

 

Как научиться варить постный суп

Бульон овощной

В холодную воду положите очищенные корнеплоды и варите на слабом огне до полу готовности (крышка должна быть плотно закрыта).
Затем добавьте капусту, лук и продолжайте варить до готовности.
Готовый бульон процедите и доведите до кипения.
На этом овощном бульоне можно готовить каши, супы, соусы.
На 1 л: морковь – 100 г, капуста белокочанная -100 г, капуста цветная -100 г, брюква – 100 г, репа – 100 г, корень петрушки – 10 г, лук репчатый – 20 г.

Суп овощной

В приготовленный бульон нашинкуйте на крупной терке морковь, репу и варите их до полготовности.
К этому времени мелко нашинкуйте белокочанную капусту, разберите на соцветия цветную капусту, кочерыжку цветной капусты нашинкуйте на крупной терке и все это опустите в кастрюлю. Заправьте суп колечками лука, обжаренными в растительном масле.
Шпинат и зеленый горошек положите в суп за 10 минут до готовности. Мелко нарезанная зелень петрушки и укропа кладется в тарелку при подаче супа на стол.

Суп рыбный с картофелем и крупой


Для приготовления супа с рыбой лучше всего использовать судака, щуку, налима, треску.
Рыбу разделайте на куски, хорошо промойте и сварите.
В процеженный рыбный бульон положите нарезанный кубиками картофель, а затем поджаренные на масле репчатый лук, морковь и петрушку.
Через 10 минут добавьте сваренную отдельно перловую крупу, несколько горошин перца, лавровый лист, посолите по вкусу и варите до готовности.
При подаче на стол в тарелки положите отваренные кусочки рыбы, налейте суп и посыпьте мелко нарубленной зеленью петрушки или укропа.
Суп можно приготовить и без крупы, увеличив при этом норму картофеля.
На 8-9 шт. картофеля: 300 г рыбы, 3 ст. ложки перловой крупы, 1 морковь, луковица, 1 ст. ложка масла, соль.

Суп из фасоли с картофелем

Этот суп надо готовить очень долго. Перебранную и промытую фасоль еще с вечера замочите в холодной воде, затем в этой же воде варите фасоль до мягкости.
В бульон положите нарезанный кубиками картофель, поджаренные на масле морковь и лук.
Суп посолите, добавьте перец, лавровый лист и варите до готовности.
При подаче на стол суп посыпьте зеленью петрушки.
На 8 шт. картофеля: 1/2 стакана фасоли, луковица, 1 морковь, 1 ст. ложка масла, перец, лавровый лист, зелень петрушки, соль.

Суп картофельный с макаронными изделиями


Лапшу опустите в кипящий бульон и варите пятнадцать минут вместе с картофелем, нарезанным кусочками или кубиками (если вы хотите использовать вместо лапши вермишель, рожки, то добавляйте их в суп за 10 минут до окончания варки).
Затем положите слегка поджаренные морковь, лук, петрушку.
За 5 минут до конца варки добавьте перец, лавровый лист, посолите по вкусу.
При подаче на стол суп посыпьте рубленой зеленью.
На 8 картофелин: 80 г макаронных изделий, 2 моркови, луковица, 1 корень петрушки, 1 ст. ложка масла, лавровый лист, перец, зелень, соль.

Суп картофельный со свежими грибами

Свежие грибы (белые или маслята) очистите и тщательно промойте.
Отделите ножки грибов, мелко их изрежьте и поджарьте на масле. Отдельно поджарьте мелко нарезанные морковь, петрушку, репчатый лук.
Шляпки грибов нарежьте ломтиками, ошпарьте кипятком, откиньте на сито и, когда вода стечет, переложите в кастрюлю, залейте водой и варите в течение получаса.
После этого в кастрюлю положите картофель, нарезанный кубиками, поджаренные корешки грибов, морковь, корень петрушки, репчатый лук. Суп посолите, добавьте перец, лавровый лист и варите до готовности.
Готовый суп посыпьте мелко нарубленным укропом.
На 10 картофелин: 500 г свежих грибов, 1-2 луковицы, 1 морковь, 1 корень петрушки, 3-4 ст. ложки масла, перец, укроп, соль.

 

Что приготовить к обеду. Рецепты овощных блюд


Котлеты картофельные

Очищенный картофель сварите на пару, хорошо разомните, добавьте масло, воду, муку, соль и тщательно вымесите.
Из полученной массы сделайте котлеты, обваляйте их в панировочных сухарях, обжарьте с обеих сторон до появления корочки.

Оладьи из яблок


Приготовьте жидкое тесто из муки, воды, добавьте соду и соль.
Яблоки очистите от кожуры, выньте сердцевину и нарежьте их кольцами толщиной около 0,5 см.
Каждое колечко яблока возьмите вилкой, опустите в тесто и жарьте на раскаленной сковороде с маслом.
При подаче на стол оладьи можно посыпать сахарной пудрой.

Оладьи из кабачков


Кабачки хорошо вымыть, очистить кожуру, удалить сердцевину, натереть на терке, добавить соль.
Через пятнадцать минут, когда выступит сок, добавьте муку, перемешайте. Если масса будет густой, можно развести водой.
Жарьте на горячей сковороде. Подавать на стол оладьи нужно теплыми.

Оладьи из тыквы


Очищенную тыкву нарежьте небольшими ломтиками или соломкой, положите в кастрюлю, залейте водой до верхнего уровня и тушите до мягкости.
Готовую горячую тыкву разомните до пюреобразного состояния, добавьте муку, соль, дайте постоять 15 минут и жарьте на растительном масле на сковороде, выкладывая массу столовой ложкой.

Пирожки картофельные с морковью

Очищенный картофель отварите в воде, обсушите, хорошо разомните толкушкой. Добавьте муку, соль, воду, тщательно перемешайте тесто, разделите его на несколько колобков. Каждый из колобков раскатайте, уложите на поверхность морковный фарш, сформируйте пирожки и осторожно обваляйте каждый из них в панировочных сухарях, уложите на противень, смазанный маслом, и запеките в духовом шкафу.
Для приготовления фарша сырую морковь пропустите через мясорубку и тушите в небольшом количестве масла и воды, добавив сахар, на слабом огне.
На 10 шт. картофеля: полстакана масла, стакан муки, сахар, соль по вкусу.
Для фарша: 4 шт. моркови, 2 ст. ложки сахара, 3 ст. ложки масла.

Картофель дареный

Нарезанный соломкой или тонкими ломтиками для жарки картофель промойте в холодной воде.
Затем обсушите его, откинув на дуршлаг или сито.
Разогрейте на сковороде растительное масло, уложите картофель, посолите и, перемешивая, жарьте на умеренном огне.
Когда картофель станет мягким, и сверху образуется корочка, добавьте к нему дольку толченого чеснока.
При подаче на стол картофель можно посыпать мелконарубленной зеленью.
На 10 шт. картофеля: 5 ст. ложек масла, зелень, соль по вкусу.

Картофель жареный ломтиками (из вареного)

Отварной картофель нарежьте тонкими ломтиками, посолите, положите на сковороду с разогретым маслом и жарьте, периодически помешивая.
Подавая на стол, посыпьте мелко нарубленной зеленью.
Картофельная бабка, фаршированная грибами с луком
Натрите картофель на мелкой терке, добавьте немного муки, соль. Замесите негустое тесто.
Приготовьте грибной фарш с луком. Для этого сушеные грибы тщательно промойте, замочите в воде на полтора – два часа, а затем сварите в этой же воде.
Грибы откиньте на сито, промойте, мелко изрубите. В глубокой сковороде обжарьте до золотистого цвета нарезанный кольцами лук, добавьте грибы, посолите, перемешайте.
Для фарша можно использовать и свежие грибы: ошпарить их кипятком, промыть, отварить и поджарить.
На форму для запекания, смазанную жиром, уложите половину картофельной массы, затем грибной фарш и сверху оставшийся картофель.
Поставьте в духовой шкаф для запекания.
Через 5-10 минут поверхность картофельной бабки смажьте маслом для образования румяной корочки и запекайте до готовности.

Шарики картофельные, фаршированные грибным соусом

Натрите сырой картофель на мелкой терке. В полученную картофельную массу добавьте муку, соль. Все перемешайте, сделайте круглые шарики, а в них – углубления для фарша.
Фарш подготовьте следующим образом: сухие грибы замочите в холодной воде на 2-3 часа. Затем их надо промыть, отварить, мелко нарезать и жарить в масле вместе с луком.
Грибным фаршем наполнить подготовленные шарики, запанировать их в муке, смешанной с сухарями, и обжарить на масле.
Обжаренные шарики положить в утятницу и поставить тушить в духовой шкаф на один час.
На 13 шт. картофеля: стакан муки, 1 ст. ложка панировочных сухарей, половина стакана масла.
Для фарша: 40 г сухих грибов, луковица, 1 ст. ложка масла, перец.

Что можно приготовить из рыбы


Котлеты рыбные

Два ломтика черствого белого хлеба размочите в воде. Рыбное филе тщательно промойте в проточной воде, проверьте, нет ли в рыбе костей, удалите их.
Рыбу соедините с хлебом, намоченным в холодной воде, всю массу пропустите через мясорубку.
В полученный фарш добавьте немного муки, растительного масла, посолите, хорошо перемешайте и разделите на котлеты.
Котлеты обваляйте в сухарях, выложите на сковородку, смазанную маслом, и жарьте до появления корочки.
Для гарнира лучше всего подходит жареный картофель.

Отварная рыба

Рыбу разрежьте на небольшие куски. В подсоленную воду положите лук, корень петрушки и доведите до кипения. Уложите на глубокую сковороду или в кастрюлю куски рыбы, залейте приготовленным отваром ее так, что вода не полностью покрывала рыбу, на сильном огне доведите до закипания, затем на слабом огне продолжайте варить рыбу 30-35 минут, постоянно подливая воду.
Готовую рыбу выньте из бульона, каждый кусок тщательно просмотрите и выньте кости.
На гарнир можно подать отварной картофель, политый подсолнечным маслом с толченым чесноком.

Рыба тушеная с овощами

Морковь и лук очистите, вымойте, нарежьте ломтиками и каждый из них разрежьте на четыре части.
Рыбу очистите от костей и кожи, сполосните в холодной, проточной воде, нарежьте небольшими кусочками, соедините их с овощами, добавьте стакан горячей воды, растительное масло, лавровый лист, выложите в кастрюлю, закройте крышкой и тушите 40 минут на слабом огне. Крышка должна быть обязательно плотно закрыта.
В качестве гарнира можно подать отварной картофель, зеленый консервированный горошек.

Котлеты рыбные

Рыбу, очищенную от кожи и костей, нарезанную кусочками, пропустите через мясорубку вместе с хлебом, размоченным в воде, добавьте соль, немного муки и хорошо взбейте венчиком.
Из массы сформируйте котлеты, обваляйте их в просеянных сухарях и жарьте на раскаленной сковороде.
После обжаривания котлет с двух сторон на среднем огне в сковороду добавьте 3-4 столовых ложки воды, накройте крышкой и на небольшом огне тушите их до готовности.
Гарниром может быть отварной картофель или другие овощи.

Картофельные оладьи, фаршированные рыбой

Сырой очищенный картофель натрите на мелкой терке, добавьте муку, соль, и все перемешайте.
Приготовьте фарш: филе рыбы пропустите через мясорубку, обжарьте с репчатым луком и вареными грибами, затем посолите, перемешайте.
Из картофельного теста сформируйте небольшие лепешки, на каждую положите фарш, сверху прикройте, другой картофельной лепешкой, хорошо их соедините, осторожно обваляйте каждую в сухарях, обжарьте до образования румяной корочки на раскаленной сковороде.
Готовые оладьи уложите на противень и поставьте в духовой шкаф на полчаса.
Готовое блюдо посыпьте мелко нарезанной зеленью.

Картофельные клецки, фаршированные рыбным фаршем

Очищенный сырой картофель натрите на мелкой терке, посолите, добавьте немного муки, замесите тесто, разделайте в виде лепешек и сверху положите рыбный фарш.
Сделайте из них шарики, обваляйте в муке или панировочных сухарях, обжарьте на сковороде.

Жареная рыба с картофелем в горшочке

Филе рыбы нарежьте кубиками, обваляйте в панировочных сухарях и обжарьте на сковороде.
Предварительно замоченные сушеные грибы мелко нарубите и обжарьте с луком.
Очищенный картофель нарежьте кубиками и слегка обжарьте.
В горшочек положите слоями картофель, обжаренную рыбу, грибы, лук, а сверху снова картофель. Полейте маслом и рыбным бульоном, посолите по вкусу и тушите в духовом шкафу до готовности.
При подаче на стол посыпьте мелко нарубленной зеленью.
На 6 шт. картофеля: 300 г филе, 2 луковицы, 2 ст. ложки масла, 30 г сушеных грибов, половина стакана муки, соль.

 

Чем угощать гостей. Рецепты запеканок, оладий, пирогов, пряников, шарлоток


Тыквенно-яблочный пудинг

Очищенные тыкву и яблоки мелко натрите на терке.
Тыкву потушите в небольшом количестве воды до мягкости, добавьте яблоки, продолжайте тушить до готовности.
В тыквенно-яблочную массу добавьте сваренный рис и продолжайте тушить пять-десять минут, затем добавьте сахар, масло, немного муки, перемешайте и выложите в форму, смазанную оставшимся маслом и посыпанную толчеными сухарями.
Запеките в духовом шкафу при средней температуре 180-200.

Картофельные оладьи


Очищенный сырой картофель натрите на терке, положите в кастрюлю, влейте разведенные в четверти стакана теплой воды дрожжи, немного воды, посолите, добавьте муку.
Все хорошо размешайте и поместите в теплое место.
Выпекайте оладьи на сильно разогретой с маслом сковороде, подавать горячими.
На 500 г картофеля: 1/2 стакан муки, 25 г дрожжей, растительное масло, половина стакана воды.

Постное дрожжевое тесто

Разведите дрожжи в половине стакана теплой воды, добавьте немного сахара, муки, все хорошо перемешайте ложкой и поставьте в теплое место, чтобы дрожжи взошли.
Примерно через полчаса, когда дрожжи начнут пениться, перелейте их в кастрюлю, добавьте теплую воду, муку, соль, растительное масло и месите тесто до тех пор, пока оно не будет прилипать к рукам.
Прикрыв кастрюлю, поставьте ее в теплое место, дождитесь, пока тесто подойдет под самую крышку, умните его и снова ждите, когда оно подойдет. После второго уминания тесто готово.
Это постное тесто можно использовать и для пончиков, и для жареных пирожков с джемом или вареньем, и для печеных пирогов.
Вот как сделать, например, пирог с капустой. Кочан капусты мелко нашинкуйте, залейте капусту кипятком и оставьте на десять минут. Пока капуста вымачивается, обжарьте на глубокой сковороде в раскаленном растительном масле нарезанный кольцами лук. Затем слейте из капусты воду, отожмите капусту и обжарьте ее с луком. В конце добавьте в капусту немного сахара.
Тесто раскатайте до толщины в один сантиметр, уложите его на противень, смазанный маслом, выложите сверху на тесто капусту.
Прикройте начинку вторым, более тонким слоем теста. В середине пирога сделайте несколько отверстий.
Верх пирога смажьте крепким сладким чаем при помощи кисточки, а затем поместите противень в хорошо разогретую духовку.
После выпечки пирог надо слегка смазать с помощью кисточки кипяченой водой и накрыть полотенцем минут на двадцать.
Начинку для пирога можно сделать из моркови, кураги, изюма.
Состав: 1,2 кг муки, 2 стакана теплой воды, 1 ст. растительного масла (можно 3/4 ст.), 30-40 г дрожжей, 1 чайная ложка соли.

Пирожки с вареньем

Замесите дрожжевое тесто, как указано в предыдущем рецепте. Когда тесто начнет подниматься второй раз, влейте в него ложку растительного масла и столовую ложку сахара-песка с цедрой лимона; размешайте, раскатайте кусочки теста не очень тонко, положите на раскатанные кружочки теста по ложке варенья, смочите водой, прикройте вторым раскатанным кружком теста, поставьте в горячую духовку.
Когда пирожки поднимутся и зарумянятся, выньте их и посыпьте сверху сахарной пудрой.

Хворост

Налейте в кастрюлю минеральную или сладкую газированную воду, всыпьте муку и сахар, замесите крутое тесто.
Раскатайте тесто очень тонким слоем, нарежьте прямоугольники, в середине каждого сделайте продольный разрез и через него протяните, вывернув, один конец.
Хворост надо жарить в большом количестве растительного масла, во фритюре.
Когда хворост станет коричневого цвета, осторожно выньте его из масла шумовкой, выложите на блюдо и посыпьте сахарной пудрой.
Состав: 1 ст. минеральной воды, 450 г муки, 1 ч. ложка сахара, 0,5 ст. сахарной пудры, 400 г растительного масла.

Медовые пряники

Смешайте в кастрюле сахар, мед и воду, поставьте кастрюлю на огонь и доведите до кипения. В слегка охлажденную смесь постепенно добавьте муку, замесите тесто, поставьте его на полчаса для охлаждения.
Разведите соду, смешайте ее с тестом, оставьте на столе минут на десять, затем раскатайте пласт толщиной в полтора сантиметра и нарежьте пряники специальной формочкой или стаканом.
Пряники разложите на противне, посыпанном мукой, и выпекайте при температуре 220-240°С 15-20 мин.
Вам понадобятся 7 стаканов муки, стакан сахарного песка, два стакана меда, сода на кончике ножа, три четверти стакана воды.
Как сделать глазурь для медовых пряников.
Залейте стакан сахара половиной стакана воды, медленно варите, снимая пену, пока жидкость не станет тянуться с ложки как толстая нитка.
В полученный сироп добавляют немного ванилина или ванильного сахара, можно корицу.
После того, как глазурь слегка остыла, можно начать глазировать пряники.
Крупные пряники надо смазать сверху, их глазируют с помощью кисточки, а мелкие пряники прямо опускают в посуду с глазурью целиком.
Покрытые глазурью пряники разложите на противне, поставьте противень в разогретую до 50-60°С духовку, подсушите пряники до появления сверху блестящей беловатой корочки.

Макаронная запеканка с яблоками

Яблоки, промытые в проточной воде и очищенные от кожуры и сердцевины, разрежьте на дольки, добавьте сахар, лимонную цедру и потушите в кастрюле, налив в нее воды на два сантиметра.
Положите макароны в кипящую подсоленную воду, дайте им набухнуть, затем откиньте на дуршлаг.
Приготовьте соус: в кипящий яблочный сок влейте, быстро помешивая, крахмал, разведенный в воде, и, сняв с огня, добавьте сахар.
Макароны перемешайте с яблоками и соусом, массу переложите в смазанную маслом форму, поставьте в духовой шкаф; запекать надо примерно 40-45 мин при умеренной температуре (130-180°).
Готовую запеканку можно посыпать толченым печеньем.

Яблочная шарлотка

С черствого белого хлеба удалите корку, нарежьте хлеб тонкими ломтиками и обмакните в сладкий чай. Ломтики хлеба уложите в смазанную маслом и обсыпанную сухарями форму для торта, чередуя слой хлеба со слоем очищенных от кожицы и сердцевины, нарезанных тонкими ломтиками яблок. Верхний слой должен быть из хлеба.
После этого шарлотку запеките в духовке, пока она сверху не зарумянится.
Состав: батон черствого белого хлеба, 3 ст. ложки масла, 700 г яблок, 3 ст. ложки сахарного песка, 2 стакана сладкого чая.

Шарлотка из риса с яблоками

К отваренному до готовности рису добавьте сахар, масло, муку, все осторожно перемешайте.
Половину риса выложите в форму, смазанную маслом, сверху положите очищенные и нарезанные тонкими пластинами яблоки, посыпьте сахаром и корицей. Сверху выложите оставшийся рис. Запекайте в духовке.
К этой шарлотке можно подавать чай, фруктовый сок.

Манная запеканка с консервированными фруктами

Густо сваренную манную кашу смешивают с мукой и выкладывают на сковороду, смазанную маслом. Толщина слоя каши не должна быть более четырех сантиметров. Поверхность каши разравнивают, посыпают сахарным песком и запекают в духовке до образования румяной корочки.
Перед подачей на стол кладут на запеканку консервированные фрукты, поливают фруктово-ягодным сиропом.
Запеканка манная, пшенная, рисовая со свежими фруктами
Приготовьте из пшена, риса или манной крупы кашу. Добавьте в нее соль, сахар, муку, хорошо перемешайте. В смазанную маслом и обсыпанную сухарями форму выложите половину каши, разровняйте, уложите по поверхности кубики яблок, груш или других фруктов. После этого фрукты покрывают остальной кашей, поверхность смазывают маслом, запекают в духовке.
На стол запеканку подают с фруктово-ягодным сиропом.
Состав: 3 стакана воды, 1 стакан крупы, ст. ложки муки, 2 ст. ложки сахарного песка, 1 ст. ложка масла, 1/2 ст. ложки сухарей, 100 г фруктов, соль по вкусу, 1 стакан фруктово-ягодного сиропа.

Запеканка пшенная с изюмом

Сварите вязкую пшенную кашу, в готовую кашу добавьте муку, перебранный и промытый в холодной воде изюм. Все хорошо размешайте, выложите в форму, смазанную маслом и посыпанную молотыми сухарями, запеките в духовке.

Шарлотка из ржаного хлеба с яблоками и морковью

Мякиш черствого и подсушенного ржаного хлеба натрите на терке.
Очищенную, нарезанную ломтиками морковь потушите на масле и воде.
За 8-10 минут до окончания тушения моркови добавьте ломтики яблок, посыпьте сахаром и корицей.
На дно смазанной маслом формы положите слой тертого хлеба, а затем яблоки с морковью, засыпьте опять слоем тертого хлеба, полейте сверху маслом и запекайте в умеренно нагретой духовке.
Состав: 350 г ржаного хлеба, 250 г яблок, 350 г моркови, 120 г сахара, 80 г масла, 2 г корицы.

Пирог картофельный с грибами

Отваренный картофель хорошо разомните, смешайте с небольшим количеством муки, масла и воды.
Приготовьте фарш: поджарьте очищенные грибы (можно использовать сухие, но предварительно замочите их в воде), добавьте поджаренный лук с поджаренной мукой.
Две трети картофельной массы положите на дно глубокой формы, смазанной маслом, сверху уложите грибной фарш.
Из остальной массы картофеля сделайте валик и уложите его по краю формы на грибы. Грибы слегка посыпьте сухарями, а валик смажьте маслом. Пирог запекайте в духовом шкафу.
На 8 картофелин: 200 г свежих грибов, 5 ст. ложек масла, луковица, половина стакана муки, ст. ложка панировочных сухарей, соль.

Как самому испечь торт


Торт с изюмом и орехами

Разотрите сахар с растительным маслом, добавьте корицу, соль, изюм и орехи, пропущенные через мясорубку, разведите яблочным или другим отваром из сухофруктов (можно компотом, соком), добавьте на кончике ножа соду, все тщательно перемешайте, понемногу подсыпая муку. В готовое тесто перед самой закладкой в духовку добавьте уксус.
Выпекайте 50-55 минут в хорошо разогретой духовке.
Состав: 2 стакана сахара, 1 стакан растительного масла, соль по вкусу, 1 ст. изюма, 1 ст. грецких орехов, 2 ст. яблочного отвара, 1 ч. ложка соды, 4 ст. муки, 25 г. корицы (или 1,5 ч. ложка), 2 ст. ложки уксуса.

Торт "Наполеон"

Смешайте бутылку минеральной воды с двумя стаканами растительного масла, добавьте муки столько, чтобы тесто было крутым и не прилипало к рукам.
Поместите тесто в холодное место на два часа. Разделите тесто на небольшие колобки, раскатайте из каждого колобка тонкие коржи нужного размера. Уложите коржи на противень, выпекайте при температуре 200°С.
На дно большого блюда положите испеченный корж, намажьте тонким слоем густого кисло-сладкого джема или конфитюра. Сверху положите следующий корж и снова смажьте его конфитюром или джемом. Так используйте все испеченные вами коржи. Верхний корж смажьте джемом и украсьте орехами, изюмом, крошкой от коржей. Снова поставьте торт в прохладное место, чтобы джем или конфитюр пропитал коржи.

Чернослив с орехом

Запарить чернослив. Осторожно вытащить косточки, начинить кусочками грецких орехов. Начиненный чернослив уложить в формочки и полить сверху медом (или сахарным сиропом). Сверху посыпать ореховой крошкой.

Торт постный

В сильно заваренном чае разведите мед, сахар, добавьте растительное масло, погашенную соду, изюм. Когда смесь хорошо размешается, осторожно добавьте муку и взбейте тесто до густоты сметаны.
Разделите тесто на три части, в одну часть добавьте порошок какао. Раскатайте коржи.
Пеките при температуре 50°С. Уложите на блюдо корж, намажьте его джемом или вареньем, сверху положите корж с какао, снова намажьте вареньем или джемом, положите третий корж.
Верх торта смажьте вареньем, украсьте орехами, консервированными или свежими фруктами.
Для теста: 1 стакан сильно заваренного чая, стакан меда, стакан сахара, половина стакана растительного масла, сода на кончике ножа, столовая ложка уксуса, изюм, мука.

 

]]>
noonesdeal@rambler.ru (Administrator) Книги Mon, 06 Jun 2011 22:05:26 +0000
Там моя Сербия! https://rushill.ru/knigi/tam-moya-serbiya.html https://rushill.ru/knigi/tam-moya-serbiya.html  

Там моя Сербия!

Иеромонах Роман. Путевые заметки, Минск 1999

 

Иеромонах Роман, известный православный поэт и песнопевец рассказывает о своей поездке в Сербию с 28.V.99 по 6.VII.99.

А нелюди все бомбят. Смерть раскинула черные крылья над Сербией. Погибают старики, женщины, дети. Погибают в домах, на площадях, в больницах, во чреве. Народ возмущается, протестует, молится. А пятая телевизионно-газетная колонна, словно изгаляясь над святым народным гневом, показывает дележку стульев и портфелей иудушек-правителей, и в конце, перед спортивными новостями, что-то мямлит о Сербии. Вот генеральный представитель полуразваленного президента России (разжиревший на людской нищете эдакий нью-Пересвет) совершает свои привычные пресмыкательские вояжи там и сям сдавать Россию и Сербию. Безумная, безумная эпоха!

 

А мы живем в безумную эпоху
Под игом отщепенцев и иуд.
Златой телец. Насилие и Похоть
Треглавым змием пожирают люд.

Правитель слаб, совсем утоп в стакане,
Чужой бедой не омрачит чело,
Безмолвствуя братушкам на Балканах,
Воюет за седалище зело.

Но в битве сей не только он умелец:
За океаном, на другом краю,
Служитель тьмы — верховный Извращенец
Огнем и смертью держит власть свою.

Стальные птицы клювами стальными
Уничтожают братский наш народ.
Россия! Встань! Ужель смолчишь и ныне?
Не оборвешь стервятников полет?

 

Нет, не встала. Разве с таким грузом хапуг, иуд встанешь? Бедный, обманутый народ! Но не ты ли выбрал свою беду, не сам ли отошел от Истины?

А бомбежки все усиливаются. Больно за Сербию, больно и стыдно за Россию. Милошевича призывают к суду, Клинтон с глазами валютной проститутки словоблудствует о правах человека. Гнусная Кобрайт не вылезает из правдолюбцев. Современные печальники вселенной! Нет сил ни смотреть, ни слушать. Нутро полно одним словом —

Анафема!

Порядок Новый вероломством славен,
Продажность и холуйство с ним в ладу:
Убийцы словоблудствуют о Праве,
А жертвы призываются к суду.

О Сербия! Душа моя готова
В дружине братской за свободу стать:
Кто разлучит нас от Любви Христовой,
Когда нас убивают за Христа?

Мир обречен, оправдывая бойню!
Ни совести! Ни чести! Ни стыда!
Пришла пора — в неволе жить достойней,
Чем жить на воле под пятой жида!

Америка! Служительница ада!
Твои деянья — на твою главу!
Держава зла! — Одна тебе награда —
Узреть геенский пламень наяву!

Не говори, что с сильного не спросят.
Есть Божий Суд! К Нему себя готовь.
Тебе осталось мало спидоносить.
Анафема — несущей Смерть и Кровь!

28 мая 1999 г.

Все! Отслужу на Троицу и начну готовить визу. О своих намерениях сообщаю в Кишинев тишайшему протоиерею Антонию. Бурная ответная реакция:

— Быть такого не может! Исключено! Только вместе!

— Вместе-то вместе, но у Вас жена, ребенок, случись что...

Ни о чем и слышать не хочет. Предлагает ехать через Молдавию, Румынию. Взамен на свое согласие беру слово, что он будет сидеть дома. Но голыми руками молдавских батюшек не осилить:

— Даю слово, но Вы его можете и вернуть!

На том и порешили.

Минский режиссер Юра, водитель Алексей и я едем в Сербское посольство. На заднем сиденье лежит очумевшая от жары белая то ли крыса, то ли собака — бультерьер. Язычник Алексей грозится помолиться своему богу Яриле, чтобы тот показал Америке кузькину мать. Спрашиваю, кто еще едет с нами.

— Еще двое — отзывается Юра, — писатель и оператор.

— Она тоже — кивает в сторону собаки Алексей, — не на кого оставить. Пять человек, да еще с милой собачкой — начало многообещающее.

Вот и посольство. Просторный лифт поднимает нас на третий этаж. Там, в небольшой комнатке, быстро заполняем бумаги. Подаю паспорт с вложенными долларами (плата за визу). Сербский чиновник молча ставит штамп, также молча возвращает паспорт. От денег, несмотря на мои бурные протесты, отказывается. Видно, как он тяжело переживает за свою оставленную всеми Родину.

Возвращаемся в приподнятом состоянии: через день-два — выезжаем. Срочно упаковываю иконки, крестики, книги, кассеты. Обзваниваю близких, знакомых в Киеве, Полоцке, Петербурге, Москве: прошу помолиться. Встречаюсь с верующими. Со слезами на глазах говорят, что готовы принять сербских детей, просят вывезти их от бомбежек.

Вечером звонит Юра:

— Батюшка, просим прощения, поездка задерживается: нужно получить кое какие документы, а писатель еще не оформил загранпаспорт.

— И на сколько задержка?

— Как только уладим, так сразу. Придется подождать.

Ожидание затягивается. А эти твари все бомбят. Готовятся к наземной операции. Нужно срочно ехать, а то еще не выпустят. В последний раз звоню попутчикам, говорю, что ждать больше не могу, заказал билет на поезд. Если они не соберутся — пусть едут без меня.

Досиделся! Бомбежки прекратились. Слава Богу, конечно, но какой ценой! Косово отдано! Осталось туда войти туркам, и подноготная бойни вылезет наружу. Ехать — не ехать? Появляться сейчас там — как из кустов выныривать: запоздалая поддержка — не поддержка. Не ехать — зачем было звонить, прощаться? В таком вот смущенном и невеселом состоянии забираюсь в поезд Минск-Кишинев. Провожающие также грустны, но по другой причине: просят беречь себя. Оно и понятно, никто не знает, что там впереди.

Вот и белорусские пограничники, таможенники. Потом будут украинские, молдавские. Наплодили президентов, дебильные границы, а народ нищает, да нищает, что очень на руку сердобольной Америке — может выбросить очередные “ножки Буша” (так народ прозвал куриные окорочка) взамен на определенные политические уступки: изберете этого президентом — будут и “ножки” и “зелень”, изберете кого хотите — не будет ни ножек, ни финансов. Наглость жутчайшая! Мы же не суемся в их дела, пусть голосуют за любую обезьяну.

— Куда едете? — надменно вопрошает украинский пограничник.

— В Сербию.

— В Сербию? — возвращает паспорт, и уже уходя, с раздражением — вас только там не хватало!

Молча думаю об ущербности самоуверенного парубка в военной форме. С такими-то плечами рыться в чужих сумках, да еще судить священника, пытающегося хоть как-то поддержать братьев сербов!

— Хамло! — отзывается с верхней полки отставной морской капитан. Он лежит в одних плавках, лениво помахивает газетой, — никакого воспитания! Кстати, только у них эти идиотские декларации, нигде больше нет. Перевод бумаги.

Словоохотливого капитана поддерживает пожилая молдаванка. Поезд медленно трогается.

Молдавия. Несколько дней носимся по раскаленному Кишиневу, ищем канистры для бензина. Объездили все магазины — бесполезно: в Молдавии давно уже ничего не производят. Наконец, на базаре скупаем последние пять канистр, загружаем постельные принадлежности, продукты, книги, личные вещи в багажник — завтра выезжаем.

13 июня. В приютском Храме отслужили молебен с Акафистом, Божественную Литургию. Наскоро обедаем, благословляем пришедших, и вот уже, минуя дорожные выбоины молдавской столицы, несемся в сторону Румынии. Благополучно пересекаем румынскую границу. Нигде, кроме бензоколонок, не делаем остановок. Вечером прибываем в Бухарест. Заночевали у Михая Лари — нашего общего знакомого.

14 июня. Прибыли в Сербское Посольство. Решается участь нашей поездки: если отцу Антонию не откроют визу — придется с позором катить обратно. Сербский чиновник — типичный секретарь комсомольской организации — выдает первые горькие пилюли:

— Сохрани, Бог, чтобы сербов кормили греки, а защищали русские.

Говорит пренебрежительно, с ухмылкой. Высказавшись, куда-то надолго исчезает.

— Его молитва услышана, — оборачиваюсь к попутчику, — сам-то явно не из окопов.

Тот также расстроен и обескуражен. Наконец наш обличитель возвращается, не глядя протягивает заштампованный паспорт. Слава Богу и за это. Главное — путь открыт.

— Нужно взять хлеба побольше, — говорю отцу Антонию, — не знаем, куда едем, все может быть.

Тот согласно кивает. Румыны с интересом наблюдают за двумя священниками, загружающими в багажник пакеты с батонами. Один вопрос решен. С дизтопливом будет посложнее. В приграничном городке полностью залили бензобак и пять канистр. Кто-то из водителей сообщает, что через румынскую границу пропускают без всяких канистр: многие приграничные жители приторговывают бензином — заливают бак, опорожняются на сербской стороне и тут же дуют обратно за следующей порцией. Подошедшая женщина радует еще больше: через границу разрешают выезжать только по одному. (Приготовился идти пешком). Взывая к Божией Матери, двигаемся к границе. Длиннющая очередь из автомашин. Опасения наши усиливаются.

— Тут можно проторчать не один день, — думает вслух рассудительный молдавский батюшка, мягко подплывая к пропускному пункту.

Местные бизнесмены остаются позади.

— Сказать им про бензин, не сказать?

— Хуже будет, — говорю ему, — если найдут сами. А не найти не могут. Лучше попросить — всюду есть люди.

Выходим к румынским пограничникам, таможенникам. Те оказались на высоте: увидев священников, благожелательно поздоровались, подошли к багажнику.

— Мы едем по монастырям, запаслись бензином. Тут личные вещи.

Понимающе улыбаются, просят помолиться. Отец Антоний благодарно оставляет им бутылку молдавского самодельного кагора, просит меня дать свою кассету (что я с удовольствием исполняю) — едем через Дунай по огромному мосту.

Вот и сербские пограничники. Простые молодые парни. Обычно они конфискуют канистры с горючим, но нас пропускают. Платим за страховку автомашины и ...

Здравствуй, Сербия! Ощущение, как будто въезжаем в родные края. Настроение праздничное, возвышенное. Едем пустынной горной дорогой вдоль Дуная. Очень красиво! Горы, вода, буйная растительность. Возникающие частые туннели всякий раз заново окунают нас в первозданный Божий мир. Обилие вспыхивающих и гаснущих таинственных искорок — светлячки. Мой друг, как всегда давит на газ, пытается успеть в Белград до комендантского часа. Уговариваю заночевать где-нибудь возле Дуная. Долго ищем место, но разве на такой скорости что-то выберешь? Вот уже и Дунай позади. Наконец, расположились в чистом поле, неподалеку от основной трассы. Развернули скатерть-самобранку, потрапезовали под звездами. Устраиваться на ночлег решили в более укромном месте, в сторонке от проходящих ослепляющих машин. Свечу отцу Антонию, (тот сдает задом) — машину заносит в кювет. Приехали. Как ни возились — выбраться не удалось, так, под углом в 45 градусов и заночевали.

15 июня. Рано утром пошел в ближайшую деревню за лопатой. Поражаюсь ухоженностью земли — кукуруза, пшеница, цветы. Останавливаю проезжающую машину. Втроем выталкиваем свою. Благодарим отзывчивого серба (бутылка молдавского вина), едем в Белград.

Проезжаем мимо пустующих бензозаправок — солярки нет. На трассе мало машин. Часто встречаются небольшие трактора. Техника старая — сказывается влияние войны. Места красивейшие, добротные дома и ни одного Храма. Изматывающая духота в обволакивающем все и вся тумане. Останавливаемся умыться возле бензоколонки. Подходит молодой парень. На шнурке вокруг запястья намотан нательный Крестик (грудь пустует). Завели разговор о положении Сербии. Спрашиваю:

— Почему так мало Церквей?

— Вот моя церковь! — указывает на свою машину.

Спешно прощаюсь с болящим автоприхожанином.

Едем дальше. В окружающих ладных постройках пытаемся разглядеть куполок или Крест. Тщетно. Не в этом ли главная трагедия Сербии?

Въезжаем в раскаленный, парной Белград. Разыскиваем Союз Писателей. Чистимся, приводим себя в порядок — заруливаем за ограду.

Нас приветливо встречают, проводят наверх. Передаю письмо из Союза писателей России. Полный пожилой толмач (профессор Драган Расткович Неделькович) переводит на сербский. Молча слушают, кивают, приглашают на кофе. Надымлено, хоть коромысло вешай. Но в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Немного беседуем. Поэты, писатели дарят свои книги, визитные карточки. Чуткий профессор отводит меня в другую комнату — здесь не курят, по-хозяйски указывает на кресло:

— Извольте.

— Спаси, Господи.

Отец Антоний приносит домашнее вино, с молдавским радушием наполняет стаканы.

— Ваши конкретные планы? — потягивая вино, интересуется нечаянный наш покровитель.

— Хотим посетить монастыри, места бомбежек, может быть Косово. Профессор задумчиво покачивает головой:

— Нужна хорошая организация дела. Может мне удастся поехать с вами. Где вы остановились?

— Мы только приехали, — вступает отец Антоний.

Я тоже прошу не беспокоиться, сказав, что мы вообще ехали сюда, как на войну и никаких хлопот никому доставлять не желаем. Профессор добродушно улыбается:

— Вы могли бы остановиться у меня, но в монастыре, как священникам, будет удобней: и молитва, и служба под боком.

— Хвала, хвала, — благодарим по-сербски.

По пути к себе, новый наш знакомый приглашает посетить русский Свято-Троицкий Храм. Подъезжаем к огромной Церкви в честь Св. Марка. Нижняя его часть сплошь покрыта надписями (и антинатовскими, и секс-лозунгами). За ним — небольшой русский Храмик. Господин профессор требовательным хозяином стучит в решетку. Две пожилые сербки радостно отзываются на русское — Мир вам! Входим во дворик.

— Мы на Русской земле! — радостно возглашает отец Антоний.

Появляется настоятель Русского Храма. В подряснике, с болезненными шишками под бровями, настороженно всматривается:

— Есть письмо от митрополита Кирилла? С какой миссией прибыл? Как официальное или частное лицо?

Начинается! Русский за границей не может не порадовать. Ну почему не спросить документы, подтверждающие, что такой-то является иеромонахом, а не цыганским бароном республики Конго? Знай я о таких правилах, да кабы не спешка — привез бы письмо от Патриарха или митрополита Кирилла. Но как будто Патриарху или митрополиту больше заняться нечем.

— Как частное лицо.

— Тогда обратитесь в Российское посольство.

Положение глупейшее.

— Простите, я хочу, чтобы вы нас правильно поняли. Мы ни в чем не нуждаемся, и не просим вас о ночлеге, питании, финансах. Мы хотим посетить Русский Храм, который дорог мне не меньше вашего: я тоже русский человек.

На сербском вступает профессор Неделькович. После кратких переговоров нам разрешают зайти в Храм. Спаси, Господи, и на этом. Заходим в Храм. Иконостас зияет пустыми отверстиями: икон нет — во время бомбежек их вынули. Подходим к гробнице барона Врангеля, поем кодак “Со святыми упокой”. Оглядываем пустые стены, прикладываемся к аналойной иконе (Святая Троица), выходим. Благодарим женщин — ступаем за железную решетку. Настоятель даже не вышел попрощаться. Вспоминаю преподавателя по логике. Узнав, что я хочу поступать в семинарию, с сожалением посмотрел на меня:

— Страшна бюрократия, но нет ничего страшней церковной бюрократии.

Воистину так. Бумага больше человека. И бомбежки не вразумили! Борони меня, Бог, от казенной братии! Ваши Высокопреосвященства, помните об этом!

Профессор покачивает головой:

— Бюрократия. Таково наше Христианство. Иудеи всегда поддерживают друг друга, потому они и существуют.

Въезжаем в самый озелененный район Белграда. Где-то неподалеку резиденция Милошевича. Места активных бомбардировок.

Входим в дом господина Недельковича, знакомимся с седовласой Владанкой — его радушной супругой. Временная передышка от жары. Трапезничаем, беседуем. Хозяин звонит в монастырь, договаривается о нашем ночлеге. Просим не беспокоиться, но он неумолим:

— Если не примут там, мой дом — ваш дом.

Сопровождает в Свято-Введенский женский монастырь. Здесь его тоже знают.

— Он как благочинный, — смеется отец Антоний.

Нам отводят комнату. Появляется прихожанка Марина — высокая девица в платье, смущенно спрашивает, не тот ли я иеромонах? Профессору приятно, что меня узнают, улыбаясь, потягивает кофе. Слушаю рассказы о войне. Как одному священнику на Крестном ходе осколком снесло голову. Как однажды ночью были и бомбежки, и гроза, и землетрясение.

— Война какая-то была с гнильцой, — говорит Марина, — сколько ни бомбили — терпели. Как только посидели в темноте, без горячей воды — тут же возроптали, заговорили, зачем им Косово.

В разговор вмешивается послушница (по-сербски искушеньица) Елена, ведет нас на ужин. После ужина, вместе с переводчицей Мариной, показывает нам монастырь. Поражаюсь крупным голубоватым цветам, которые горками растут на клумбах. Такие же были и на Косовом поле.

16 июня. Среда. С раннего утра — в Храме. Стоим возле стасидии, слушаем утренние молитвы, полунощницу, часы, обедницу. Литургия совершается только по воскресным дням.

После завтрака беседуем с игуменьей Агнией, благодарим за прием — откланиваемся.

Искушеньица хочет показать приемную Патриарха. Указываю на отца Антония:

— Пусть он сходит. Он мне потом расскажет.

Отец Антоний протестующе машет рукой — входим в приемную. Искушеньица показывает иконы, работы золотошвеек, — огромную толстую книгу для автографов. На последней странице — теплые пожелания русского священника с устья Волги, и троих насельников Троице-Сергиевой Лавры. Смотрю на число — 30.03.1999 г. Время бомбардировок. Читаю с чувством благодарности и сожаления: сам-то опоздал.

Звонит наш профессор, ждет у себя. Заезжаем за ним и едем в Удруженъе книжевников (Союз писателей). Здесь, как всегда, накурено. В актовом зале полно народу. Профессор Неделькович привычною тропою идет в президиум, я пытаюсь сесть в заднем ряду. Повелевающий жест профессора (зовет к себе). Сажусь рядом с ним, достаю ручку, блокнот и со вниманием первокурсника записываю вчерашние события. Ораторы меняются. Говорят о НАТО, Макиавелли, об агрессии. Всматриваюсь в публику. Есть хорошие лица, но о воцерковленности говорить не приходится. Тлетворное дыхание Запада сделало свое дело раньше НАТО. Худенькие журналистки в обтягивающих лосинах пододвигают ораторам свои диктофоны. Кто жует жвачку, кто курит. Через час покидаем актовый зал, идем наверх в мир кофе и шливовицы. Разворачиваю карту Сербии, спрашиваю у подсевшего собрата по перу:

— Где монастыри?

Тот впадает в тяжкое раздумье. Понятно. Складываю карту. Подходит радиожурналистка Елица (родом из Косово), говорит о страшных событиях. В Косово арестован архиерей, сожгли монастырь, албанцы надругались над монахинями. Сколько убитых — неизвестно. Началось! Эта стервозная Америка бросилась исполнять сатанинские планы.

— Где русские? — со слезами спрашивает Елица.

— Что русские? — не выдерживаю, — мне стыдно сербам смотреть в глаза из-за иуд-правителей!

Впервые познаю — и бессилие рождает слезы. Отец Антоний потрясен услышанным — глаза на мокром месте, выходит успокоиться в другую комнату. Любица Мелетич подписывает книгу своих стихов — “Отцу Роману — в час ужаса!” Не может без слез говорить о случившемся. Спрашиваю, как добраться до Косово.

— Что вы! Вас там убьют!

Появляется наш опекун Драган Расткович:

— Я могу поехать с вами по монастырям. На три дня. Но в понедельник мне нужно вернуться в Белград.

Про себя строю планы: поездить три дня с профессором, пофотографировать дела рук натовских бандитов, отправить профессора с отцом Антонием в Белград, а самому, с одною сумою, двинуться в сторону Косово.

Подвозим профессора домой. Приглашает вместе отобедать в ресторанчике. Категорически отказываемся: не за этим прибыли.

— Тогда ко мне.

Благодарим, и тоже отказываемся. Норовит все же показать ресторанчик. Говорим, что рестораны всего Белграда в нашем распоряжении — едем в г. Панчево. Это недалеко от Белграда. Подъезжаем к нефтеперерабатывающему комбинату. В его ограде ютится монастырь. Здание без стекол: здесь бомбили. Нажимаю на кнопку звонка — безрезультатно. Спрашиваем у прохожего — тот с удовольствием вступает в беседу. Неожиданно подъезжает настороженный вооруженный охранник с рацией. Узнав, что мы из России — смягчается. Пробует по рации связаться с кем-нибудь из монастыря. Бесполезно.

— Нэма.

— Хвала, — как прирожденный серб благодарит отец Антоний.

Едем в город. Заходим в реставрируемый Храм, внешне схожий с костелом. Посещаем Собор. (Иконы слабого письма. На подсвечниках — огромные толстые свечи с надписанными на них именами и фамилиями усопших). Пожилой алтарник-искушенец приглашает к местным священникам. Подходим к церковному дому. За круглым столом, в тенечке, благодушествуют отцы — протоиерей и иерей. Иерей помоложе, настоятель в почтенном возрасте с седой подстриженной бородкой, с прокуренными до желтизны усами. Приветствуем друг друга.

— Кушать будете? — встречают первым вопросом.

— Хвала, хвала, — благодарно отказываемся.

— Кофе?

От кофе не ускользнуть. Садимся за столик. Прихожанин выносит бутылку шливовицы (самогона из слив) с деревянным Крестом внутри. Это что-то новенькое. Оказывается, целебный источник может быть и такого рода. Иерей привычным движением достает сигарету, щелкает зажигалкой (кажется, здесь это не считается грехом), затягиваясь, приглашает на Службу.

— Хвала, но нам нужно возвращаться.

Тепло прощаемся, едем в Белград. Машину останавливают военные — молодые ребята. Узнав, что мы из России, спрашивают иконки, целуют руку. Старший, указывая перстом на небо, просит молиться о них. Да, помощи ждать больше неоткуда.

— Здесь целуют руку священнику только монахи и военные, — подмечает внимательный отец Антоний.

Прибываем в монастырь. Искушеньица ставит в келью блюдо с черешней.

— Такой крупной в Молдавии нет, — благодушествует отец Антоний.

— Звонить в Кишинев думаете? — отрываю его от приятного занятия.

— Сегодня обязательно, завтра выезжаем, в дороге не дозвониться.

Мне тоже нужно позвонить в Минск. Но это можно будет сделать вечером. В монастыре ворота закрывают рано. Чтоб не беспокоить матушек (неизвестно, когда дозвонимся), говорим, что ночевать не вернемся. Искушеньица тревожится за нас:

— Изволте овамо.

— Хвала, хвала, — благодарим свою благодетельницу, (единственное, что мы хорошо усвоили).

Центр города. Для путешествия автостопом в Косово нужно поменять доллары. Идем по многолюдному белградскому Арбату. Первый же встречный мужчина возвращается обратно, приводит нас к поште. Кишинев занят, Минск не отвечает. Звоню в Петербург, прошу сообщить в Кишинев, Минск, Полоцк, что мы уже два дня в Белграде, что все хорошо.

И снова идем вдоль фонтанов, магазинов, киосков. Белградцы никуда не торопятся. Сидят у фонтанов, за столиками, прогуливаются под мгновенно чернеющим небом. Виднеются всполохи молний. При такой духоте грозы не миновать. И, в самом деле, задул ветер, загрохотало, загромыхало, по мостовой загулял ливень. Но мы уже забрались в машину. Сегодня (а может и не только сегодня) это наш отель.

 


 

 

17 июня. С господином профессором следуем по направлению г. Ниш. Переезжаем реку с коричневой водой — Великая Морава. Следы бомбежек.

Монастырь Раваница. Место захоронения царя Лазаря, погибшего на Косовом поле.

— Перед сражением ему явилась Матерь Божия, — ровно повествует профессор, — сказала, что он может выбрать или царство Божие, или победу над турками. И он выбрал царствие Божие. Турок было во много раз больше. Царь Лазарь и его воинство причастились и пошли на смерть.

Вот откуда силы у этого народа!

Заходим в Собор XIV века. Приложились к святым мощам царя Лазаря, сделавшего за себя и свой народ единственно правильный выбор.

...По дороге в Деспотовец — руины.

Монастырь Манасия. Средневековая крепость. Бывшее владение деспота Стефана Лазаревича — сына великомученика царя Лазаря. Стою в Соборе. Монахиня Амвросия показывает фрески начала XV века. Сохранилась очень малая часть. Далее нас ведут в зимнюю Церковь с новонаписанными фресками. Приглашают в трапезную. Пьем кофе, холодную воду с вишневым вареньем. Отец Антоний возится с машиной: отказала электроника, без умолку воет сирена. Пока его нет, пытаюсь узнать, ходит ли какой транспорт в Косово. Матушки тревожатся, советуют поехать в другой раз, когда все успокоится. Какой смысл тогда и ехать? Прошу господина профессора поддержать меня, уговорить отца Антония не бунтовать (тот благодушно кивает). Фотографируемся напоследок, тепло прощаемся.

Возвращаемся в Деспотовец. Сидим за столиком в теневой прохладе. Неделькович беседует с мэром (Родослав Рачич — он же замминистра по вере), его помощниками. Очень непринужденная беседа о жизни, вере, Апостоле Павле. Профессора здесь тоже знают, любят, по-сыновьи внимают.

Снова громыхает. Подымаемся на второй этаж дома Родослава (на первом — аптека его жены). Снова пьем кофе.

— Пора, пора, рога трубят, — возглашает наш благодушный поводырь.

Оставляю свою книгу, кассету Родославу. Кланяется, приглашает на фестиваль поэзии.

Едем в г. Александровец, к бывшей студентке нашего профессора. В этом городе родился, жил генерал-полковник Балкович. Здесь нет никаких военных объектов, город бомбили, потому что это родина генерала. Всюду ужасные следы бомбежек. (Лобовые щетки не могут справиться с дождевым потоком. Плохая видимость. Водная пелена скрыла горы, поля, чуть угадывается шоссейная дорога. Неожиданно возникают и пропадают огоньки встречных машин. Мы находимся в окружении зигзагообразных молний, жутко вспарывающих мрачное небо. Одна стрела попадает в ближайший электрический столб — вырывается фонтан искр. Молча крестимся.)

При свечах сидим в доме бывшей студентки — дочери священника. Профессор Драган рассказывает, почему сербы принимали мусульманство. Если турок заходил в сербский дом, его обязаны были кормить. За то, что он трудился за столом, жвакал (жевал), хозяин ему платил. Налог жвакалица. Если турок оставался ночевать — мог выбрать любую женщину, девицу (жену хозяина, невестку, дочь). За это опозоренный серб должен был платить. Налог одрина. Если турку встречалась похоронная сербская процессия — родственник умершего (или замученного турками) также платил. Налог мертвина. Был еще налог на кровь: одного из мальчиков брали в янычары. И так — до XIX века, более 500 лет! Многие не выдерживали, принимали мусульманство. В то страшное время албанцы, приняв мусульманство, обычно становились турецкими жандармами (как у нас — полицаи в войну). Но есть среди них и православные, правда, малая часть. И живут они не в Косово, а в южных областях Албании, недалеко от Греции.

— Переплетений много, — повествует профессор, — был сербский Патриарх Макарий, так вот, брат его был главным визирем.

Думая о налогах, чувствую себя душевнобольным. Братушки сербы! Как же вы выжили?

18 июня. Пяток. Ранее утро. По скорому пьем кофе и — в дорогу. Находимся на пути к г. Крушевац — некогда столице царя Лазаря. Шоссе тянется вдоль неширокой Западной Моравы. Навстречу попадаются трактора, грузовики, доверху набитые домашним скарбом. Беженцы. Это слово, как эхо войны.

Крушевац. Остатки древней стены. Храм. Памятник в честь Косовской битвы. Ослабевший раненый воин со знаменем. Ангел венчает его терновым венцом. Подруливаем к киоску купить карточки с видами города. Взгляд наталкивается на обложку паскудных журналов. Такого откровенного бесстыдства я еще не встречал нигде. Несчастное растущее поколение! Кто не захлебнется в мутных потоках блуда, несущих утопающих в бездну адову?

Профессор ведет в комнату-музей, расположенный при мэрии. Показывает мозаику своего друга Сербиновича. Яркие разноцветные кусочки, повинуясь руке мастера, вводят нас в далекое прошлое. Портреты участников Косовского сражения. Наряду с изображениями каноническими — современное авангардное исполнение. Пытаюсь прочесть надпись на оконном стекле.

— Человек, если ты ступишь на Сербскую землю, кто б ты ни был, свой, пришлец, посетив Косово поле, увидишь многие кости мертвых, камни. Знай, что мы и доныне стоим, как эти камни.

На входных дверях надпись:

— Сколько сможем, столько будем сплетать нашу песнь!

У памятника царя Лазаря — группа вооруженных солдат с фотоаппаратом. Крестятся, делают групповой снимок. Может кто-то и не увидит себя на снимке. Достаю фотоаппарат, прошу проходящую девушку снять нас с ними. Воины с удовольствием снимаются со священниками, подымают руки в знак благодарности, спешат к своим потрепанным машинам.

Мы направляемся к Храму. Неподалеку на скамейке ссутулился молодой капитан. Вид у него потерянный. Входим в Храм, прикладываемся к Престолу. Появляются местные священнослужители, радостно приветствуют, ведут к себе. Рассказывают об этом капитане:

— Не хотел уходить из Косово. Когда прибыл в разграбленный албанцами монастырь, не выдержал, хотел снять военную форму — одеть монашескую.

Трудно без слез это слушать. Окликаем капитана, просим подойти, сфотографироваться у Храма. Капитан встает, снимает пояс с оружием, кладет на траву, и лишь после этого становится рядом.

Получаем от гостеприимных священнослужителей ладан, фотографии Храма. Оставляю им свои кассеты, капитану — иконку. Жаль расставаться. Иерей Драган, диакон Милан провожают до машины. Подъезжают старые военные грузовики с солдатами из Косово. Выпрыгивают, направляются в сторону Храма. Отец Антоний прав: здесь молятся только священники, монахи и воины. Тяжело смотреть на измученных солдат. Продажные политики! Лизуны — правители! Что взывать к вашей совести? Иуды ее не имеют!

— В этом Храме, — объясняет профессор, — причащались воины перед Косовским сражением.

Потому-то и приезжают военные. Радует единство священников и солдат.

Трстеник. Сидим в кабинете друга профессора — президента электродистрибуции. Должность большая, но непонятная. Рассматриваем большие металлические стаканы, наполненные маленькими клубочками с графитным волокном. Составные графитной бомбы. Бросали контейнеры, начиненные такими стаканчиками; взрываясь, они извергали из себя клубочки, которые разматывались, повисали на проводах, делали короткое замыкание — выводили из строя электростанции.

Монастырь Любостынья. Основан Мелицей (в монашестве Евгения), женой великомуч. царя Лазаря (стоим у ее гробницы). Фресок сохранилось совсем малая часть.

Выходим в аккуратный зеленый дворик, знакомимся с очень живой, приветливой игуменией Харитиной. Торопится нас покормить, просит пожить, послужить — сокрушается, что мы спешим далее.

Наша следующая цель — монастырь Жича, резиденция епископа Стефана. Переезжаем через Западную Мораву. Тормозим у разбомбленного моста. Беспомощными взглядами провожаем беженцев. (Еще вынужденная остановка — дорогу преграждает колонна военных грузовиков).

Вдали вырисовываются красно-коричневые монастырские башни. Входим в Собор XII века. У входа, возле зажженных свечей, стоят мужчины и женщины в черном.

— Родственники погибшего в Косово, — поясняет сопровождающий нас архимандрит.

— Помоги, Господи, — крестимся, проходим вглубь Храма.

В скорбном безмолвии рассматриваем фрески. Они почти не сохранились. Лики святых в Алтаре соскоблены. Идем к выходу. У горящих свечей протирает пол одинокая искушеньица. Родственников уже нет. Поем “Со святыми упокой”. Скрывая слезы, послушница отворачивает лицо. В утешение оставляем ей Иерусалимский Крестик, с цветочными лепестками от Св. Плащаницы. Благодарно целует руку.

Епископ Стефан. Старенький, простой. Встречая нас, кланяется:

— Спасибо очень много, что пришли.

Приглашает в архиерейские покои. Профессор подписывает ему свою книгу. Следуя его примеру, также оставляю книгу и кассету.

— В 1941 году, — тихо говорит мне профессор, — усташами было уничтожено 28 родственников епископа Стефана. Убили отца, два брата и все потомство.

Мы в шоке. 28 родичей! И нужно ж было пережить такое! Мало пережить — не сломаться, не озлобиться! Без веры сие невозможно.

Входит почтенного возраста (80 лет) архимандрит. Видно, чем-то расстроен, возбужденно жестикулирует. Слышу слова:

— Ельцин... 700 миллионов долларов... Продали. Джидове, масоны!

Переводчик не требуется.

— Отец Юлиан, — представляет его профессор, — очень духовный монах в Сербии.

— Самый духовный, — смиренно поправляет епископ.

Записываю, где остались монашествующие в Косово. Мужской монастырь Грачаницы, женский Соколица, мужской — Дечаны, и еще женский — в г. Печь.

После совместной трапезы прощаемся с кротким епископом. Архимандрит Юлиан обещает ждать нас в монастыре Студеница.

Игумения Елена ведет в монастырскую иконописную. Повсюду строгие византийские лики. Слава Богу, пишут не в живописной манере.

— Пора, пора, труба зовет, — слышится знакомый голос.

Откланиваемся, садимся машину.

— Хорошая матушка.

— Да, да-да, — отзывается на мою похвалу Неделькович, — у нее судорожная энергия.

Отец Антоний закатывается.

— Я хотел сказать: сдержанная энергия.

Возле местечка Мостарушка Баня останавливаемся. Впереди столпотворение. Скопление беженцев. Сербская полиция преграждает дорогу. Вы ходим с профессором.

— Где командир? — спрашивает Драган Расткович.

Подходит усталый человек с рацией.

— Профессор Драган Неделькович, — гость из России. Едем в монастырь Студеница.

Тут же меня плотно обступают беженцы.

— Где русские? Что Россия? — с возмущением напирает рослый, средних лет мужчина.

Остальные стоят молча, ждут ответа.

— Что, русские? Жиды правят в России! Нас продали! Вас продают! — с болью, почти кричу в ответ.

Кажется, другого они и не ждали.

— Браво! Мы вемы все! — пожимает мне руку.

Командир просит местного жителя провезти нас объездной дорогой. Едем по колдобинам, застреваем в глине. Из идущей за нами машины выскакивает парень, машу нашему ведущему — втроем выталкиваем автомобиль. Немного попетляв, выезжаем на шоссе. Благодарим проводника, дарим ему иконки — горной дорогой идем на спуск.

Частые беженцы на тракторах, старые военные грузовики, взорванные мосты, разрушенные дома крестьян. Приветствую тебя, Третье Тысячелетие! Каково же ты само, если твое дыхание смертоносно живущим?

Места красивейшие. Проезжаем горную речушку Студеницу. Вот и монастырь с одноименным названием. Иеромонах Антоний (учился в Сергиевом Посаде, знает русский) предупрежден о нашем визите, первым делом ведет в трапезную. После традиционного стакана воды с медом, кофе, встречаемся с Настоятелем — дивным Старцем Юлианом. Он уже здесь. Обнимает нас, как давних знакомых. Да, Простота — сестра Мудрости, мать Любви.

Идем на службу в Собор. На двух клиросах — четыре певчих, по два на каждом. Монастырь трудовой, братия немногочисленна. У входа, с правой стороны прикладываемся к мощам Симеона Мироточивого. На амвоне, по правую и левую стороны — гробницы со св. мощами преподобной Анастасии — матери Саввы Сербского и ее сына, короля Стефана, в монашестве Симона. Святое семейство. Прикладываемся к Престолу, осматриваем храмовую роспись. Фрески древние — конец XII — начало XIII в. Служащий иеромонах и протоиерей Антоний совместно читают Акафист Божией Матери. Сзади сиротливо ютятся три прихожанина. Негусто. За окнами слышится мощный гул дождя. Каждый день дожди.

Трапезничаем. К отцу Наместнику наклоняется служащий иеромонах, что-то шепчет.

— Простите, — встает тот, — я вынужден вас оставить, из Косово едут автобусы с солдатами и полицейскими.

Выходим вместе. Смотрю, как военные — молодые ребята — быстро идут в летнюю монастырскую трапезную. Шумно рассаживаются за мраморными столиками. Настоятель подает поднос с множеством стопочек со шливовицей. Кто залпом, кто потягивая осушают стопочки. Подхожу ближе. Увидев русского священника, затихают.

— Можно ли мне попасть в Косово?

Как по команде замотали головой:

— Не можа се. Французы, албанцы.

Смотрю на их простые лица. Радуюсь теплому общению священства и солдат. В России такого единства я не видел. Что значит, жить в постоянной опасности, ходить возле смерти. Говорю об этом сидящим. Все согласно кивают, показывают нательные Крестики, крестятся — преображаются. Немного общаюсь с ними, благословляю всех и иду готовиться ко Св. Причащению.

Дождь. Непрекращающийся дождь. Небо плачет над Сербией.

19 июня. Суббота. Совершается Божественная Литургия. В Храме, кроме нескольких певчих — никого. В Алтаре у Престола, в греческом облачении, стоит молдавский протоиерей. Зычный его голос под высокими сводами не так глушит, как в домовой Церкви в Кишиневе. После Службы нам открывают Храм в честь Иоакима и Анны. Начало 14 века. Прикладываемся к святым мощам (улавливаю тонкий запах кипариса).

Трапезничаем. Оставляю свою книгу, кассеты отцу Наместнику, прошу, если найдется, кассету с сербскими народными песнями. Он исчезает, и тут же приносит книгу с описанием монастыря, фотографии, кассету.

— Батюшка, не ездите в Косово: очень опасно, — тихо мне шепчет на прощание.

Длинная колонна тракторов — беженцы. Их поток нескончаем. Мокрые лошади тянут донельзя нагруженные повозки цыган. Они тоже покидают Косово. Часто возникают порушенные мосты. И снова вынужденная остановка: дорога забита машинами. Поворачиваем на проселочную дорогу — беженцы. Проезжаем дальше — пробка — беженцы. А ведь до Косово 200 километров. Что же творится там?

До монастыря Градац (конец XIII — начало XIV в.) — 12 с половиной километров. На пути — разбомбленный мост, воронки. Профессор щедро осыпает нас историческими фактами, именами, — рассказывает об этом монастыре:

— Королева осталась верной католической Церкви, но все-таки приняла Православие, но была ктитором многих костелов. Она поддерживала равновесие между Православием и католичеством. Сын ее построил в Студенице Храм Иоакима и Анны.

Не восхищаясь равновесием королевы, гляжу за окно: дождевые облака дымятся на вершинах гор.

Монастырь Градац. Входим в огромный Собор. Темная окружная линия на стенах (половина высоты) обозначает границу между руинами и новой кладкой. Стены голые. Фрески сохранились только там, куда не попадал дождь. А он веками проникал повсюду. За трапезой, возглавляемой отцом Юлианом (он уже здесь), намекаю отцу Антонию, чтобы он осторожно вез нашего профессора. Тот недоуменно смотрит. Объясняю, что я с ними только до главной трассы, а там в Косово. Бурное возмущение.

— Исключено! Быть такого не может!

Неожиданно, с обычным миролюбием, вступает профессор:

— Мы вдвоем в Белград, а отец Роман — в Косово.

И (совсем не ожидал!) что-то живо говорит седовласый Старец.

— Он хочет, — ровно переводит профессор, — организовать поездку до монастыря Сопочаны. А там, кто возит епископа Артемия, довезет до Приштина. Там русские православные добровольцы, есть священник, нужно их поддержать. Отец Антоний смиряется. Понимаю, как тяжело это ему дается.

Подходим к Храму, делаем групповой снимок. Идем к машине перекладывать вещи. Беру самое необходимое. Оставляю в машине фотоаппарат, деньги (на случай плена, чтоб не радовать албанских бандитов). Обнимаемся с профессором, со своим молдавским братом. У отца Антония глаза на мокром месте. Я тоже не каменный. Сейчас он для меня самый близкий человек. И если бы не везти профессора (на что я и рассчитывал), никуда б он без меня не поехал; тщетны были бы мои уговоры и напоминания о жене и ребенке. Знаю, что он будет чувствовать в дни моего отсутствия, и молю Бога, чтобы только не рванул в Косово на мои розыски. Как с похорон возвращаюсь в монастырь.

Вечерня. Отец Юлиан неспешно, тихим проникновенным голосом полуговорит, полупоет ектений. На клиросе две монахини, послушница. В храме и того меньше — псковский иеромонах. После Вечерни захожу в Алтарь. Отец Юлиан просит послужить Акафист. Одеваю епитрахиль, выхожу к аналою пред Царскими Вратами. Старец становится на клирос, поддерживает малое стадо. Никто никуда не спешит. Здесь легко молиться.

На дворе, вместо ливня — ослепительное солнце (в первый раз!). Даст Бог, погода наладится. Иначе хлеб сгниет на корню. Из-за ограды выскочили белые козы, носятся по зеленым склонам. Помогаю матушкам загнать их обратно. Потом забираюсь в свою малую келью на третьем этаже, выхожу на балкон. Внизу, под старым, но еще мощным древом, сидя за столиком, с паломницами живо беседует Старец Юлиан. Искушеньица ставит пред ними воду, сласти.

— А мне? — подаю голос с балкона, — про меня забыли?

Понимают, смеются, зовут вниз. Нет, нужно готовиться к Службе, и хоть сегодня лечь пораньше. (Птицам здесь, как в Эдеме. Кажется, ни горная река, ни они никогда не умолкают).

20 июня. Воскресенье. Сижу в Храме один, рассматриваю остатки древних фресок. Заходит сгорбленная старушка с большой просфорой и кувшином воды — алтарница. Ударяют в колокол. Подходит иконописица, сообщает, что отец Юлиан на ночь выехал в Студеницу, его может не быть. Просит послужить. Совершаю Воскресную полунощницу, начинаю Утреню. После чтения Евангелия приходит местный иерей Горан. На голове ершатся густые короткие волосы. Облачается, совершает проскомидию. Выхожу на полиелей — Храм заполнен военными. С обреченным видом внимают словам молитвы. Больше им идти некуда.

Отслужил Литургию.

В монастырской приемной с иереем Гораном, пожилым искушенцем из Сопочан, супружеской парой пьем кофе, общаемся. Иерей Горан, говоря об албанцах, проводит ладонью по шее. Жест красноречивый. Вести и в самом деле поступают страшные. Вооруженные албанцы партизанят вдоль дорог. Шлепнуть безоружного серба — раз плюнуть. А уж отрезать настырную головушку русскому иеромонаху — как горюну опохмелиться. Искушенец Мишко говорит, что в Косово никого не пропускают.

— И может быть все, — сурово и понятливо на меня смотрит.

Прошу монахиню Анну (более всех понимает русский) дозвониться до Белграда, узнать, как добрались профессор с моим напарником. Мне передают трубку. Слышу радостный голос отца Антония. Спрашивает, сколько меня ждать, хочет приехать.

— Ни в коем случае!

— Хорошо! Но помните, что Ваше место в России! Если что — всем расскажу, как Вы без благословения Старца рвались в Косово!

Показывают Белгородскую газету — “Политик-Экспресс”. Там мое фото с профессором. Матушки смеются над надписью — “Драган Неделькович са непознатим витезом”.

Узнаю, что архимандрит Юлиан поднимался ко мне попрощаться, но увидев, что в келье нет света, не стал беспокоить. Мне неудобно — уезжаю, даже не попрощавшись. Прошу передать поклон и извинения этому редкому человеку, в присутствии которого было так покойно и просто. На прощание помазываю матушек-иконописиц Св. елеем от Гроба Господня.

Искушенец Мишко лихо, с визгом тормозов, совершает крутейшие повороты. И снова та же картина — беженцы, порушенные мосты, дома.

Проезжаем городок Рашка.

Сопочаны. Древнейший монастырь. Отсюда до Косово — рукой подать. В притворе величественного Храма, перед бордовой завесой, братия совершает девятый час. После отпуста завесу отдергивают — входим в Храм. Древнейшие фрески (многие сохранились) все же требуют реставраторов, пустые места — иконописцев. Но когда и кому писать? Да и не по силам покорить высоты древности.

Сразу же начинается Вечерня. Ни одного женского лица. Как на Афоне. Тихие мужские голоса настраивают на молитвенный лад. После отпуста — Малое Повечерие.

Заканчивается Служба. Прикладываемся к гробницам Урвана Первого и Иоаникия Пятого. Выхожу с братией на улицу. Группа паломниц — молодых накрашенных женщин в брюках — весело на меня смотрят.

— Мир вама!

— И вама! — живо отзываются хором.

Направляемся в трапезную. После общения с братией, садимся в конец стола с приезжими. Говорим о жизни, о России. Все, кроме монахов, пьют кофе, курят.

— Приехали поговеть, причаститься? — не удерживаюсь от обличающего вопроса.

— Да, наравне (да, конечно), — простодушно кивают.

— У нас с этим не допускают, — указываю на сигареты.

— Зашто (почему)? — искренне удивляются собеседницы.

Одна из них работала на телевидении. Чудом осталась жива после бомбежки. Беседуем долго. Начинает накрапывать дождь. Молодой иеромонах просит меня следовать с ним. Думаю, что ведут в келию на ночлег. Но открывают дверь в небольшую комнату, где составленные вместе два стола с лавками заполняют ее полностью. Усаживают. Вместо ожидаемого телефонного разговора с епископом Артемием из Приштины присутствую на монастырском соборе. Братия постепенно собирается. Говорю, что я посторонний, но меня просят остаться. Зачитывается послание епископа Артемия (что-то о монашеском правиле, о нормах поведения). После прочтения идет обсуждение услышанного. Официальная часть закончена. Иеромонах Петр, высокий, рыжеватый просит меня рассказать как я пришел к вере. Немного удивлен резкой переменой темы.

— Некоторые слышали о вас, — поясняет иконописец-послушник, — хотят узнать поближе.

— Я верующий с детства. В этом заслуга моей майки (матери).

Головушки сидящих просто излучают напряжение, пытаясь вникнуть в суть родственных, но непривычно туманных слов. Еле улавливаемые вопросы и тяжко переводимые ответы. Тут уж не до тонкостей.

— Как относитесь к катакомбной Церкви?

— Прежде, чем уйти в катакомбы, нужно их выкопать. Сборища на квартирах или метро не дают никакого основания именовать себя катакомбной Церковью. Честнее назваться квартирной или метро-политеновской Церковью.

— Ваше отношение к Иоанну Максимовичу?

— Я чадо Русской Православной Церкви. Имею книги о нем, но не молюсь ему.

— Ваше отношение к царю?

— Царь — мученик.

Отец Петр пытается дозвониться до епископа Артемия, который находится в Приштине. Жалуется на плохую связь. Удается соединиться с игуменом Михаилом, наместником этого монастыря. Он благословляет отвести меня на ночлег в свою келью. Знак хороший: может быть помогут добраться в столицу Косово, а там недалеко и русские солдаты.

21 июня. Понедельник. Ранее утро. Дождь, дождь, дождь. По дорожке, уложенной плоскими мраморными осколками, захожу под своды забытого миром Храма. Полумрак. Начинается Служба — утренние молитвы, Полунощница, Утреня, Третий час, Проскомидия (совершается на одной просфоре) — Божественная Литургия. Служит иеромонах Сергий (борода, как у Максима Грека). Служит неспешно, благоговейно. Также благоговейно, в унисон, безыскусно поют на клиросах. Никакого постороннего звука. В Алтаре только служащий. Алтарник робкой тенью появляется и исчезает с кадилом. Легко молиться. Как на Фаворе, здесь хочется быть. После “Отче наш” захожу облачаться. В Алтаре — чудные фрески. Впервые вижу не жесткие, суровые, а мягкие, кроткие лики святых. Значит и таким может быть греческое письмо? После древних фресок современное греческое исполнение воспринимается, как дружеский шарж.

Причащаемся с благоговейным иеромонахом Сергием. Больше причастников нет.

Вне Храма пасмурно. Седые космы облаков повсюду нависли над горами.

Иеромонах Петр, как угорелый несется горной дорогой: искушенцу Слободану нужно успеть к врачу. Впервые добром вспоминаю отца Антония.

Новый Базар. Девяносто процентов мусульман, остальные — православные. Они-то и гибли от натовских отморозков. Знали, поганцы, в какие кварталы пускать ракеты. И кто-то еще смеет утверждать, что это не война против Православия!

На окраине городка — кладбищенская Церквушка в честь Св. Апостола Петра. 12 век. Место крещения Симеона Мироточивого — отца Св. Саввы архиепископа Сербского. Неподъемные каменные могильные Кресты. Отец Петр берет из сторожки увесистый железный ключ, скрипит входной дверью. Входим. Кое-где чудом уцелевшие фрески. По деревянным ступеням поднимаемся под купол — ничего. Кроме современных нацарапанных слов — ни одной фрески.

Возвращаемся к ветхой сторожке, благодарим старенькую сторожиху, мчимся к автобусной остановке. Искушенец автобусом доберется до Сопочан, а мы в другую сторону.

— Будем звонить в Приштин, — объясняет отец Петр.

Подъезжаем к Собору. Диакон ведет к телефону. Увы! Связи с Косовской столицей нет. Отец Петр пробует дозвониться до игумений из монастыря Соколица (под Приштиной). Безрезультатно.

— Отче, — подымаюсь к телефону, — не дай, Бог, вам еще рисковать!

— Я не боюсь, — улыбаясь, отвечает гренадер в подряснике, — боюсь без благословения.

Согласно киваю головой.

— Смотрите, — на столе расстилает карту Югославии, обозначает крестиками косовские монастыри, уверенно проводит ручкой по нитям дорог, — безбедно.

Дальше ручка спотыкается:

— Небезбедно, — перечеркивает подступы к Приштину, — шиптари (албанцы) увидят это (указывает на мой наперсный Крест), браду... или (проводит ребром по шее), или (нажимает пальцем на воображаемый курок).

Выбор невелик. От раздумий отрывает матушка:

— Изволите ести.

В доме священника усаживаемся за стол. Мальчишка, сын отца Настоятеля, не отходит от нас, ему интересно видеть русского человека.

Несемся по направлению в Косово. Красота потрясающая. Горы — в рассеивающихся грозовых тучах. Сплошная зелень не в силах закрыть белые стены с красноватыми черепичными крышами.

— Где ваши поэты, — широко провожу рукою, — есть?

— Есте! — запевает народные песни о Косово.

Пытаюсь подпевать.

Так и едем. На пути встречаем беженцев, автофургоны с красными Крестами, подбираем голосующих солдат. Те вскоре сходят. Неожиданно отец Петр затягивает “Христос Воскресе”. К чему бы это?

На перекрестке указатель — направо Баньска, налево — Косовская Митровица. Певец мой умолкает, напряженно всматривается в горы:

— Могут быть шиптари.

Навстречу, на огромной скорости проносятся несколько небольших военных машин. Наверху — пулеметы. Солдаты в касках и пуленепробиваемых жилетах. На сербов непохожи.

— Французы, — говорит отец Петр.

Эге, запахло керосином. Проезжаем селения — Сербовец, Грабовец, — стоят бронетранспортеры с ощерившимися дулами орудий.

Звечар. Высоченная гора упирается в небо.

— Старый град, — тычет пальцем водитель.

На самой вершине — стены старого города. Дорожная табличка. До монастыря Соколица 5 километров. Подымаемся в гору. В радиаторе закипает вода. Останавливаемся неподалеку от вершины. Выхожу из машины, и с огромной высоты любуюсь творением Божиим.

— Шиптари, — куда-то вниз на албанские селения кивает отец Петр.

Снова едем дальше. Огибаем гору, начинаем спуск.

— Тамо све шиптари.

Несколько поворотов — дорога упирается в монастырские врата. Входная дверь не затворена. Дружным лаем нас встречают небольшие дворняжки. Никого нет. Трижды звоним. Выходит послушница.

— Как живот? — вопрос в лоб.

— Хвала Богу, — улыбается искушеньица.

Слава Богу! У меня отлегло от сердца. Идем в Храм 14 века. Смотрю на иконостас, расписанный русским иконописцем. Игумения Макария приглашает в приемную. Все идет своим чередом. Послушница несет поднос — два стакана холодной воды, две чайные ложки, блюдце с вареньем. Соблюдаем традиции. На втором подносе — кофе. Иеромонах Петр выясняет ситуацию. Узнаем, что в Белград поступила дезинформация (а может, это мудрый ход матушки?). В монастыре Дэвич албанские боевики избили молодого иеромонаха Серафима.

— Нэмного, — успокаивает отец Петр. Как это “нэмного” — жестами не выяснить. Одну послушницу шиптарь забрал с собой. Требовал, чтобы она сняла апостольник (какой воспитанный шиптарь!).

— Я обручилась Богу. На отец, ни мать не видели моей непокрытой головы.

Это происходило при людях. Насилия не было. Шиптари ушли, забрав трактора, одежду, деньги.

— Све, — уточняет отец Петр.

— Можно ли попасть в Приштин?

Матушка смотрит на меня, качает головой:

— Дорога закрыта. Кругом шиптари. Ехать можно только под охраной французских солдат.

— А епископ там?

— В Призрани.

Незадача. Добираться до Приштины нет смысла. Была надежда, что епископ поможет доехать до русских добровольцев, держащих аэропорт Косовской столицы. Начинаю колебаться. Нужен ли я там вообще? Такая уж им велия радость? Среди них есть священник, который находится там за послушание. Представляю, как я, недобитый, недорезанный прорываюсь к ним, и первым делом у меня требуют письмо от митрополита Кирилла. Не удивлюсь любому сюрпризу! И умереть без бумаги не дадут!

Лицо игумений мгновенно светлеет.

— Изволите, — привстает, — изволите.

Входит французский офицер. За ним солдат с автоматом.

— Отец Роман из России, — представляет матушка, — отец Петр из Сопочан.

Приветствуем друг друга. Неслышно плывет поднос с двумя стаканами шливовицы. У офицера располагающее, благородное лицо. Он уже не раз помогал монастырю. Я благодарен ему за поддержку сестер.

— Солдат, — окликаю человека с оружием, — хорошо охраняйте монастырь (как вино подымаю чашечку с кофе).

Он улыбается в ответ, берет свою стопку. Офицер с игуменией живо беседуют на английском; смотрит на меня, что-то говорит.

— У него шесть детей, — переводит матушка Макария.

В наше время за одно это можно уважать человека.

— Ду ю спик инглиш? — обращается ко мне многодетный отец.

— Инглиш йок, — улыбаюсь в ответ (йок — нет по-казахски).

По-казахски даже французы не понимают. Достаю две маленькие бумажные иконки, протягиваю ему:

— От шиптарской пули. Чтоб детки дождались.

Он явно не ожидал этого, вижу, как у него увлажняются глаза.

— Мерси буку, — прижимает ладонь к сердцу, прячет иконку в нагрудный карман.

То же самое делает и солдат.

— Они случайно не в Приштину едут? — спрашиваю игумению.

— Нет, они неподалеку, — отвечает матушка, уводя французов наверх, в иконописную.

Скоро они возвращаются. Игумения одаривает офицера ладаном, книжицей о монастыре. Отец Петр также преподносит книгу о своей обители. Просит у меня аудиокассету. Иду к машине. За монастырскими вратами в бронетранспортерах сидят французские солдаты. В знак приветствия подымаю руку, — таким же образом приветствуют меня. Беру кассету, возвращаюсь. Офицер растроган, не знает, как благодарить.

— Мерси буку, мерси буку.

Отец Петр усаживает нас для съемки, фотографирует. Они уходят. Матушка ведет нас в иконописную. Новонаписанные иконы радуют. Осматриваю недавние работы, кисточки, краски. Безобразно ломаю русский, чтобы хоть как-то донести до иконописицы свою мысль. Игумения приносит мне свою книгу, подписывает. Показывает осколок бомбы, сброшенной рядом с монастырем. Беру его в руки, разглядываю, возвращаю игуменье. Кто знает, сколько их будет валяться по всей России. Россия — слишком большая цель, что ее не пытаться поразить. В последний раз пытаюсь получить добро:

— А если попытаться пройти одному?

— Нет, — отвечает твердо, — всюду шиптари. Схвачен иеромонах Харитон. Может, убили.

Молча спускаемся. Правая рука у матушки не гнется. Прощаясь, тоже подаю левую. Выходим втроем во двор. Сталкиваемся с новой группой посетителей. Начальник над всеми французскими силами в Косово, переводчик в униформе, трое в штатском.

— Отец Петр из Сопочан, отец Роман из России, — снова представляет игумения.

Пожимаем протянутые руки. Главнокомандующий, подставив солнцу лысый затылок, с интересом посматривает на мою древнерусскую скуфью. По-моему, все они немножко хлебнули шливовицы. Бедная матушка, когда ей молиться, писать иконы?

У ворот — телохранители высоких чинов. Показывая на фотоаппарат моего проводника, подзываю к себе. С удовольствием идут фотографироваться. Смотрю на их лица. Кажется, они и в самом деле настроены защищать мирное население, монастыри от албанских беспредельщиков, которые гордо именуют себя освободительной армией Косово. Если французы запретят им убивать, грабить, насиловать — “освобождать Косово”, — “свободолюбцы” станут стрелять и в них. Может тогда и дойдет, кого поддерживали.

Прощаемся с легионерами — выходим за монастырские ворота, забираемся в раскаленную машину. После нескольких поворотов отец Петр глушит мотор, зовет с собой. Пробираемся сквозь терновые заросли, валуны.

— Вот, — широкий жест рукою, — Велико Косово Поле. Смотрю вниз, вдаль. Внизу, неподалеку, горный завод. Вдали краснеет черепицами крыш небольшой городок. Зеленые цепи гор с обеих сторон безмолвно сопровождают долину к ими же закрытому горизонту, туда, где сизая дымка окутывает дальние вершины.

Косово — это сердце (“душа” — поправляет отец Петр) Сербии. И ныне, под одобрение всего мира, у сербского народа вырезают сердце. Здравствуй, Косово, я твой гость. Душа полна особым звучанием. Может, со временем, стихами оно прольется на бумагу.

Съезжаем с горы. У края селения проскакиваем мимо бронетранспортера с настороженным легионером. Машину бьет на выбоинах. Еще бы — скорость около 120 км. И это на горной дороге. Вспоминаю, как был несправедлив к одному молдавскому протоиерею, упрекая его в опасном вождении машины. Показывается купол Церкви. Поворот на Баньска.

— Едем?

Киваю головой. Поворот влево — едем проселочной дорогой.

Баньска. Довольно грязное местечко. Наверху — монастырь XIV века. На полпути к нему вижу уже знакомую тележку с громоздкой поклажей. Беженцы. Возле дома — много детей.

— Рус, — говорит отец Петр в мою сторону.

На лицах оживление, улыбки, хотя пора у них совсем не радостная. В который раз чувствую свою вину перед этим народом. Достаю бумажные образочки, подзываю детей. Стесняются.

— Хай, хай! — подгоняет их отец Петр.

Дети робко берут иконки, благодарят улыбками. За ними подходят взрослые.

В сопровождении супружеской пары с младенцами (грудная пристроена к животу матери, малыш держится за руку отца) подымаемся к Храму. Ветхие врата церковной каменной ограды на замке. Кто-то из детей побежал за ключом. В ожидании ключа садимся на остатки древнего фундамента, кое-как общаемся. Девочка, постарше и посообразительней, переводит мои вопросы и ответы.

— Откуда вы? — спрашиваю у супружеской пары.

— Из-под Приштины. Все сербы ушли. Остались одни. Албанец привел свою семью в дом, нас выгнали.

Киваю, опускаю голову. У людей разное представление о счастье. Одному счастье — построить дом, наполнить его детскими голосами. Другому — выгнать семью из родного дома, упиться детским плачем...

Со склона горы идут две пожилые крестьянки с вязанками хвороста. Возле одной — большеголовые, белобрысые внук и внучка.

— Рус, — представляет отец Петр.

Как они светлеют лицами! Едва сдерживаю слезы. Протягиваю образочки, помазываю елеем от Гроба Господня.

— Рус, рус, — радостно говорит одна своим малолетним внукам.

Крестятся, молитвенно шепчут:

— Русь Света, Русь Света.

О, Святая Русь! Какими слезами нужно кровавить, чтобы ты, отстав от самоуничтожения, обрела свое прежнее достоинство?

Принесли ключ. Заходим в монастырский дворик. Лопухам, репейнику, бурьяну — раздолье. Храм — копия сопочанского, но требует еще немало трудов. Фресок почти нет.

— Где монахи?

— Нэма, — сокрушенно разводит руками отец Петр. А дети следуют за нами. В центре Храма малолетний карапуз, избавясь от отцовской опеки, со всего размаха хлопается о каменные плиты. Хлопнулся и замер. Побледневший отец тут же подхватывает его на руки, успокаивает орущего малыша. С тревогой смотрю, насколько повреждено лицо. Ни царапинки, ни шишки.

— Анчел (ангел) сохранил, — смеется отец Петр.

Возле Храма он просит меня почекать (подождать). Две двенадцатилетние подружки, волнуясь и краснея от смущения, хотят сделать приятное русскому священнику. Переглядываются, запевают русскую песню. (Так не слушают и народных артистов! Чистые, наивные создания! Я должник ваш за вашу любовь к моей Родине).

Девочки хотят познакомить нас с учительницей русского языка. Достаю кассету, подписываю книгу — в самом радужном настроении иду поблагодарить того, кто знакомит школьников с Россией. По дороге узнаю, что “русачка” трудится не только в школе, она еще и продавец пивной торговой точки. Редкое и странное совместительство меня настораживает. Все же, сквозь винные испарения, подхожу к окошку.

— Ду ю спик инглиш? — ошарашивает из окошка отнюдь не женская физиономия.

— Можа зрети учительницу?

— Нэма — разводит руками американизированный серб.

— Почекай, — просит подождать отец Петр.

И, как в родную стихию, ныряет в омут пьющих и курящих завсегдатаев (хотя сам не пьет и не курит). Минут через десять выныривает сконфуженный. Понимая, что с сеятельницей великого, вечного мне не встретиться, отдаю притихшим девочкам книгу и кассету.

— А что учительница? — спрашиваю уже в машине.

— Коммунистка! Безбожница. Не хочет говорить ни с русским, ни с французом, — отцу Петру неудобно за нее, обзывает большевичкой.

Неожиданно он давит на тормоз — дорогу преграждают двое молодых мужчин. Приглашают в гости. Опускаю стекло. Бритоголовый, уголовного облика, подвигает ближе свое лицо. Салон машины наполняется ароматами перегара. Пытаясь уклониться от незапланированного кофепития, напоминаю отцу Петру, что нам еще нужно звонить. Тот улыбается.

— Как от них уедешь? Мы скоро, скоро.

— Рус — брат, — хрипит бритоголовый.

Попробуй тут не зайти — грохнет, как изменника вековому братству. Чего не сделаешь любви ради!

Сидим в душной комнате. На столе бутыль, стопочки со шливовицей. Пьем кофе. Заправляет беседой тридцатишестилетний бритоголовый Слободан. Он воевал (оно и видно) на границе с Албанией, не пропускал бандформирования в Косово. Рассказывает о русском добровольце.

— Рус — брат, — суровые черты лица смягчаются, хриплый голос наполняется итальянским нежным звучанием.

— Ельцин, Иванов, Черномырдин, Милошевич, — хрипота доходит до удушья, слов ему и так не хватает, а эти вообще труднопереводимые.

Поясняет их непристойными жестами.

— Понимаю, понимаю, можно без жестов! — прерываю его.

— Жена есть? — увожу от политики, пока не пошел за автоматом.

— Никако.

— Зашто? — перехожу на сербский.

Вступает отец Петр. На пальцах показывает, сколько он должен иметь детей. Слободан довольно смеется. Смотрю на него. А ведь, по большому счету, — душа человек. Как он говорит о России! И ведь уже полагал душу свою за други своя. Протягиваю им образочки. Друг Слободана достает из портмоне иконку Св. Великомуч. Параскевы. Слободан приподымается, вытаскивает из заднего кармана брюк (!) подобный образ:

— Света Петка.

Они знали, что брать с собою в бой. Показываю на нагрудный карман отца Петра:

— Здесь место иконе.

— Нэмо, — воздыхает Слободан.

— В брюки — нэ можа.

Слободан кивает и опускает мое благословение себе за пазуху.

На прощание, у недостроенного дома фотографируемся. Слободан левой ручищей прижимает к себе рус-брата.

— Зовите на новоселье, — обращаюсь к боевому другу Слободана.

— Молим, молим, — кланяется с худенькой супругой.

Все вместе машут, пока не исчезаем за поворотом.

И снова, при бешеной скорости, дороги, ямы. Чтоб не забыть в прощальной суматохе, передаю отцу Петру медный образок Боголюбской иконы Богородицы. В отличие от бумажных, у меня с собою их несколько.

— Хвала лепо, — растроганно благодарит мой покровитель.

— Вам хвала, все могло быть, сегодня Вы рисковали.

Смеется:

— Сами рисковали.

 


 

 

Новый Базар. Около десяти часов вечера. Подымаемся к знакомой отца Петра. Та несказанно рада. Говорит, как любит Россию. Ее пятнадцатилетний сын не сводит глаз с русского. Отец Петр пробует связаться с епископом Артемием. Последняя попытка получить благословение на посещение Косовских монастырей. Бесполезно. Смотрит на меня. Прошу позвонить в Введенский монастырь, соединить с тишайшим протоиереем. Отец Петр передает телефонную трубку. Возбужденный голос отца Антония дает мне понять, что терпение его, и так необильное, вот-вот иссякнет. Он тоже на грани геройства. Через день-два рванет за мной на Косово. Говорю, что постараюсь в ближайшие дни приехать. Опускаю трубку. Да, нужно ехать. Кушаем грибы с молодой картошкой, благодарим, и, сломя голову, несемся горною дорогой в Сопочаны.

22 июня. Вторник. С раннего утра — проливной, затяжной дождь. Слышно, как он шумит за окнами Храма. А в Храме, кроме насельников монастыря, никого нет. Где твои молитвенники, где народ твой, Сербия?

После отпуста прикладываюсь к Кресту, беру кусочек Антидора, выхожу за братией. За чаепитием появляется отец Петр. Вид бодрый, отдохнувший.

За полчаса до отхода автобуса, опрометью мчимся в Новый Базар. На крутых поворотах вечно спешащий водитель в считанные доли секунды чудом успевает уклоняться от встречных машин.

Узкие улицы Нового Базара. Мусульманки в традиционных одеждах — платы на головах, длинные платья до пят. Вид очень достойный. Православные сербки также видны издали — шорты или обтягивающие брюки, стриженные, с сигаретами. (Успеваем к самому отходу. В последний раз обнимаю отца Петра, прошу сообщить в Белград о времени прибытия автобуса).

Едем долго. Многие места уже знакомы. Разрушенные мосты, дома. И все время дождь, дождь, дождь. Рядом сидит смуглый парень. Студент. Будущий врач. Прошу на карте показать маршрут нашего автобуса. С удовольствием ведет ручкой до Белграда.

— Православный?

— Мусульманин, — качает головой.

— Серб?

Нэ серб. Мусульманин.

Я в недоумении, но, учитывая скудные познания сербского, не пытаюсь вникать в тонкости местного значения.

Белград. Никто не встречает. Иду в привокзальный скверик, долго сижу, безуспешно выглядывая отца Антония. Вскоре это надоедает. Смотрю, какие у меня адреса, выхожу на стоянку такси.

— Куда? — подскакивает смуглолицый.

Даю адрес профессора.

— Сто двадесят (120) динарий!

— Имам девятьдесят и пять (95).

Быстро и легко соглашается. Какой все-таки народ!

— Кто вы по национальности?

— Ром, — смотрит в зеркало, — цыганин.

Киваю головой. Может, и поспешил забраться в машину. Спрашиваю курс доллара. Ром оживает:

— Можа разменити?

Хватает ума отказаться. Проезжает несколько кварталов, поворот — мы у дома Недельковича. Открывает сияющая Владанка.

— Како допутовали?

— Просто, на такси.

Интересуется, сколько заплатил.

— Девятьдесят и пять.

Владанка в ужасе:

— Од станицы (от вокзала) 20-25 динарий! Обманути гост! — хочет куда-то звонить, наказать негодяя.

Успокаиваю:

— Цыган и в Африке цыган.

23 июня. Среда. Наша неразлучная троица сидит в Национальном Музее. Вчера господин профессор предложил послушать духовную музыку Святослава Божича. Ему вторила искушеньица. И вот мы в Малом зале. Ведущая говорит о трагедии Сербии, предлагает почтить погибших минутой молчания. Встаем. Упокой, Господи, души невинно убиенных от ракет, бомб, пуль и ножей.

Выступающие сменяют друг друга.

...Историк, ровным голосом читающий свою статью. Поэт (наш Орфей — представил его профессор Драган), меняя интонации, воздевая руки, с упоением декламирует свои жизнеутверждающие стихи. Затихает. Рывком склоняет полуседую курчавую главу, прижимает ладонь к сердцу. Все отработано до механизма. Дружные аплодисменты. Встают мои соседи — пожилой мужчина и средних лет женщина, направляются к роялю. Певица исполняет народную песню, арию из нелюбимого мною жанра — оперы. Виртуозное владение голосом. Сколько же нужно усилий, труда, чтобы достичь такого исполнения? Великий труд! Великие усилия! И все, чтобы стать впереди погибающего мира.

Поет прекрасный тенор. А мысли те же. Хотя, так ли уж ценит их падший мир? Любая обезьяна из подворотни соберет гораздо больше зрителей. Поставить его и какого-нибудь Сукачева и всем станет очевидно — мы вырождаемся. Малыми залами не обойтись, там подавай стадионы.

Наконец, выходят и рассаживаются оркестранты. Атлетического сложения дирижер властно взмахивает палочкой — грустная мелодия вливается в зал.

Союз Писателей. Наш профессор проводит лекцию-беседу. Мы опоздали, потому два стула рядом с лектором пустуют. Отец Антоний готов проложить проход до самого президиума. Упираюсь. Стоим в коридоре. Усиленный микрофоном голос обличает клинтонизм, масонство.

— Зачем так? — напирает отец Антоний, — нужно проходить!

Стараясь не привлекать внимания, присаживаюсь у входа. Профессор довольно смотрит на меня и, улыбаясь, что-то говорит о русском человеке, который любит Сербию и, желая поддержать сербский народ, русских добровольцев, рискуя собой, поехал в Косово. Делаю вид, что ничего не понимаю.

— Иеромонах Роман, — поводит рукой в мою сторону.

Все радостно глядят, благодарно аплодируют. Не добром поминая настойчивость молдавского протоиерея, встаю, кланяюсь. К моему облегчению профессор тоже встает — встреча подошла к концу. Иду к отцу Антонию в коридор. Выходящие радостно смотрят, благодарят, кланяются:

— Хвала на помочи (спасибо за помощь).

Русский Дом. Общаемся с директором, его заместителем. Директор — плотный мужчина средних лет, тепло отзывается о сербах:

— Единственная страна, где не стыдно признаться, что ты русский. В Черногории, когда крестьянин выходил сеять хлеб, так молился: Помоги мне, Матерь Божия, и Матушка Россия.

Глаза его увлажняются:

— Вот на каком уровне шло общение.

Прощаемся, идем к машине. Дорогу заступает цыганка, требовательно протягивает руку. На пальцах — золотые перстни, кольца. В ушах — серьги (тоже не стальные).

— Ищи таксиста, таксист поделится.

24 июня. Четверток. Город Рума — родина Драгана Недельковича. Заходим под церковные своды.

— В начале века, — повествует профессор, — жил в этом местечке купец Василий Максимович. Случилось у него горе — умерла единственная двадцатилетняя дочь Вера. Неутешный родитель решил внести посильную лепту в обновление Храма. Пригласил художника Уроша Предича. И тот в итальянской манере расписал барочный иконостас. На левой стороне от Царских Врат купец велел изобразить Богородицу с лицом своей дочери.

Мы в ужасе от услышанного. Иная родительская любовь сродни проклятию. Но это еще не все. Чтоб никто не сомневался, что он повредился умом окончательно — повелел изобразить себя вместо Св. Николая Чудотворца. Послушливый или сребролюбивый живописец исполнил и это. Вскоре стены Храма пошатнулись, дали трещину.

После чаепития у побратима профессора подъезжаем еще к одной церкви. Нам открывает женщина с добрым лицом, в очках. Беженка из Словении. Слышу страшную историю: убили ее брата, троих племянников. Разрушили Церковь до основания, очистили место, засеяли травой. В ее селе хорватские школьники расстреляли своих сербских одноклассников. Одного ранили в ногу, довели до дома и на родном пороге застрелили. Много поведала женщина с заплаканными глазами, но разве вместишь людское горе в скупые строки?

— Что-нибудь успели взять с собой?

— Нет, — переводит профессор, — все оставили, дома, трактора, одежду — все.

— Дочь плачет ночами, — продолжает беженка, — мама, почему мы такие несчастные?

Гора Фрушка. Собственно это и не гора, а гористые лесные образования, таящие в себе скиты, монастыри.

Свято-Никольский монастырь. Начало XVI столетия. В Храме обретаем хорошо сохраненные фрески. Неожиданная радость: в гробнице — св. мощи мученика Феодора Тирона (без рук и ног) и правая стопа св. Феклы. Поем величание, прикладываемся.

Сидим за столиком с игуменом, священниками. Чернобородый, с залысинами, резким голосом убеждает, что дала Россия Сербии — Булгакова, Бердяева, Флоренского. Плохо, если только это Сербия приняла от России. Но громкоговорящий протоиерей чуть не обожествляет их:

— Булгаков, как все, переболел коммунизмом, он показал путь России.

— Далеко не все в России, — не выдерживаю, — хворали этой болезнью. Эти господа стали раздувать головушки раньше очищения сердца.

Оратор возбуждается, пламенно восхваляет фильм Тарковского “Андрей Рублев”.

— Да как вы его смотрели? Грязь, дождь, никто за весь фильм не перекрестился, иконописцы только и ноют о деньгах — во Русь Святая! Мученика играет клоун, преподобный Сергий (кротчайший из людей!), с проклятиями изгоняет иконописца. Как неверующий, даже некрещеный, может отобразить Русь Святую? Он был идолопоклонником, поклонялся идолу “Кино”, ради кадра шел на все, ради кадра сбрасывал лошадь с колокольни. Это ли не живодерство? Ради кадра заскакивали на лошадях в Храмы, гадили там. Храм всегда остается Храмом, осквернение — осквернением. Чем же он лучше татар? То, что этот фильм нашумел — говорит о бывшем страшном духовном голоде в России и у вас. Появись он сейчас — кто бы из нормальных стал восхищаться? Ваш кумир — карикатурист Святой Руси.

Все это я выдал, забыв о том, что побиваю воздух: без переводчика, как без языка. Профессор добродушно потягивает кофе, доволен живым общением.

— Милорад, — приветливо глядит собеседник, — молим в гости.

Прощаемся.

Гргетек. Монастырь Св. Николая. Послушница вводит в Собор. Художник обучался в Вене (нашел, где постигать духовность). Лучше б он нигде не обучался: светский мужчина, с прической, как из парикмахерской, держит Крест и Евангелие. Таким художник представил Святителя Николая. Фресок нет: край находился под гнетом австро-венгерской власти, которые запрещали каноническую иконопись, дабы сербы забыли свое прошлое. Входим в капеллу (в честь Рождества Пресвятой Богородицы). Здесь вид другой — сияют свеженаписанные фрески. К сожалению, лики исполнены примитивно. Еще капелла. В центре Храма — икона преп. Серафима Саровского, дубовый иконостас работы румынских резчиков.

Крушедол. Монастырь XVI века. Над входными дверями — фрески того же времени. В Храме первоначально написанные византийские фрески покрыты новой росписью в румынском стиле. Сохранилось все. Но почему-то история сохраняет не самое лучшее.

Дорога в Новый Сад. Следы бомбежек.

Заезжаем в дом, где живет семья пасечника. Немолодой уже внук показывает дом-музей своего знаменитого деда-пчеловода.

— Похож на Толстого, — сравнивает отец Антоний.

Мне это сравнение не нравится:

— Ни в коем случае! У него (пчеловода) такие добрые глаза.

Разглядываем старые дымари, толстенные восковые круги, ульи-храмы, пожелтевшие почетные грамоты, — выходим к огромной липе, корни которой взбугрили, разорвали некогда ровно уложенные мостовые кирпичи. В доме, за кофе, хозяйка показывает старые альбомы.

Патриаршая резиденция (после переселения сербов).

Сидим в покоях епископа Василия. Черноволосый, черноглазый, живо поблескивая очками, приглашает послужить с ним на Видовдан.

— Национальный день Сербии, — поясняет профессор.

— У отца Романа назначена встреча, — на румынском обращается отец Антоний.

Он доволен: епископ знает румынский, переводчик не нужен.

— Я беру это на себя, — говорит Неделькович.

Епископ тут же набирает номер Союза Писателей, просит к телефону журналиста. Не люблю переправлять намеченное ранее, втайне надеюсь, что объявление уже дано.

— Все хорошо, — успокаивает профессор, — встречу перенесли.

— Езжайте обустраивайтесь в Гргетеке, — благословляет епископ, — я предупрежу отца Досифея.

Гргетек. Игумен Досифей. Сорок лет, а борода уже белая. В 15 лет пришел сюда. И вот уже 25 лет он здесь восстанавливает древний монастырь. Двадцать лет подряд ежедневно совершает Божественную Литургию. Да, это монах.

— Их мало, но они все в тельняшках, — смеется отец Антоний.

Современную поговорку пытаюсь перевести игумену. Тому непонятно, “зашто” ценятся тельняшки. Сербский Иоанн Кронштадтский. Очень любит Россию, бывал в Троице-Сергиевой Лавре, Дивеево, Оптиной пустыни, Суздале. Кротко улыбается:

— Я только телом серб, душой я русский.

На голове у него русская скуфья (не греческая плоская, как повсеместно), четки. Сетует, что нет времени пошить русский подрясник.

25 июня. Пяток. В 5 часов утра начало службы — полунощница, часы, Литургия. После Храма хотел немного отдохнуть, приготовиться к встрече, но моему молдавскому Вергилию (по определению профессора) срочно нужно куда-то нестись. Кружим по Фрушкиной горе. Поваленные деревья, огромные воронки. Бомбили и здесь, хотя кроме леса, монастырей, крестьянских поселений ничего тут нет.

Монастырь Раковац. XVI век. Находится в стадии восстановления. Игумения Гавриила уже в годах, живая, общительная, показывает Храм с современным иконостасом. Как водится, угощает кофе, приглашает остаться, пожить.

— Молим на Славу Храма, — приглашает на Престольный праздник.

— Когда Слава? — интересуется отец Антоний.

— 14 июля. Дан (день) Космы и Дамиана.

Монастырь Беочин. XV век. Пожилая монахиня открывает Храм. Здесь пребывают мощи святителя Варнавы. В 1063 году (дата сомнительна: сам перевел со слов матушки) его хиротонисали во епископа Сарайского. Отслужил только одну Литургию: был арестован усташами, его истязали, предали мученической кончине — отравили.

Монашеская трапезная. Игумения Екатерина (знала Иустина Поповича) сидит в простом платке, черном платье приказывает нас покормить. Бурные наши отнекивания не принимаются. Входят насельницы — одна другой старше. Некоторые в монашестве 50 — 55 лет. И ни одной искушеньицы. Просят прислать сюда послушниц из Молдавии, России. Обещаем передать их просьбу. Благодарим за хлеб-соль. Все насельницы собираются в трапезную. Раздаю иконки, помазываю маслом от Гроба Господня. Радуются, как дети. Поют на церковно-славянском “Христос Воскресе”. С пением, под колокольный звон, провожают до ворот.

— О как выпроваживают, даже с колокольным звоном, — говорю отцу Антонию.

Тот смеется. Игумения показывает повреждения от бомбардировок. Срывает цветы, дарит на прощание. Сгрудились, как овцы, чающие заклания.

— Оставайтесь с Богом! — крещу всех из машины.

Дружно машут руками.

Выезжаем на вершину горы.

— Ваше место, — улыбается отец Антоний, — любите обозреваемость.

По обочинам, под вековыми цветущими липами стоят грузовые машины. Кузова служат фундаментом многочисленным ульям (поставлены вплотную, в несколько этажей). Слушаю пчелиный гул. Их тут больше, чем комаров в моем болоте. Здесь же, в стеклянных банках, выставлен на продажу мед.

— Майский? — спрашиваю у подошедшего пасечника в сетке.

— Есте, есте (да, да).

Покупаем меду матушкам в Белград (даром, что ли, нас терпят?), раздаю иконки подошедшим пасечникам. Молодой, коротко подстриженный мужчина рассказывает, что здесь неподалеку хранилось 500 тонн какого-то яда. Американцы метили в это хранилище, но попали на другой день, когда ядовитое вещество было перекачано в другие резервуары и вывезено. Взлети все это в воздух — конец Сербии. Нужны американцам эти шиптари! Важно уничтожить сербский народ — оплот Св. Православия на Балканах. Сатанист Клинтон воюет против врага своего хозяина.

Сбились с дороги. У проезжающих велосипедистов (мальчишки 10-12 лет) спрашиваем направление. Охотно тормозят, объясняют. Раздаю им иконки. Узнав, что мы из России — ликуют:

— Рус — брат! Рус — брат!

Целуют подаренные иконки, высоко их воздевают. Слезы выступают сами. Господи, благослови Сербию!

Монастырь Джития. XV-XVI век. Храм отверзает монахиня Юстина (из Свято-Введенской белградской обители). Игумений Евлалии за 76, в монастырь пришла пятнадцати лет. В монастыре пятьдесят восемь лет. Цифры просто астрономические. Их двое. Разводят кур (вон сколько наседок!), молятся, так и живут. Пытаюсь посочувствовать:

— Жаль, что вас так мало.

Сочувствие не принимается.

— Как мало, — горячо протестует старица, — ангелы кругом!

Ей виднее.

— Бомбили вас? — вступает отец Антоний, — страшно было?

Смотрит недоуменно:

— Как страшно? Не страшно! Николай Угодник — защитник.

Говорит так, как будто сама запретила бомбам падать поблизости.

— Из потомства Илии, — смеется отец Антоний, — тот запретил дождю, а эта бомбам.

Благодарно отказываемся от шливовицы и кофе. Помазываю напоследок Св. Елеем.

Монастырь Кувеждин. Иеромонах Антоний (сорок лет, кроткое лицо), монах Иерофей — вот и вся братия восстанавливающейся обители. Приглашает к себе, предлагает шливовицу, кофе. Записывает наши имена в синодик, просит и нас помолиться о себе. Кратко беседуем, прощаемся.

26 июня. Суббота. Гргетек. Утро. Причащаюсь за Божественной Литургией.

После окончания службы отец Антоний вновь норовит поднять паруса. Категорически возражаю:

— Не успею приготовиться к выступлению.

Брат мой смиряется, но уговаривает покинуть холодную келью. Берет одеяло, и мы идем на горную поляну за монастырским хоздвором. Там клумба с зеленой оградой из аккуратно подстриженного кустарника. За зеленой массой — множество роз. Сажусь в тень под липу, достаю лист бумаги, готовлюсь к выступлению. Срочно пишу стихотворное вступление.

 

У поля Косова

Я гляжу на Великий Погост,
Исполняюсь звучаньем особым.
Здравствуй, Косово! Я твой гость.
Отчего же прискорбны оба?

Этой встречи так долго ждал!
Но прости, собирался не споро.
И на столько веков опоздал,
Что не умер в блаженных просторах.

Чудо-Косово. Райская цветь.
Что сказать мне в свое оправданье?
Жаждал песню заздравную спеть,
Да душа в погребальном рыданьи!

Но напрасно злорадствует враг,
Отымая и горы, и долы.
Сердце Сербии, сербский стяг!
Ты уже у Христова Престола!

 

27 июня. Воскресенье. Воскресная Литургия началась в 9 часов утра. Пустой Храм. Только одна представительница мира — средних лет женщина в брюках, — сиротливо ютится у колонны. На общей трапезе говорю об этом игумену.

— Нэма горива (нет горючего) — вздыхает отец Досифей.

— А раньше, по воскресеньям, приходил кто?

— Есте, есте — сто человек.

И здесь последствия войны.

Отец Антоний после Службы заставил меня взять лист бумаги, переписать стихотворение:

— Нужно, нужно, мы здесь жили.

На прощание разворачивает лист, просит меня прочесть. Читаю.

— Хвала, хвала, много хвала! — глаза отца Досифея увлажняются, благодарно прикладывается к плечу.

Вряд ли прочитанное он понял полностью. Но слово Косово не требует перевода. Любому сербу это боль и слезы.

Рованица. Женский монастырь. Священников больше, чем прихожан. И в Алтаре, и на клиросах, черно от ряс и подрясников. Епископ Василий весело спрашивает, как нам гостилось в Гргетеке.

— Хвала, хвала.

Отец Антоний более пространно и свободно благодарит на румьнском.

Начинается Всенощное бдение. Завтра Великий день Сербии — Вадовдан. Память царя Лазаря, день Косовского сражения.

После Богослужения, вечерней трапезы, выходим из жилого корпуса. Монастырский двор залит светом. Епископ в малом омофоре направляется в Храм маслособоровать прихожан. Народ сидит, стоит, прохаживается. Дым столбом. Красно посвечивают точки сигарет в руках протоиереев, иереев, диаконов. Вот с горящей папироской двинулся навстречу мощный бас — настоятель Храма. Нимало не смущаясь, затягивается, зовет матушку, знакомит с детьми, приглашает в гости. Тепло прощаемся.

— У них очень смутное представление о фарисействе, — говорю отцу Антонию, — они живут над грехом. — Тот закатывается.

28 июня. Понедельник. Видовдан. Божественную Литургию совершает епископ Василий. Ему сослужат 12 священников. За Литургией была хиротония: маститый протоиерей водил вокруг Престола плачущего диакона. Служба закончилась проповедью, панихидой, освящением кулича. У амвона заколыхались хоругви, знамена. К выходу рядами потянулись певчие, монахини, неслужащие священники. За ними и мы с епископом. Начался Крестный ход. Народ заполонил монастырский двор. Старенькая богомолица щедро осыпала идущих зерном пшеницы. Читается Евангелие. Епископ кропит паломников водою. Парным строем возвращаемся в Храм.

Трапезная монастыря. Кажется, разместились все. За столами по-праздничному шумно, весело. Церковный хор исполняет народные сербские песни о Видовдане, о горе Фрушка. И вдруг, после короткой паузы, грянули русскую народную “Вдоль по улице метелица метет”. Тщетно пытаюсь сдержать слезы.

Русь моя! Что от тебя осталось, кроме этих песен?

Монастырь Язак. Основан в 1736 году. Очень ухоженный, в цветах, зелени. Игумения Параскева с сестрами были на празднике, как старым знакомым обрадовались нам. Повели показывать Храм, Часовню, кельи. Все просто, от души. Приглашают пожить, послужить.

29 июня. Вторник. Утро. Едем в Белград. На пути к аэродрому Батаница виднеется небольшой лесок, сплошь и рядом изрытый воронками. Изувеченные дерева с торчащими ввысь корнями — верный указатель на приближение Третьего тысячелетия.

Прибыли в Удруженье книжевников (Союз писателей). Невыносимая духота. Хорошо, что читаю по написанному, как Брежнев, иначе легко потеряться, а мыкать перед телевидением на всю Сербию — радости мало.

30 июня. Среда. Свято-Введенский монастырь — наше столичное прибежище.

Утром служили полунощницу. Божественную Литургию. Общаемся с молодежью. Нужно упаковываться — завтра выезжаем в Черногорию.

1 июля. Четверток. Свято-Введенский монастырь. Перед дальней дорогой совершаем Литургию. За трапезой общаемся с матушками, прихожанами. У монастырских ворот в последний раз благословляю провожающих. Когда-то еще приведется их увидеть? Да и приведется ли? Отец Антоний тоже невесел:

— Еще б неделю здесь пожили, вообще б со слезами пришлось уезжать, и так выехали, как из родного дома.

Монастырь Челие. XIV век. Место подвигов Иустина Поповича. Чисто выкошенные пригорки не дают горным зеленым массивам поглотить древнюю Церквушку, ладно поставленные жилые корпуса.

Осматриваем в Храме темный резной иконостас, простой и хорошо расписанный. На стене возле клироса — фотографии и иконы Иустина, хотя Сербской Церковью он еще не канонизирован. Монахиня приглашает на кофе. Благодарим, отказываемся: не хочется терять время — путь неблизкий.

Монастырь Лэчич. Как посетили, так и описываю. Один иеромонах и два монаха. Общая беда мужских монастырей Сербии.

Монастырь Милешево. XIII век. Лики на оставшихся фресках почти не сохранились. Но чудом уцелевший Белый Ангел сквозь многие века с кротостью взирает на скудеющий остаток верных.

Пожилой иеромонах, сухощавый искушенец с величественной рыжеватой бородой ведут нас в покои к заветной шливовице и кофе. Паломницы монастыря (в брюках, коротко стриженные) под руководством средних лет искушеньицы Татианы ставят традиционные напитки на стол. Удивляются, что русские отказываются от шливовицы. Жалеют, что торопимся, суют горячий хлеб, груши. В благодарность оставляю свои кассеты.

Горная дорога идет вниз. Скалы, ущелья, многочисленные туннели. Глыбы гранита мрачно нависают над нами. И в долине, над бурным потоком, и между вершинами плывет разодранная завеса белесых облаков. С левой стороны, на отвесных скалах, скудная зеленая растительность чудом держится в расщелинах. Смеркается.

 


 

 

Монастырь Морача. XII век. Фрески более позднего, XVI века. В окнах монастырского корпуса возникают и исчезают мужские и женские дымящие фигуры. Во дворе и за оградой бегают дети. Непонятно. Подходят улыбающиеся игумен и искушенец — вся братия. Из разговора узнаем, что они приняли 30 беженцев из Хорватии, Боснии. По человечески это и понятно, и похвально, но как спасаться в суете? Война коснулась и монастырей.

Темнеет быстро. Нужно думать о ночлеге. Верст за сто, в местечке Церноевич есть монастырь, где подвизается знакомый иеромонах. Туда-то мы и несемся.

Дорожное происшествие — отключилась левая фара. У первого же столба тормозит полиция. Разворачиваю карту, с невинным видом спрашиваю, правильно ли мы едем. Русская речь делает свое дело — нас отпускают.

— Они уже пожалели об этом, — веселится отец Антоний, — у нас и сзади не горит.

Приехали довольно поздно. Уговариваю отца Антония никого не беспокоить, но тот настроен решительно:

— Пусть смиряются, столько пилили.

Открывает решетчатую входную дверь — исчезает. В здании вспыхивает свет. Сквозь дрему слышу голоса. Возвращаются вдвоем. У послушника сокрушенный вид: настоятель вечером улетел в Белград, келья заперта.

— Ничего, ничего, — успокаиваю его, — передайте ему кассету, скажите, кто был. Мы торопимся, нас ждут в другом месте.

Другое место — небольшая придорожная площадка, которую пробивной отец Антоний с трудом отыскал на горной трассе. Глушит мотор, смеется:

— Это не Введенский монастырь (откидывает сиденье), малина кончилась. Начинаются будни.

2 июля. Пяток. Будни порадовали ослепительным утренним солнцем. Пробуждаемся. Выхожу из машины — мы в окружении скал, облепленных редким кустарником. Чистимся, приводим себя в порядок, и катим Бог весть куда.

Город Цетинья. Подъезжаем к Свято-Рождественскому мужскому монастырю при митрополии. Иеромонах Лука ведет нас в приемную, охотно отвечает на вопросы.

— Это здесь десница Иоанна Крестителя?

— Есте. Раньше она была в России. Из России белоэмигранты доставили в Белград. Когда пришли к власти коммунисты — ее забрали в государственное хранилище. По прошествии какого-то времени некий коммунист захотел продать эту Святыню. Трижды собирался, и трижды видел сон — светлый муж с бородой и длинными волосами запретил ему продавать свою руку. Коммунист пришел к митрополиту града Цетинья, рассказал про сон, — отдал Святыню.

Вспоминаю, что на Афоне, в одном из монастырей, я уже прикладывался к деснице св. Иоанна Предтечи. Говорю об этом иеромонаху — широко улыбается:

— Да, там есть часть правой руки от кисти и до локтя, а здесь — кисть.

Наконец-то многолетнее мое недоумение разрешилось.

В Храме прикладываемся к этой великой Святыне, к св. мощам Петра Цетинского, который был и святителем, и государем Черногории. Подымаемся в его келью — крохотная комнатка с толстенными каменными стенами и единственным небольшим окошком. Вот и все Царевы палаты. В этой келье находится часть мощей св. великомуч. Феодора Стратилата. Здесь же круглый год хранится Благодатный Огонь из Иерусалима.

Новый наш знакомый — иеродиакон Петр вводит в монастырское хранилище.

Осматриваем редкие по древности бесценные сокровища — облачения Патриархов, церковная утварь, ордена. Кресты, иконы, кисточка, которою помазывали Императора Николая Второго на царство. С большой любовью иеродиакон повествует о деяниях св. Петра — государя-митрополита.

— В 1806 году он пишет письмо Александру Первому. “Государь, Черногория мала, трудно ей защитить себя от врагов. Прими нас в Русское Православное царство. Я буду третьим человеком в своей стране — после Тебя, и Твоего Представителя в Черногории”. — Глаза иеродиакона подозрительно краснеют. — Очень любил Русь. Тяготел к ней. Оставил такое завещание — “Кто отступит от покровительства единоверной матушки России, Всемогущий Бог да даст тому воздаяние: да отпадет живая плоть от его костей во время жизни”. И тако было при нем. Тако и сейчас, — радостно добавляет отец Петр, вспоминая многочисленные случаи из современной жизни.

Осмотр закончен. Приглашает посетить православную радиостанцию, где часто используют песнопения русского иеромонаха. Находящиеся там молодые люди развеивают наше полусонное состояние стаканами холодного сока. Отец Петр хочет взять интервью. Записывает на бумаге вопросы и заранее переводит, пытаясь донести до меня смысл написанного. Идем в другую комнатку. Все стихает. Иеродиакон привычно и уверенно приступает к вопросам. Через полчаса мы покидает этот уютный рупор Православия. Несколько раз оборачиваемся — видим прощально поднятые руки стоящих на балконе сотрудников.

— Раньше, — говорит отец Петр, — город Цетинья был опорным пунктом Православия. Сейчас это антихристианское гнездо. Нецерковные черногорцы льнут к проамериканскому образу жизни, считают Св. Православие оккупацией Черногории. Несколько лет назад толпа демонстрантов количеством двести или более человек забрасывала монастырь камнями.

В спокойном голосе нашего проводника ни намека на возмущение — поражаемся и возмущаемся мы. Так, в беседе, и доходим до своей “коло” — машины. Там уже стоят — скорбный иеромонах, монах Павел (коротковолосый, с подстриженной бородкой). Им нужно добраться до монастырей, которые мы думаем посетить. Благодушный отец Лука благословляет иеродиакона показать нам местные святыни.

Горная дорога. Высота жутчайшая. Выходим из машины. Обозреваемость — до горизонта. У моря красными крышами красуется курортный город Будва. Красота — стой да гляди, и хлеба не нужно! Райские места. Одно печалит — мало места отвели Богу в этом раю. Все для плоти. Редкие Храмы словно прячутся в зелени от всеобволакивающей суеты.

Монастырь Св. Архангела Михаила. В Церкви находятся честные мощи св. мучеников, отравленных католиками в 1451году. В 1996 году земля, где они покоились, заблагоухала.

— Брали кость из могилы, — объясняет отец Петр — текло миро.

Митрополит, собор священников перенесли святые останки в монастырский Храм. Прикладываемся к благоухающим св. мощам, поем величание обличителям экуменизма.

Граница с Хорватией. Неподалеку городок Тиват.

Нужно переплыть залив. Загоняем на паром машину, выходим на обдуваемую ветром (горячим на солнце, чуть освежающим в тени) палубу. Любуемся покойной мощью гор, чистейшей бирюзовой водой. Жарко. Очень жарко. Быстро причаливаем. Ныряем в душную машину, и снова “в пут” (дорогу).

Монастырь Савина. Огромные вековые кипарисы, пальмы. Спешим в желанную прохладу Храма, прикладываемся к чудотворной иконе Божией Матери. Болезненный, но жизнерадостный архимандрит Иустин (64 года) стоит на балконе, приветливо, зазывно машет рукой. За стопками шливовицы обсуждаем церковное положение в Сербии.

— Зашто служат на сербском языке, — недоумевает отец Иустин, — привлекают народ?

В пику российским обновленцам замечу, что Сербская Церковь претворила их хотения, но служба на современном языке не наполнила Храмы и монастыри.

Добро зде быти — но нужно торопиться. Скорбный наш попутчик — иеромонах Мирон (друг убиенного иеромонаха Харитона), глухим голосом рассказывает, как шиптари рушили, сжигали монастырь 12 века в честь Св. Троицы. Он тоже имел дело с ними. Ему нужно придти в себя. Четыре дня побудет здесь, а потом, повинуясь воле епископа, вернется в Косово. Может быть на смерть. Обнимаемся на прощанье. Глаза у него заплаканные.

— Помолитесь за убиенного иеромонаха Харитона.

— Нам ли за него молиться! Он исповедник, за Христа пострадал, — пытаюсь ободрить, — будем чашу пить до дна.

Еще раз крепко обнимаемся. Любвеобильный отец Иустин объясняет, как из Москвы добраться до Белграда, а от Белграда до него.

Монастырь Подмоште. Свято-Успенская Церковь. Настоятель — молодой, радушный (у меня уже иссякли положительные синонимы: кто здесь не радушен?), в рабочем подряснике, вводит под церковные своды. Новонаписанные фрески. Средних лет иконописец в независимой позе стоит сзади, ждет оценки. Так я ему и сказал! Фрески слабенькие, заметно, что созидались не монашеской десницей. Но что об этом говорить, когда пол-Храма уже расписано?

Поднимаемся на плоскую кровлю, пьем холодную воду с лимоном — прощаемся.

Отец Венедикт провожает нас до Храма, долго стоит, пока буйная придорожная растительность не скрывает монашеской фигуры с высоко поднятой рукой.

— Овде (здесь) самая любвеобильная братия, — констатирует отец Петр.

Монастырь Дулево. Церковь в честь первомученика архидиакона Стефана. Рядом протекает источник св. Саввы. Настоятель — кроткий иеросхимонах Савва (58 лет). Сорок лет в монашестве. Седые волосы покрывает старенькая греческая скуфья. Немного юродствует. Взгляд радостный. Глаза — скорбно-веселые. Показываю ему псковские места, скит, Старца отца Николая. Отец Савва достает очки, с любовью взирает на моего духовника.

— Свята людина — говорю, как мне кажется, на сербском.

— Вем, вем, — сияет иеросхимонах.

Записывает мой адрес, хочет приехать, посетить Старца.

— Приезжайте с переводчиком.

— Зашто? — смеется, — не трэба.

И в самом деле, нужен ли переводчик тому, кто общается на языке святости?

Монастырь Режевичи. Почтенного возраста архимандрит Макарий рад нашему появлению.

— Велий русофил! — характеризует его иеродиакон.

Старцу 80 лет. Из них 60 провел в монастыре. Живет один, без послушника, но, Слава Богу, помощники не оставляют. Очень тепло принимает, со слезами вспоминает, как светильник Сербии митрополит Николай благословил его на монашество. Неподалеку от дома, на травке, дети помогают женщине чистить большущих карпов: многодетная вдова с восемью своими чадами. Приходит помогать отцу Мардарию, и тот в русских традициях учит малышей подходить под благословение.

На прощание Старец дарит нам два благоухающих Крестика, открытки с видом монастыря, приглашает приехать еще, пожить.

Едем в Цетинье. На горной дороге, под нависающей скалой останавливаемся. Обозреваем лежащий далеко внизу город Будву. Зеленый рай.

— Велий Содом и Гоморра! — с ревностью Апостола Петра говорит иеродиакон.

Говорит с болью. Черногорец скорбит за свой народ.

Вечером прибываем в родной монастырь нашего проводника. Наспех кушаем в трапезной, идем в келью Святителя Петра слушать Малое Повечерие. Затем крутою, уложенною плитами тропою ведут нас на ночлег. Все дальше и дальше отходим от огней ночного города. Вот и келья.

Яркий язычок лампады не дает уснуть. Отец Антоний громко вскрикивает во сне, выдает длинную протестующую тираду и облегченно умолкает, чтобы через час вспороть ночную тишину очередным гневным монологом. Вспоминаю слова иеродиакона, думаю, как непрочно и здесь относительное спокойствие. Черногорцы не считают себя сербами. Все это состояние мины замедленного действия, которую в недалеком прошлом заложил Тито. Еврей по плоти, иудей по духу. Разделяй и властвуй. Принцип не нов. И поделил он сербов на хорватов, мусульман, черногорцев. Все они не хотят помнить свое сербское происхождение. Мусульманин, как заклятый, обречен оставаться мусульманином, ибо так в паспорте именуется его национальность. Разве ж национальность поменяешь? Даже если бы он и принял Православие, — все равно останется мусульманином. Православным мусульманином. Бред какой-то! Мусульмане и в Черногории дают себя знать. Пока православные систематически уничтожали себя абортами, они плодились и заселяли землю. Ныне их 20%. Много их и в государственном аппарате. Фитиль пока дымится, но рванет в любой момент. Та же ситуация в России. Ежегодно — десять миллионов абортов. И война не потребуется. В Псковской области есть чеченские селения. В Новгородской — целые деревни заселены выходцами из Средней Азии. Москва, Петербург — все русские города изнывают от агарянского нашествия, дерзкие представители которого в большинстве своем не трудятся. Многие прибывают похищать людей, убивать, грабить, насиловать, обворовывать замордованный иудами-правителями обреченный русский народ. Никто и не скрывает, что Ереван — город армян. Баку — азербайджанцев, и т.д., и т.п. Но стоит заикнуться: “Москва — русским” — тут же хорошо отлаженная пятая колонна загнусавит с экранов телевидения, сортирных газет о русском национализме, фашизме. Ну и пусть гнусавят эти пси мнози! Русь уже спаслась! Нам бы только не отступиться, не отшатнуться верностью, ибо верного ничем не одолеть! Вставай, русский народ, вставай!

3 июля. Суббота. Служба началась в 5 часов утра. К концу Утрени прибыли паломники из Нового Сада. Молодые юноши, девушки образовали хор, который громко, четко звучал во время Литургии. На запричастном стихе запели о самарянке. Припев своеобразный:

— Эруда-эруда-да-да, радуйся, дево!

Монах Павел приносит на подносе чай, хлеб, мед. Чему-чему, а вниманию к путникам у них поучиться можно. В трапезную входит епископ Иоаникий — высокий сорокалетний аскет. Берет печенинку, стоя, притуляется к шкафу. Подымаюсь к нему:

— На Видовдан молодой человек из антикварного магазина подарил мне орден Св. Саввы. Можно ли мне, в память о Сербии носить?

— Може, може.

Но, дабы не превышать своих полномочий, советует обратиться к местному епископу.

В беседу включается монах Павел, говорит об истории этого ордена. Епископ с печенинкой (так и не дали скушать!) уходит к себе. Появляется улыбающийся иеромонах Лука, просит зайти в канцелярию. Там уже сидит преосвященный. Благожелательный отец Лука дарит нам брошюрки с описанием гостеприимной обители. Оставляю ему кассету, епископу — книгу. Тот удаляется и сразу же возвращается с керамическим Крестом и иконой.

— Иеромонаху-Крестоносцу — протягивает Крест.

— Протоиерею — икону.

— Хвала, хвала, — благодарим за прием. Благословляет служить в тех монастырях его епархии, которые мы хотим посетить.

Отец Антоний говорит, что перед дальней дорогой ему нужно день-два отдохнуть от машины, от постоянных перемещений. Предлагает в “Содоме и Гоморре” снять комнатку. Особо не упираюсь, так как совсем утонул в потоке впечатлений. Нужно уединиться, привести рукописи в порядок.

Плотная, с грубыми чертами лица домохозяйка в майке и шортах (Будва — город маек и трусов. Ловлю себя на мысли, что к женщине в брюках начинаю относиться с уважением — благотворное влияние Сербии!) показывает комнату. Отец Антоний договаривается о плате, и мы остаемся.

Вечером идем звонить на пошту. Путь лежит через многочисленные столики с зонтиками, карусели, прожектора, громыхающую музыку. Кто парочками, кто с детьми вертится на каруселях, сидит за столиками, прогуливается по ярко освещенной набережной. Никакой агрессии, ругани. Никто ни к кому не пристает. Хорошие спокойные лица. И, если бы не безудержное желание испить из чаши удовольствий, не полнейшее забвение Вечности, можно было бы порадоваться их жизни. Но можно ли радоваться красивой дороге, ведущей к обрыву?

В России проще — там налицо и пороки, и добродетели. Мало кто свои страсти приукрашивает культурным слоем. Здесь же, глядя на оголенных жителей всех возрастов, не понимаешь, то ли они достигли бесстрастия, то ли пресытились грехом.

Связь с Молдавией отсутствует. Отец Антоний нервничает, терроризирует весь переговорный пункт. Звонит по десяти номерам, раз пять подходит к невозмутимой телефонистке. Никто не возмущается, не протестует. Он тут как соло в немом оркестре.

Обратной дорогой идем вдоль моря. Смотрю на великое множество лодок, катеров. Все прицеплены с потрясающей прочностью — бантиками бельевых шнурков. На многих виднеются разной мощности моторы с бензобаками, рыбацкие сети. Меня это и удивляет, и радует: никто не искушается чужим добром, а значит Богоданная струя народа еще не иссякла.

— Сербы — первый среди народов! — рубит молдавский максималист. — Другого такого народа нет. Здесь нет криминализации общества, не привилась наркомания. Зайдите в Молдавии на дискотеку: все — аминь!

4 июля. Воскресенье. Сижу на улице, за столиком. Привожу в порядок записи. Белеющие известняком горные вершины притягивают грозовые тучи. Но, кажется, гроза пройдет мимо.

5 июля. Понедельник. Слава Богу, скоро выезжаем. Отец Антоний в последний раз пошел попрощаться с морем. Возвращается бодрый, просоленный долгим прощанием. Наскоро пьем чай. Хозяйка подает бумагу с адресом — зовет когда-нибудь остановиться у нее.

— Хвала, — киваем оба, хотя оба уверены, что здесь нам больше не бывать.

Направление — Цетинье, Подгорица. Оттуда повернем на монастырь Острог, где подвизался святитель Василий. С высоты орлиного полета гляжу на уже неблизкое море, на сливающиеся кровли Будвы. Поворачивая то влево, то вправо, отец Антоний словно вальсирует на машине. Указываю на часто встречающиеся у обочин корзины с живыми цветами — места гибели неосторожных водителей:

— Это и нам предупреждение.

Недовольно молчит. Цветов и в самом деле много, почти на каждой версте.

Подгорица. Столица Черногории. Жара невыносимая! За сорок в тени. Большинство мужчин ходит без маек, поблескивая потными шоколадными плечами. Автомобилей — как комаров на моем болоте. Скорей, скорей из изматывающего пекла.

Горная дорога. Она все выше, выше. Вряд ли и орлы так высоко подымаются. Им тут просто нечего делать. Захватывает дух. Мало того, что высота сумасшедшая — на самых опасных поворотах нет ограждения. И готовая корзиночка с цветами тоже неподалеку. Дорога все круче, круче. Повороты уже на 180 градусов. Колеса скользят по мелким камешкам. Непросто добираться до святителя. А ведь еще нужно возвращаться.

Монастырь Острог. Милость Божия! — въезжаем на ровную площадку.

Худой искушенец (полных что-то не припомню — ни монахов, ни иеромонахов) стучит в келью старшего. Вскоре нас ведут в маленькую пещерную Церквушку. Поем величание Святителю Острожскому, прикладываемся к его благовонным мощам. Искушенец ведет еще выше, в монастырский Собор. Подходим к ларчику-мощевику, прикладываемся к кистям рук страстотерпца, умученного турками. Благодарим приветливого искушенца. Упрашивает зайти на кофе, но у меня сейчас одно желание — поскорей добраться до матушки Земли.

Тою же дорогой петляем вниз. Верстах в трех — другая обитель. Заходим в неправославной архитектуры Храм, бегло оглядываем фрески — выходим. Старшая по кухне зовет покушать.

Сидим за длинными мраморными столами в продолговатой трапезной, покрытой современными фресками, слушаем матушку с увлажненными глазами (говорит о Косово). Никогда эта рана не затянется. В благодарность за странноприимничество поем “Се Жених грядет в полунощи” (единственное, что мы усовершенствовали в Сербии), оставляем кассету, откланиваемся.

Снова едем жуткой дорогой, с которой все — как на ладони, и дальние селения, и рядом стоящая Вечность. Утешает одно — пока летишь, можно успеть покаяться. Корзины с цветами еще раз напоминают о превратности земного бытия. Молча молимся. Наконец, достигаем относительно безопасного места.

Неожиданная встреча. Трое русских послушников, некогда — добровольцы. Воевали, кто в Боснии, кто в Косово. Узнав, откуда и кто мы такие — мгновенно теплеют. Садимся за цементный столик под раскидистой липой, начинаем разговор.

— Вы что-нибудь поимели после войны? — с военной прямотою спрашивает отец Антоний.

— Ничего, хотя обещали многое: квартиру, работу, — добродушно улыбается бывший офицер, — впрочем, — поспешно добавляет он, — где им что взять, они сами бедные.

— Вы тоже в офицерском звании? — спрашиваю у двоих.

— Нет, солдаты.

— Не могли бы рассказать о войне в Боснии, Косово?

— Грязная это была война, — ровным голосом отвечает послушник с рыжеватыми волосами и бородкой, — начало было идейное, а потом — делание денег. Погибли достойнейшие люди! Лучшие сыны Сербии шли на смерть в Косово. Жертвуя собой, старыми самолетами таранили врага.

— А в Боснии? Все было, все! — включается в разговор третий, крепкого телосложения послушник.

Узнаем, как свирепствовали хорваты, мусульмане, сдирая кожу с живых, рассекая на части православных сербов — детей, женщин, стариков.

— Больше мусульман зверствовали хорваты (сербы-католики), — спокойным голосом вставляет рыжеватый, — приходит крестьянин с поля — в печке — запеченный младенец. Как поросят запекали, — также спокойно добавляет он.

Вспоминаю игумению Симфору из монастыря Текергел (Румыния). В Швейцарии, на богословской конференции, где она находилась, был показан документальный фильм о войне в Боснии — даже фундаменты выкапывали у взорванных Храмов. Но особенно ее потрясли коробки с глазами сербских детей, коробки с детскими ушами, коробки с детскими носами.

Ребята видели многое — кровь, смерть. Они уже прошли полосу гнева, возмущения, удивления. Ничему уже не удивляемся и мы. Но тут узнаем гнусную изнанку боснийской войны.

— Захватывали города, — повествует тот же ровный голос, — много теряли людей, все напрасно: вскоре получали приказ оставить город.

— Почему? — наивно вопрошаю.

— Выкупали, — как на несмышленыша, взирают на меня добровольцы, — платили деньги и забирали город. Та же ситуация и с Косово. Его заранее продали.

Рассудок отказывается верить в непостижимую продажность верхов. Но серьезные лица моих соотечественников убеждают в правдивости услышанного.

Бедные сербы! Куда бежать, если это так? Хотя, что нового на этой земле? Не то же ль самое было и в Чечне?

Оставляю им кассеты, подписываю книгу. Выходим из-за стола.

— На вас здесь двойная ответственность, двойной спрос. То, что можно сделать сербу, вам нельзя — вы русские. Вы представляете Россию. Поклон вам от нее за то, что в сербских окопах вы отстаивали и ее честь.

Пытаясь сдержать слезы, кланяюсь этим родным людям. Вижу, как у всех тоже краснеют и увлажняются глаза.

На прощание помазываю Св. Елеем от Гроба Господня, благословляю, по-братски обнимаемся. Отъезжаем. Отец Антоний долго сигналит остающимся.

Не могу опомниться от жуткой информации. Вспоминаю косовских беженцев. Кому они оказались нужны? Их даже на митинг в Белград не пустили. Армия оставила монашествующих, мирное население. С тяжелым сердцем, но оставила. Кто сейчас в Косово? Патриарх, епископы, монашествующие — Церковь. Она осталась верной народу. И народ это понял: как в последнее убежище приходят люди в косовские обители, Храмы — куда им еще идти? (Почему-то всплывает изможденное лицо иеромонаха Мирона). Но долго ли простоят эти убежища, если все силы ада подымаются на войну с Православием? На пороге — Апокалипсис!

Возвращаемся из Черногории. Скорость неплохо бы и поубавить, но помалкиваю: нужно до темноты успеть в монастырь Милешево. Слушаем кассеты с сербскими песнями. Все они патриотические, но больше всех легла на душу — “Тамо далеко”, с нею мы и колесим по Сербии.

Слава Богу, прибыли засветло. Но почему столько народу — некуда приткнуть машину.

Напротив монастыря за многочисленными столиками сидят, чинно покуривая, мужчины. За теми же столиками, также с сигаретами, чернеют рясами протоиереи. Паломники заняли все скамейки, группами прогуливаются возле монастыря, по внутреннему монастырскому дворику.

— Откуда столько людей? — недоумевает отец Антоний.

Недоумение рассеивается, когда заходим в Храм — Троеручица! Афонская икона из Хилендарской сербской обители. Ее обносят по всей Сербии. Вот и нам выпала Милость Божия приложиться к Чудотворному образу. У иконы дежурит священник в фелони. За нашими спинами тут же вырастает молоденький семинарист, пытается сделать все, чтобы мы чувствовали себя, как дома. Поясняет, что четыре сербских архиерея и греческий митрополит завтра будут совершать Литургию. Появляется чуть потерянный (от наплыва гостей) игумен. Приглашает в митрополичьи покои. Там, за круглыми столиками усаживаются трапезничать архиереи. Все стоя, весело благословляют русских паломников (грек протянул руку сидя). После благословения настоятель городской Церкви ведет в трапезную, где за заставленными столами сидят священники, матушки, дети. Как мы не противились — усаживают на самые почетные места. Расспрашивают кто, откуда. Говорить без переводчика — сводить разговор на примитивный уровень. Срочно меняю тему:

— Протоиерей Антоний, в 25 годин стал протоиереем.

Пожилые иереи удивляются, обсуждают, как сие возможно. Предлагают отцу Антонию сказать об этом митрополиту. А вот и он, легок на помине. Седой, высокий, простой в общении. Подошел, пошутил со священниками и тихо удалился.

Думаем, как бы незаметно удалиться и нам. Такой наплыв паломников — явно не до нас. Благодарим отца игумена, испрашиваем благословения у митрополита и потихоньку продвигаемся к выходу. Искушеньицы — Татиана и Надежда — перехватывают нас у машины, суют на дорогу фрукты, сласти, плацинту. Оставляем им святыню, помазываю — откланиваемся. Подошедший горбун Миланко просит о нем помолиться.

Господи, спаси их за доброту, открытость. Этого у них в избытке!

Отец Антоний гонит машину, хочет до темноты объехать разрушенный американцами мост. Долго мчимся объездами, спускающейся горной дорогой. Опасное место позади, можно не торопиться. Фары высвечивают табличку-указатель. До монастыря — 2 км. Сворачиваем в его сторону. Едем лесом в гору, многажды поворачиваем — упираемся в ворота св. обители.

Сретенский монастырь. Темно и поздно.

— Как начинали поездку в Сербию, — весело подытоживает отец Антоний, раскладывая сиденье, — так и заканчиваем. Ночь у монастыря заменяет все правило.

Смотрю на голубые искры светлячков, вдыхаю запах скошенного сена — лепо!

6 июля. Вторник. Просыпаюсь от постукивания било. Чуть погодя, в утреннюю дремоту вливается колокольный благовест. Нужно вставать. Идем умываться к монастырскому источнику. Матушки выгоняют овец. Удивляются, увидев нас. Узнав, откуда мы, приглашают покормить перед дорогой. Как всегда, сначала идем в Храм, прикладываемся к иконам, затем — в трапезную.

— Сколько годин в монастыре? — спрашивает отец Антоний улыбающуюся кормилицу — монахиню Нину.

— 19. В монастыре с 15 лет.

Да, на цифры здесь не скупятся. Мало монашествующих в Сербии, но это — монашествующие. Бог ведает их сокровенное, но то, что открывается нам — на высоте. Оставляю и здесь свою (уже предпоследнюю) кассету, иконки. Тепло прощаемся, выходим.

Двумя верстами ниже — Троицкий мужской монастырь. На небольшой лужайке, седобородый игумен в мокрой от пота белой рубахе косит траву. И здесь есть чему поучиться.

— Единственный народ! — чеканит отец Антоний, — единственный!

Едем по направлению к границе. В опаляющем, стоящем на распутье всех дорог городе ищем пошту. Звоним переводчице, просим передать благодарность игуменье, сестрам, профессору Недельковичу, писателям, всем, кто встречался в нашем паломничестве на этой многострадальной земле.

Сербская граница позади. Несемся болгарскими просторами. Прошу поставить нашу песню. Звучит подобие вальса. Красивый мужской голос проникновенно выводит:

Тамо далеко, далеко од мора,
Тамо е село мое, тамо е Сырбия.

Неугомонный мой водитель затих, а я, оглядываясь назад, почти выплакиваю на свой лад:

— Там моя Сербия!

6 июля 1999 г. Дорога Ниш — София

О Сербия! Душа моя готова
В дружине братской за свободу стать:
Кто разлучит нас от Любви Христовой,
Когда нас убивают за Христа?

 

Источник

 

]]>
noonesdeal@rambler.ru (Administrator) Книги Sun, 27 Mar 2011 14:47:47 +0000
ПАСХА КРАСНАЯ https://rushill.ru/knigi/pascha-krasnaya.html https://rushill.ru/knigi/pascha-krasnaya.html  


О трех Оптинских новомучениках убиенных на Пасху 1993 года


«Молитесь за монахов — они корень нашей жизни. И как бы ни рубили древо нашей жизни, оно даст еще зеленую поросль, пока жив его животворящий корень».

Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)



Наместнику Оптиной Пустыни
Архимандриту Венедикту


ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!


Разделяю с Вами и с братией обители пасхальную радость!
Вместе с вами разделяю и скорбь по поводу трагической гибели трех насельников Оптиной пустыни.
Молюсь о упокоении их душ.
Верю, что Господь, призвавший их в первый день Святого Христова Воскресения через мученическую кончину, соделает их участниками вечной Пасхи в невечернем дни Царствия Своего.
Душой с вами и с братией.

ПАТРИАРХ АЛЕКСИЙ II

Телеграмма от 18 апреля 1993 года.



Господи, благослови!
Начну с признания, стыдного для автора: я долго противилась благословению старцев, отказываясь писать книгу об Оптинских новомучениках по причине единственной — это выше моей меры, выше меня. Непослушание — грех, и старец предсказал: «Полежишь полгода пластом, а тогда уж захочешь писать». Вот и дал мне Господь епитимью за непослушание — я надолго слегла и не могла исцелиться, пока не взмолилась о помощи Оптинским новомученикам, решившись, наконец, писать.
«Пиши, как писала прежде», — так благословил меня на труд архимандрит Кирилл (Павлов), подсказав тем самым жанр этой книги: не житие — я никогда не писала их, но летопись событий. А складывалась летопись так — в 1998 году Господь привел меня паломницей в Оптину пустынь, и с тех пор я живу здесь, став очевидцем тех событий, о которых и попыталась рассказать на основе дневников этих лет. Такую Оптинскую летопись вел век назад православный писатель Сергей Нилус, и жанр этот достаточно традиционен.
Еще одно пояснение. В православной литературе принято по смирению скрывать свое имя, но в маргтирологии особый чин свидетеля. В первые века христианстпва, мучеников пострадавших за Христа, причисляли к лику свяпгых без канонизации — по свидетельским показаниям. очевидцев, позже нередко становившихся мучениками. В мартирологии отсутствует свидетель аноним или свидетель боязливый. Вот почему в книге присутствуют имена очевидцев жизни и подвига трех Оптинских новомучеников.
По благословению духовного отца я тоже поставила под рукописью свое имя, хотя все это не мое, и я лишь собиратель воспоминаний о новомучениках и рукописей, оставшихся от них. Помню, какую радость пережила я вместе с оптинской братией, когда удалось найти и вернуть в монастырь дневник убиенного иеромонаха Василия. К сожалению, рукописи новомучеников разошлись после убийства по рукам, и до сих пор не найден дневник инока Ферапонта.
Благодарю Господа нашего Иисуса Христа, пославшего мне в помощь высокочтимых отцов — туменов, иеромонахов, протоиереев, соучаствовавших в доработке рукописи и исправлении допущенных мною неточностей. Простите меня, о.Василий, о.Трофим, о. Ферапонт, если по немощи духовной написала о вас что-то не так, и молите Господа о нас, грешных, да ими же веси судьбами спасет души наша!

Н. Павлова,

член Союза писателей России

СОДЕРЖАНИЕ

Часть 1

«ВОССТА ИЗ МЕРТВЫХ ЗЕМЛЕ ОПТИНСКАЯ, ЯКО ИНОГДА ЛАЗАРЬ ЧЕТВЕРОДНЕВНЫЙ...»

От автора
Начало
Брат Игорь — человек молчаливый
«Недостоин войти»
Брат Трофим — человек горячий
«Ишите же прежде Царствия Божия...»

Часть 2

ПЕРЕД ПАСХОЙ
Кровь в алтаре
О психических атаках — прошлых и нынешних
«Унывать уже некогда!»
«Святые зорко следят за своим потомством»
Инок Трофим. «Душа носит тело свое»
Инок Ферапонт. «Среди вас Ангелы ходят»
Иеромонах Василий. «Се восходим во Иерусалим»

Часть 3

ПАСХА КРАСНАЯ
Пасхальная ночь
«Братиков убили!»
Евхаристия
О Варавве
Гадаринский бизнес, или несколько ответов на вопрос: почему убивают за Христа?
Немые колокола
Иверская

Часть 4

ИНОК ФЕРАПОНТ
«Богом моим прейду стену»
«Только в монастырь»
Ферапонт — это слуга
«Лютость болезней»
Рукоделие
«Я тебя в порошок сотру»
«Избегать женщин и епископов»
Келейные записки инока Ферапонта
«Если понадобится помощь...»

Часть 5

ИНОК ТРОФИМ
Первопроходец
«Замечайте события вашей жизни»
Алексей — человек Божий
«Радуйся!»
«Он был мне братом»
«Сестреночки»
«Именем Моим бесы ижденут»
«Я люблю все послушания, кроме...»
«Научи меня, Боже, любить!»
«Делати рай»
Тричисленные мученики

Часть 6

ИЕРОМОНАХ ВАСИЛИЙ
Восходящая звезда
«И сердце воскрешается псалмами»
Дневник 1988 года
«Не могу без Оптиной»
«У нас совсем другая родословная»
Продолжение дневника
«Приезжала мама...»
Снова дневник
Исцеление на Собор Оптинских старцев
«С чего это попу честь отдают?»
«Какой прекрасный и милостивый у нас Господь!»


Последние страницы дневника иеромонаха Василия


 

 

Часть первая

«ВОССТА ИЗ МЕРТВЫХ ОПТИНСКАЯ, ЯКО ИНОГДА ЛАЗАРЬ ЧЕТВЕРОДНЕВНЫЙ...»

НАЧАЛО

«Крапива выше меня ростом растет у стен монастыря»,— писал в дневнике летом 1988 года новый оптинский паломник Игорь Росляков. Росту же в новом паломнике было под два метра, и крапива в то лето действительно впечатляла. Оптина пустынь лежала еще в руинах и выглядела как после бомбежки — развалины храмов, груды битого кирпича и горы свалок во­круг. А над руинами щетинились непроходимые заросли — двухметровая крапива и полынь.
Разруха была столь удручающей, что местные жители признавались потом, что в возрождение Оптиной никто из них не верил. И если до революции в монастыре действовало девять храмов, то теперь картина была такая. От храма в честь иконы Казанской Божией Матери остались только полуобвалившиеся стены — ни окон, ни дверей, а вместо купола — небо. Когда храм был поцелее, в нем держали сельхозтехнику. Въезжали прямо через алтарь.
От церкви в честь Владимирской иконы Божией Матери не осталось и следа. Разрушению храма предшествовал один случай. Местные жители превратили храм в хлев, подметив закономерность: в дни великих церковных праздников животные начинали метаться по храму, как бесноватые. Однажды в Чистый Четверг корова местных жителей С. забесновалась с такой силой, что вызванный по «скорой» ветеринар поставил необычный для животного диагноз: «корова сошла с ума». В Страстную Пятницу корову пристрелили, а храм разобрали на кирпичи. Кстати, та же участь постигла церковь Всех Святых с прилегающим к ней братским кладбищем, и на месте кладбища построили дачи, прямо поверх гробов.
Старинный кирпич был в цене — прочный, красивый. И поражавшие всех поначалу следы «бомбежки» монастыря — это работа добытчиков кирпича. Они приезжали сюда бригадами, прихватив автокраны для погрузки мраморных надгробий и крестов с могил. Местные умельцы смекнули, что если делать из мрамора «стулья», то есть опоры для пола, то ведь такому материалу сноса нет. Для удобства перевозки надгробья обтесывали, случалось, на месте. И в год открытия Оптиной у обочины дороги валялся обломок надгробья с надписью: «Возлюбленному брату о...» Как твое имя, наш возлюбленный брате? Тайну этого имени знают теперь лишь хозяева дома, где опорой для пола и семейного счастья служит, страшно подумать, могильный крест.
Разоряли могилы братии уже в наши дни — на глазах послевоенного поколения. А в год открытия Оптиной местная газета «Вперед» часто публиковала возмущенные сообщения жителей о случаях вандализма на городском кладбище. Вот одно из таких сообщений —подростки, разорив могилы, бросали черепа в окна близлежащих домов.
— Ну, откуда такие берутся?! — негодовали люди, забывая при этом, что у нынешних молодых святотатцев есть свои предтечи — осквернители могил.
Относительно целее других в 1988 году был Свято-Введенский собор, где прежде размещались мастерские профтехучилища, а в одном из приделов храма стоял трактор, от которого работал движок, дававший свет поселку. Что сталось с настенной росписью храма от тракторных выхлопов и копоти — легко себе представить. Уцелели лишь фрагменты фресок, да и то чудом, ибо уничтожение настенной росписи храмов началось сразу после закрытия монастыря.
Рассказывает бабушка Дорофея из деревни Ново-Казачье: «После революции в Оптиной пустыни открыли дом отдыха. И вот собрали нас, местных ребятишек, дали деньги, подарки и дали скребки, велев соскребать со стен храмов лики святых. Директор дома отдыха был с нами ласковый и все гладил нас по головке, приговаривая: «Вы уж старайтесь, детки, старайтесь». А мы, несмышленые, и рады стараться! Я еще маленькая была — до ликов мне было не дотянуться. Но отскребла я тогда ножки у святого и сама, почитай, лишилась ног: с той поры ногами болею и всю жизнь хромоногой живу. Но я болезни моей, верьте, радуюсь и лишь Бога благодарю. Болят мои ножки, а растет надежда: может, помилует меня Господь?»
А еще местные жители рассказывали: когда после революции в Оптиной жгли костры из икон и в огонь бросили Распятие, то из Креста — все видели — брызнула кровь.
«Когда в монастырь приехали первые монахи,— рассказывал местный житель Николай Изотов, то мы в изумлении смотрели на них: какие-то бородатые мужики в рясах. Ну, прямо дореволюционное кино!» Первых монахов было мало. И в лето 1988 года братия монастыря состояла из отца наместника, двух иеромонахов, двух иеродиаконов и четырех послушников, к которым вскоре присоединился москвич Игорь Росляков, ставший одним из первых оптинских летописцев.
К сожалению, написанная им летопись с годами была утеряна. Но позже был найден его монашеский дневник, где о главных событиях тех лет рассказывалось уже на языке стихир:
«Восста из мертвых земле Оптинская, яко иногда Лазарь четверодневный; прииде Господь по мольбам отцев преподобных на место погребения ея и рече: Гряди вон. Восста пустынь и на служение исшед, пеленами обвита...»
Вот воистину исторический день, когда «восста пустынь». 3 июня 1988 года, на праздник Владимирской иконы Божией Матери, в Надвратном храме в Ее честь в Оптиной пустыни свершилась первая Божественная литургия.
В крохотный Надвратный храм вместились тогда немногие. Большинство богомольцев стояло во дворе, а среди них местная жительница, покойная ныне бабушка Устина Дементьевна Гайдукова.
Рассказ Устины Дементьевны Гайдуковой: «Помню, вернулся из лагеря наш оптинский батюшка иеромонах Рафаил (Шейченко). Худющий, как тень, — одни глаза на лице. «Батюшка, — говорю ему, — тоска мне без церкви, тошно без Оптиной! И хочу я отсюда бежать». — «Нет, — говорит, — Устя, оставайся здесь. Оптину нашу, запомни, откроют, и ты до этого дня доживешь».
После этого разговора прошло почти сорок лет, и молодая женщина превратилась в согбенную бабу Устю. И когда с одышкой от старости она пришла на первую Божественную литургию, то закручинилась сперва при виде руин, не веря ни в какое возрождение: в Свято-Введенском соборе вместо пола — разъезженная тракторная колея, а в надвратном храме выщербленные стены и вместо иконостаса — фанера. «Разве это наша красавица Оптина?» — горевала бабушка, вспоминая белоснежные храмы над рекой с золоченым ви-ноградьем иконостасов.
Но вот свершилась первая Божественная литургия — и такая волна благодати ударила вдруг в сердце, что незнакомые люди, как родные, бросились обнимать друг друга. А бабушка Устя заплакала, восклицая в голос: «Дожила! Дожила! А я-то не верила. Господи, слава Тебе, дожила!»
В этот же день в далеком Гомеле прозорливая старица схимонахиня Серафима (Бобкова) также восславила Бога, сказав: «Дожила!» Она была еще послушницей из Шамордино, когда в 1931 году умиравший в ссылке преподобный Оптинский старец-исповедник Никон предрек ей перед смертью, что она доживет до открытия Оптиной и вернется в родное Шамордино. С тех пор прошло 57 лет, и в год открытия Оптиной пустыни старице Серафиме было уже 103 года, а в 105 лет она вернулась в родное Шамордино.
Не потому ли Господь даровал дивное долголетие этим двум вестницам, чтобы явить нам силу пророчеств исповедников и новомучеников Российских? Оптина начиналась с чуда исполнения пророчества и со многих других чудес. Сохранился записанный на магнитофон рассказ Игоря Рослякова об Оптиной той поры: «Благодать такая, что ноги земли не касаются. У колодца преподобного Амвросия исцелилась женщина, но скрывала сперва. Боялась говорить». Словом, шел такой поток чудотворения, что вкратце не расскажешь. Но вот хотя бы некоторые истории тех лет.
Рассказывает паломник Николай Ребров:
«Гостиницы у Оптиной тогда не было, и паломники ночевали в храме. Один паломник постелил матрас как раз под иконой Божией Матери, но одеяла ему не досталось, и он от холода не мог уснуть. И вот подошла к нему среди ночи Монахиня и укрыла теплым платком. Проснулся он утром, ищет, кому бы отдать платок, и вдруг как побежит. Подбежал ко мне, на одной ножке скачет и три раза вокруг меня обежал. Я опешил: «Брат, что с тобой?» А он говорит вне себя от радости: «Я же хромой был! Понимаешь? А теперь и бегать, и прыгать могу». Отослали этого паломника к старцу, а старец сказал, что Монахиня эта была сама Божия Матерь».
А вот другая история. Однажды в Оптину приехали космонавты, разыскивавшие даже не монастырь, но ту точку пересечения координат, где над землей вздымался в небо столп света. Они засняли из космоса это свечение, а позже подарили обители многократно увеличенную фотографию, где уже различимы монастырь и скит. Это Оптина, она еще в руинах, но источает земля благодатный свет.
Эту святую землю навсегда полюбил послушник Игорь, славя ее в своем дневнике:
«Радуйся, Кана Галилейская,
начало чудесам положившая,
Радуйся, пустынь Оптинская,
наследие чудотворства приявшая...»
Разрозненные стихиры из дневника Игоря собрали потом воедино, и получился своего рода акафист Оптиной пустыни или поэтическая летопись ее. Это редкий жанр духовной поэзии, где слово несет в себе точность документа. И первые насельники Оптиной могут подтвердить — здесь ничего не вымышлено, все так и было, а в поэтических образах узнаваема духовная реальность тех лет. Вот, в частности, рассказ о событиях, стоящих за строкой: «Радуйся, Кана Галилейская...» - Кана Галилейская — это, говоря на языке земных понятий, брачный пир неимущих людей, ибо у них для свадьбы вина недостает. Но сидят с ними на пиру Господь и Божия Матерь, и молит Господа Матерь Его: «Вина не имут».
Как созвучен этот пир Оптиной первых лет — бедность и нехватка во всем! Повара в трапезной, например, ежедневно ломали голову, что сготовить на обед и ужин, если отец келарь выдает на день пол-литра постного масла на всех и лишь перловку в неограниченном количестве. Постное масло в 1988 году было очень дешевое — 80 копеек поллитра. Но монастырь строился и экономили на всем. Вспоминаются простодушные слова паломникатрудника тех лет: «Эх, скорей бы праздник. Картошечки поедим!» Своей картошки и овощей у монастыря тогда не было. Картофель берегли на суп, выдавая порой по горстке на чан или, как говорили повара, «для аромата». Зато на Господни праздники отец келарь победоносно распахивал подвал, устраивая для оптинцев «велие утешение» — картофельный пир.
Помню в трудный момент щедрую помощь монастырю предложила богатая антиправославная организация. Когда отцу наместнику сообщили об этом, он даже отшатнулся, сказав: «Нет, нам не всякие деньги нужны. Есть такие деньги, что рухнет стена храма, построенная на них, — это проверено». Монастыри строят иначе. А чтобы стало понятно как, приведем одну шамординскую историю, пояснив предварительно: в 1990 году государство передало Шамордино Оптиной пустыни. Это позже здесь возник самостоятельный монастырь — Казанская Свято-Амвросиевская пустынь. А тогда все было иначе, и восстанавливать руины Шамордино начинали оптинские монахи да малая горстка ша-мординских сестер.
Так вот, однажды автору этих строк нанесла странный визит благочинная Шамординского монастыря монахиня А. Заехала на машине и тут же ушла в сад, пряча залитое слезами лицо. Выяснить причину слез не удалось, ибо благочинная уже села в машину, сказав напоследок: «На почту, что ли, съездить?» А вскоре уже с почты шамординская машина на большой скорости мчалась в монастырь. Это удивило — монастырские обычно ездят потише. Но вот события этого дня, о которых стало известно чуть позже.
Монастырю для реставрации храма нужен был старинный кирпич. Возни с нестандартным кирпичом много, и никто не брался изготовить его. Но один завод принял заказ, ибо рабочие уже несколько месяцев не получали зарплату, а Шамордино обещало заплатить за кирпич, как только его доставят в монастырь. И вот с завода известили, что кирпич уже везут в монастырь, а стало быть, приготовьте деньги для расчета. И Шамордино обмерло, не имея в тот день ни рубля. Всю неделю перед этим благочинная с утра и до поздней ночи ездила по благотворителям, выручавшим обитель в трудный момент. Но тут ни в Оптиной, ни в других местах денег не было.
Машины с кирпичом уже подъезжали к Шамордино, когда благочинная, не выдержав, уехала из монастыря. Как взглянуть в глаза этим людям, чьи семьи ждут денег от кормильцев? Вот тогда и укрылась монахиня в саду, пряча залитое слезами лицо.
Все Шамордино молилось уже слезной молитвой. Архитекторы и насельницы, распродавшие для строительства храма все свое личное имущество, вплоть до московских квартир, не стесняясь, взывали в голос: «Царица Небесная, Ты же видишь, как нам нужен кирпич! Божия Матерь, не оставь, помоги!» Машины уже въехали в монастырь, и приезжие начали разгружать кирпич — при общем гробовом молчании. Никто не решался сказать: «Простите, остановитесь — нам нечем вам заплатить». И тут на большой скорости влетела в монастырь машина с благочинной, достающей из сумки пачки денег. Именно в этот день и час на почту пришел перевод от неизвестного благодетеля с суммой, необходимой для уплаты за кирпич.
Такова Кана Галилейская — это брачный пир неимущих людей, но молит за них Господа сама Божия Матерь. Это Ее предстательством и Божией силою восстают из руин монастыри. И в дневнике послушника Игоря написано об этом так:
«Видя Господь Матерь Свою, яко вдовицу плачущу об обители умершей, милосердова о ней и рече: не плачи. И приступль коснуся врат монастырских; восста пустынь и начат глаголати и даде ея Матери Своей. Страх же объят вся и славяху Бога глаголюще: яко посети Бог людей своих ради печали Матерней».
Приведем еще одну запись из дневника Игоря Рослякова: «17 ноября 1988 года. Икона Казанской Божией Матери и икона преподобного Амвросия источали миро. Матерь Божия, укрепи нас! Старец Святый, заступись за обитель!»
Вот как это было. В ночь с 16 на 17 ноября взволнованный дежурный по храму сообщил отцу наместнику: «Батюшка, Казанская мироточит!» Братия и паломники побежали в храм, и по дивному благоуханию обнаружилось, что мироточит еще и икона преподобного старца Амвросия. Мирото-чение было обильным и длилось весь день.
17 ноября 1989 года икона Казанской Божией Матери мироточила снова. 17 ноября 1990 года мироточение повторилось. И каждый раз именно 17 ноября. В монастыре пересмотрели все святцы и древние Минеи, доискиваясь: а может, на этот день приходится какой-то забытый ныне праздник? Отгадка нашлась в архиве монастыря. Случайно достали папку с бумагами, и высветилась дата — именно 17 ноября 1987 года был подписан указ о возвращении Русской Православной Церкви Опти-ной пустыни. Не люди или обстоятельства возродили монастырь, но сама Царица Небесная предстательствовала об обители умершей, известив нас о том датами мироточения.
Так начиналось возрождение Оптиной пустыни, и Игорь Росляков был одним из первых насельников ее. За три месяца до прихода в монастырь он писал в дневнике:
«12 марта 1988 года.
Утро. Мать нашла мой крещальный крестик. Мне 27 лет. Я надел этот крестик впервые после крещения, бывшего 27 лет назад. Явный знак Божий.
Во-первых, указующий (может быть, приблизительно) день моего крещения (мать не помнит) — это радостно.
Во-вторых, напоминающий слова Христовы: «...возьми свой крест и следуй за мной» — это пока тягостно.
На Всенощном бдении — вынос креста (Крестопоклонная неделя Великого поста). Воистину крестный день!»

* * *
О знаках Божиих. Когда в 1984 году Игорь, уверовав, начал ходить в храм, один богомолец сказал о нем: «Монах молится». Ни о каком монашестве он тогда еще не помышлял. Но первым храмом в его жизни был Елоховский Богоявленский собор в Москве, а сельцо Елохово, напомним, — это родина Василия Блаженного. Войдя в храм, Игорь сразу нашел для себя постоянное укромное место близ иконы Василия Блаженного. И если встать на то место, где он молился всегда, то прямо перед глазами в иконостасе будет большая икона Архистратига Михаила с праздничной иконой над ней — Введение во храм пресвятой Богородицы. Пройдут годы, и при монашеском постриге он будет наречен в честь Василия Блаженного, а потом на собор Архистратига Михаила и прочих Небесных Сил бесплотных его рукоположат во иеромонаха в Свято-Введенском соборе Оптиной пустыни. Но будущее еще было сокрыто от всех в ту пору, когда 21 июня 1988 года на оптинский престольный праздник великомученика Феодора Стратилата в монастыре появился новый насельник — москвич Игорь Росляков.

БРАТ ИГОРЬ — ЧЕЛОВЕК МОЛЧАЛИВЫЙ


В монастыре о прошлом не спрашивают и не рассказывают. И об Игоре было известно лишь то, что человек он старательный, молчаливый и скромный До неприметности. А вот об этой неприметности стоит сказать особо, ибо время было яркое, бурное — новоначальное. Монахов в монастыре тогда было мало, зато много горячей молодежи, знавшей о монашестве только из книг. А книги рассказывали о дивных подвижниках древности, исихастах, затворниках, и молодежь влюбленно подражала им.
Игумен Михаил (Семенов), ныне настоятель пустыни Спаса Нерукотворного в деревне Клыкове, а тогда еще оптинский паломник Сергей, не без улыбки вспоминал о тех временах: «В миру молодежь играет в свои игры, подражая кумирам эстрады. А мы, придя в монастырь, подражали преподобному Сергию Радонежскому и играли в этаких суровых, крутых исихастов».
Игра начиналась с того, что паломницы спешно переодевались в черное с головы до пят и, повязав по-монашески низко платки «в нахмурку», именовали друг друга «матушками». С «батюшками» же дело обстояло так — как раз в ту пору монастырю пожертвовали большую партию черных флотских шинелей, которые шли нарасхват. Потому что если к черной шинели добавить черную шапочку типа скуфьи да взять четки поувесистей, то вид был почти монашеский, если, конечно, не приглядываться. Словом, новоначальные «исихасты» сурово перебирали четки, очень мастерски метали земные поклоны, а один паломник сразу ушел в затвор, выкопав землянку в оптинском лесу. Кончился этот затвор столь великим конфузом, что уместней о том умолчать. А потому лишь приведем слова игумена П. о «подвижниках» такого рода, сказанные им однажды в сердцах: «Полный монастырь народа, а работать некому — все «исихасты»!
Все это быстро прошло, как проходит детство. И мечтатели, воображавшие себя «исихастами», ушли потом в мир, убедившись — подвиг монашества под силу лишь немногим. И одним из таких немногих был молчаливый москвич Игорь Росляков.
Он действительно умел жить как-то неприметно. В молодежных компаниях с чаепитиями не участвовал. А когда в келье начинались бурные дебаты о монашестве, он незаметно исчезал, уединяясь где-нибудь с книгой. Что же касается его отношения к подвигам, то вспоминают такой случай. Как-то ночью из Оптиной шел в Москву монастырский «рафик», и один пылкий паломник предложил провести ночь в подвиге общей молитвы. «Ну куда нам, немощным, до подвигов? — сказал Игорь, — нам надо хоть четыре часа, но спать». И тут же спокойно уснул.
Вспоминает игумен Владимир: «Он мощно шел вперед, как крейсерский корабль, но всегда средним, царским путем».
Словом, в послушниках он был послушлив, в порученном деле — исполнителен, а на работу столь безотказен, что вспоминают, например, такое. Идет брат Игорь с послушания, отдежурив ночь на вахте, а навстречу отец эконом: «Игорь, кирпич привезли — разгружать некому. Пойдешь?» — «Благословите». Наконец, кирпич разгружен и можно идти отдыхать. Но тут бригадир паломников объявляет: «Отец наместник благословил всем, свободным от послушания, идти перебирать картошку». И Игорь спокойно идет на картошку, не находя нужным объяснить, что после ночного дежурства он, по оптинским правилам, вправе отдыхать.
Игумен Владимир: «Ни переборке картошки усядемся в кружок — разговоры, шутки. Молодые ведь были! А Игорь сядет в сторонке, поставит перед собой три ведра и молча работает».
«Один Бог да душа — вот монах», — записывает он в эти дни в дневнике слова святителя Феофана Затворника. Но эта мощная работа духа была сокрыта от всех. Внешнего же в жизни Игоря было так мало, что, перебирая теперь в памяти яркую устную летопись о первых насельниках Оптиной, с удивлением обнаруживаешь — имя Игоря Рослякова в ней отсутствует и не поминается даже в известной истории о мастерах спорта.
История же была такая. В монастыре тогда еще размещалось профтехучилище. И если оптинцы радовались каждой отреставрированной стене, то подростки тут же писали на ней известно какие слова. Увещевания в духе кротости не помогали. И тогда дюжий монах взял за шиворот двух таких «писателей», подержал их на весу, как зайчат, и зашвырнул далеко в густую траву — к великому восторгу мальцов. Подростки тут же сложили легенду, что монахи — это бывшие мастера спорта. «Мастеров» зауважали, и в обители водворился мир.
Так вот, ни в ту пору, ни позже в монастыре даже не подозревали, что выпускник факультета журналистики МГУ Игорь Росляков — мастер спорта, что он чемпион Европы и был в свое время капитаном сборной МГУ по ватерполо. Лишь годы спустя в монастырь привезли фотографию из газеты «Известия», где Игорь Росляков держит в руках кубок чемпиона, пояснив при этом, что в миру он был знаменит. Но кто тогда мог бы догадаться о том?
Впрочем, о причастности послушника к спорту отчасти догадывался благочинный монастыря о. Мелхиседек, зная, что в трудовой книжке Игоря есть запись — инструктор по спорту. А поскольку инструкторами по спорту в те годы числились освобожденные комсорги и профорги, то, понимая эту механику, о. Мелхиседек однажды дипломатично спросил: «Игорь, говорят, ты был инструктором по спорту. А спасать утопающих вас учили?» — «Учили», — улыбнулся Игорь, поняв подтекст разговора. «А сможешь спасти человека, если он будет тонуть?» — «Смогу». — «Тогда пошли со мною крестить».
В монастыре тогда еще не крестили — не было условий. Но тут из Москвы приехала паломница Ирина с такими скорбями, что отказать ей в просьбе о крещении благочинный не смог. Крестили в глубоком месте — на источнике преподобного Пафну-тия Боровского. «Я крестил, — вспоминает игумен Мелхиседек, — а Игорь Ирину за руку для страховки держал. И вот после третьего погружения Игорь увидел, что из глаз рабы Божией Ирины исходят лучи света». Благодать при крещении дается всегда, но тут благодать была зримой.
Почему именно Игорю дано было увидеть свет благодати — это неведомо. Но была в нем действительно особая чуткость к благодати, и на Пасху это было заметно. Воскресение Христово он переживал с такой силой, что в сияющих глазах вдруг проступали слезы, и он жил уже будто вне времени. Мог отстоять две литургии подряд, не в силах насытиться пасхальной благодатью, и даже не замечая, что все уже давно разговелись и спят. Пасха была для него тем таинством, где слышит душа зов будущего века, а он, похоже, слышал его. Вот некоторые записи из его дневника:
«10 апреля 1988 года. Пасха. Моя третья Пасха.
Время — мистическая сущность. Спрашиваю себя: был ли пост или не был? Служба была или нет? Так придется когда-нибудь спросить и о своей жизни. Что же реально существует? Душа. Очищенная от греха или замаранная им.
«Ликуй ныне и веселися Сионе...» — именно ликуй(!). Это состояние духа, потому оно внутреннее, а не временное».
«30 апреля 1989 года. Пасха.
Милость Божия дается даром, но мы должны принести Господу все, что имеем».
Он был уже иеромонахом Василием, когда прихожане Оптинского подворья в Москве задали ему вопрос: «Батюшка, а у вас есть какое-нибудь самое заветное желание?» — «Да,— ответил он. — Я хотел бы умереть на Пасху под звон колоколов». Это сбылось.

* * *
«Есть в нашем времени нечто общее со временами первых христиан»,— сказал на проповеди оптинский схиигумен Илий. И это общее не только в том, что XX век, как и первый, восстал на Христа, обагрив землю кровью мучеников. Общее есть ив ином — сегодня мало тех, кто впитал в себя веру с молоком матери. Многие поздно пришли к Богу, и обрели Его порой на краю погибели, испытав уже измученной душою весь ужас жизни без Бога и безумие богоборчества. Нет века более нищего и растленного духом, чем наш. И нет века более благодарного Господу за обращение Савлов в Павлы. И тут у каждого была своя дорога в Дамаск, где ослепил вдруг сияющий свет с неба и спросила душа в потрясении: «Господи! что повелишь мне делать?» Обращение иных было при этом столь пламенным, что от первой встречи с Богом и до монашества был уже краткий путь. Именно так пришли в монастырь те тричисленные новомученики наших дней, которых весь православный мир знает уже по именам — иеромонах Василий, инок Трофим, инок Ферапонт.

«НЕДОСТОИН ВОЙТИ»

Молодой сибиряк Владимир Пушкарев, которому дано было стать потом иноком Ферапонтом, пришел в монастырь в июне 1990 года, причем пришел из Калуги пешком. Был в старину благочестивый обычай ходить на богомолье пешком, чтобы уже в тяготах и лишениях странствия понести покаянный труд. От Калуги до Оптиной 75 километров. И сибиряк пришел в монастырь уже к ночи, когда ворота обители были заперты. Странника приметили, увидев, как он положил перед Святыми вратами земной поклон и замер, распростершись молитвенно ниц. Когда утром отворили ворота, то увидели, что странник все так же стоит на коленях, припав к земле и склонившись ниц.
В Оптиной бытует легенда, что о. Ферапонта в монастырь в ту ночь «не пустили». Но как все было — проверить трудно, а легенда возникла так. При обители тогда жили подростки — из тех, кого в наше время называют «хиппи», а в старину называли «бродяжки». Сироты, полусироты, они с 8—12 лет бродяжничали от притона к притону, где ребенку вместо молока давали наркотик и шприц. И прилепились они к обители еще не по избытку веры, но скорее по тому инстинкту, по какому замерзающие воробьи жмутся в морозы к теплому жилью. В Оптиной их так и называли — наши «воробушки».
С детьми улицы было сначала трудно, ибо к работе они были непривычны. И бригадир паломников сержант-афганец, приехавший поработать в монастырь по обету, говорил о «хиппарях» с возмущением: «Горы свернут — лишь бы не работать!» В общем, под чутким руководством сержанта «воробушки» приучались к труду, рассказывая в отместку о своем благодетеле: «Он даже отца Ферапонта в монастырь не пустил!» И если верить этим довольно пристрастным рассказчикам, то дело обстояло так — в ту ночь на воротах дежурил сержант и, увидев, что в обитель явился очередной «хиппарь», в монастырь его не пустил. Думается, что это всего лишь легенда, но на всякий случай опишем облик странника.
Люди, знавшие Володю по Ростову, где он работал в храме, описывают его внешность так: большие голубые глаза и темно-рыжие кудри по плечам. Сам тоненький, высокий и какой-то нездешний, будто паж со старинных картин. Вот идет, говорят, по улице, а люди молча смотрят ему вслед.
В рассказах сибиряков Владимир выглядит иначе — там он могучий человек необычайной силы, но с неизменной скорбью в глазах. «Его у нас все боялись,— рассказывали односельчане, — хотя он тихонею был: никогда не курил, не пил и не дрался, если, конечно, не нападут». О нападениях надо сказать особо — в свое время Владимир сверхсрочником пять лет отслужил в армии и, говорят, владел теми боевыми искусствами, какие изучает спецназ. Запомнился случай. Володя обедал в столовой, а трое парней сели за его стол, отыскивая повод для драки. Для начала выпили его компот, но он будто ничего не заметил и спокойно доел обед. Потом встал, выпил компот главаря компании и спокойно вышел на улицу. Повод для драки был найден, и парни бросились на него. Что произошло дальше, никто не понял, но трое нападавших уже лежали на земле. В общем, тихоню в тех местах стали обходить стороной.
Рассказывает паломник-трудник Александр: «У меня страсть — задавать каверзные вопросы по богословию. Засверлит в голове вопрос — не могу отделаться и ищу, кому задать. Иду я однажды в таком состоянии, а навстречу о. Ферапонт. Ага, думаю, сейчас подкину ему вопросец. А увидел глаза его и аж мороз по коже — глаза-то у него совсем неземные! У меня все вопросы из головы мигом выдуло, и я быстро мимо прошел».
Сколько людей — столько впечатлений. И оптинские «воробушки», полюбившие сибиряка, рассказывают о нем уже в своем духе — дескать, пришел в обитель хороший человек-хиппарь: длинные волосы, перетянутые по лбу кожаной лентой-хипповкой, а джинсы и одежда не ширпотреб, а фирма. Собственно, остроглазые подростки потому и подметили хорошо одетого человека, что была тогда среди паломников мода — одеваться нарочито «смиренно» во вретища. Щеголяли в обносках в основном москвичи из обеспеченных семей, и моду на «смирение» диктовала гордость.
Так вот, никакого отношения к хиппи Владимир никогда не имел. По рассказам ростовчан, он жил аскетом — вещей не покупал, а свой заработок отдавал неимущим. Но тут он шел в монастырь на главный праздник своей жизни, и надел все лучшее, что было у него.
Однако вернемся снова к загадке той ночи, когда, как утверждают иные, Владимира в монастырь не пустили. Есть в этом утверждении вот какая недостоверность — Оптина гостеприимна, и странника обязательно устроят на ночлег, стоит лишь постучать в ворота. Но дерзнул ли сибиряк стучать в Святые врата? По житейским меркам все просто: стучи, просись на ночлег — откроют. Но не укладывается в эти мерки характер сибиряка. Оптина была для него такой святыней, что перед уходом в монастырь он сказал на прощанье родным: «Если в Оптиной меня не примут, то уйду в горы. И больше на этой земле вы меня не увидите, пока я не буду прощен Богом».
Рассказывают, что когда отец Ферапонт был уже иноком, ему предложили читать записки в алтаре. Записки на проскомидии читают даже послушники, но инок ответил: «Недостоин войти в алтарь». Словом, в обитель пришел человек, считавший себя недостойным ее святости. Он никогда не дерзал входить без вызова в алтарь, а в свою первую монастырскую ночь, похоже, не дерзнул стучать в Святые врата.
Во всяком случае, когда бригадир паломников сержант-афганец на рассвете вышел из ворот, он крайне удивился, увидев, что странник, примеченный еще с вечера, все так же молится пред Святыми вратами, покаянно распростершись ниц. «Ну и ну, Мария Египетская!» — изумился бригадир. А потом определил новичка в гостиницу и дал ему первое послушание — в трапезной для паломников.
Повара в трапезной вскоре обнаружили, что новичок — человек бессловесный и краснеющий по малейшему поводу, как маков цвет.
Монахиня Варвара вспоминает: «Помню, Володя у нас варенье варил. Скажешь ему: «Володя, помешай, а то подгорит». Он молчком, помешает и все. В работе был старательный и любил услужить. Приметил, что у нас тесто чернеет из-за того, что раскатываем на оцинкованных столах, и сделал нам отличные доски для теста. Но все молчком да молчком. Совсем бессловесный!»
— Володя, ты бы нам хоть словечко сказал? — не выдержала однажды повар Татьяна Лосева, а ныне инокиня Антония и келарь Малоярославецкого Никольского монастыря.
— У нас в Сибири многословить не принято,— сказал Володя, краснея. И добавил тихо.— Ведь за каждое слово спросит Господь.
К безмолвию Володи вскоре привыкли, объяснив его по-своему: лесник, мол, в прошлом — таежный человек. Правда, оптинские «воробушки» утверждали, что с ними о. Ферапонт был разговорчивым. Но со стороны эти разговоры выглядели так — обступят малолетки о. Ферапонта и щебечут что-то, как птицы. А он лишь улыбается одними глазами и молча слушает их. Они любили инока, хотя баловать он их не баловал и конфетами не угощал. Конфет у него не было. Но вот плетет о. Ферапонт четки или вырезает по дереву, и они тут же пристраиваются плести и вырезать. Жил тогда в Оптиной десятилетний мальчик Виталий Белкин, подвизающийся теперь при Ольховском монастыре. Виталий плетет для монастыря четки и режет постригальные кресты, охотно поясняя при случае: «Это меня отец Ферапонт Оптинский научил».
И все же инок Ферапонт быстро исчез из общего поля зрения. Как надвинул после пострига скуфейку почти на глаза, так будто скрылся куда. Как при такой яркой внешности можно быть неприметным — это необъяснимо, но это так. С годами неприметность лишь возрастала, ибо сидел тихий инок, затворясь в своей келье или столярной мастерской, резал постригальные кресты, делал доски для икон, аналои, мебель. Мастер был — золотые руки. И под стать этим внешним занятиям складывалась его репутация этакого молчуна-мастерового из породы простецов. «Простой человек. Легко простецам!» — сказал о нем один человек не из «простых». А вот художник-резчик Сергей Лосев, работавший тогда в Оптиной на послушании и друживший с иноком Ферапонтом, сказал иначе: «В нем чувствовался огромный внутренний драматизм и напряженная жизнь духа, какая свойственна крупным и сложным личностям. Что за этим стояло, не знаю. Но это был человек Достоевского».

БРАТ ТРОФИМ — ЧЕЛОВЕК ГОРЯЧИЙ

Если тихого инока Ферапонта мало кто знал даже в Оптиной, то другой сибиряк, инок Трофим, приехавший в монастырь в августе 1990 года, был знаменит, пожалуй, на всю округу. В Оптиной не в ходу та форма дерзости, когда к монашествующим обращаются по имени, но обязательно скажут: «Отец Ферапонт». Исключение — инок Трофим, к которому все обращались по имени, но этому есть свое объяснение. Паломник-трудник Виктор вспоминает: «Трофим был духовный Илья Муромец, и так по-богатырски щедро изливал на всех свою любовь, что каждый считал его своим лучшим другом. Я — тоже». «Он был каждому брат, помощник, родня»,— сказал об иноке Трофиме игумен Владимир.
Мирское имя инока было Алексей Татарников. Но сквозь годы кажется, что он родился Трофимом и родился именно в Оптиной, став настолько же неотъемлемым от нее, как это небо над куполами, вековые сосны, храмы, река. Тем не менее именно Трофима из Оптиной сперва «выгнали», то есть выписали из гостиницы, когда истек установленный для паломников срок. Но в том-то и дело, что он приехал в монастырь поступать в братию, а потому говорил «выгнали», не объясняя за что.
Почему так произошло — никто не знает. Но есть одно предположение: человек он был горячий. Зазора между словом и делом у него не было. Например, встречает Трофима некий брат и начинает рассуждать на тему, что вот надо бы сделать в келье полку для икон, но как и из чего эти полки делают не знает. «Сейчас подумаю», — отвечает Трофим. И тут же приходит в келью брата с молотком и фанерой, сделав полку безотлагательно. Откладывать он не мог. И если уж из далекой Сибири Трофим ехал в Оптину с мыслью о монашестве, то эта монашеская жизнь должна была начинаться не в отдаленном будущем, а непременно сегодня, с утра. Из более поздних времен известен случай, когда инок Трофим ходил просить, чтобы его поскорее постригли в монахи. «А может, тебя сразу в схиму постричь?» — спросили его. — «Батюшка, я согласен!» В общем, «схимнику» тут же указали на дверь.
И все-таки сибиряк был терпелив, и от Оптиной не ушел, поселившись в землянке в оптинском лесу. На рассвете он первым являлся на полунощницу и работал в монастыре во славу Христа, поражая всех мастерством и трудолюбием. Как-то к нему в землянку заглянул местный житель Николай Жигаев и спросил удивленно:
— А ты чего здесь партизанишь?
— Из монастыря выгнали. Неподходящий.
— Пойдем со мной в партизанский налет, а то жена бутылку спрятала и не дает. А ведь праздник сегодня — положено.
Правда, Николай, поселивший тогда Трофима у себя, утверждает, что никакой «партизанщины» в помине не было. Жена сама накрыла им праздничный стол, и был у них с Трофимом хороший, мужской разговор по душам.
Ненадолго прервем здесь повествование» чтобы рассказать подробнее, каким был инок Трофим в застольях.
Специальностей у Трофима в миру было много, а после армии он пять лет рыбачил на траулерах Сахалинского морского пароходства. За рыбкой ходили по полгода, а сойдя на берег, по матросскому обычаю шли в ресторан.
Рассказывает Нина Андреевна Татарникова, мама о.Трофима: «Вшестером пойдут в ресторан, а всего 20 рублей прогуляют. Трофим был заводила и так красиво плясал, что всех заведет. Столы в ресторане сдвинут — и пойдут матросы в перепляс! Его со всех кораблей гулять приглашали — и деньги целы, и довольны все. А домой вернулся — нету отбоя, все его на свадьбу зовут: «С тобой хорошо — никто не напьется, и люди хвалят свадьбу потом».
Рассказывает местная жительница, бабушка Ольга Терентьевна Юрина: «Трофим был пахарь и косарь, а в деревне закон — в сенокос делать стол. И вот косил у нас Трофим. Сварила я курицу, колбаски купила и винца, само собой. Сели за стол, мужики разливают, а Трофим загляделся в окно:
— Ох, и репка у вас уродилась. Репу люблю. Можно репку сорвать?
— Эвон добра! Да хоть всю выдирай.
Нанялся он репы на огороде — вот и весь обед. Переживаю, что парень голодный, а смекнула уже, что он мяса не ест. В следующий раз нажарила Трофиму картошки и сливочного масла натолкла туда побольше — все ж посытней. Смотрю, он картошку мимо и лишь квашеной капустки поел.
— Детка моя, — говорю я Трофиму, — чем тебя мне кормить?
— Баба Оля, свари мне картошки в мундире. Мне жирного нельзя, а то молодость заест.
А ведь работал-то как сердечный! Таких горячих в работе среди нынешних нет. За столом, да, все горячие — одной водки в сенокос, ой, сколько уйдет! А у Трофима застолье — квас да картошка. Даже яичек в карман ему не сунешь: «Баба Оля, я тружусь во славу Христа». Что тут сказать? Одно слово: Трофим — человек Божий».
Вернемся здесь снова к тому первому оптинскому застолью Трофима, когда Николай пригласил его к себе. Сидели они долго, а Николай рассказывал, что окончил уже два курса института, когда обнаружили, что он носит крест: «Вызывают и ставят условие: снимешь крест — оставим, а с крестом вылетишь вон из института. Я им ставлю свое условие: снимите сначала с меня голову, а потом уж снимайте крест. Шею подставил — по шее и дали. Давно бы был уже инженером, а теперь вот вилы да навоз. Но не жалею, совсем не жалею! Может, и было это лучшее в жизни, когда я все же за крест, постоял».
За разговором Николай сперва не заметил, что рюмка перед Трофимом стоит нетронутой.
— Ты чего не пьешь? — удивился он.
— Про тебя думаю. Побратались мы вроде нынче.
— Побратались, точно, — сказал Николай. — Давай закурим?
— Бросил, — ответил Трофим. — Я к Богу пришел. Вся жизнь моя в Боге. И я от Оптиной не уйду. Жизнь положу, а останусь здесь.
Николай объявил потом местным задирам, что Трофим — его лучший друг. И если кто пальцем тронет Трофима, то у него наготове лом.
Защищать Трофима, кстати, не требовалось. Он был из тех, о ком говорят — богатырь. Кочергу шутя завязывал бантиком. А однажды, запомнилось, он был чем-то расстроен и, продев между пальцами гвоздь-сороковку, сотворил молитву: «Господи, помилуй!» От гвоздя после этого осталась спираль.
Все в нем было по-богатырски крупно: не руки, а ручищи, не шаг, а шажище. И ходил он таким стремительным шагом, что его светлые прямые волосы взвевало ветром от быстрой ходьбы. Портрет Трофима лучше всего нарисовал бы, наверно, ребенок, рисуя, как это делают дети, голубые глаза на пол-лица, и при этом пронзительной голубизны.
Один художник, писавший в Оптиной этюды, сказал при виде инока Трофима: «Смотрите — викинг. Какой типаж!» Возможно, он знал о мореходном прошлом инока, а может, просто подметил типаж. Но глядя на богатыря Трофима, легко было понять, как задолго до Колумба викинги открыли Америку, — вышли в плавание к ближнему берегу, но в неукротимом порыве к движению прошли океан, найдя материк.
В Трофиме была эта неукротимость стремления к цели — только Оптина и только монашество. И Господь воздвиг на пути препятствие, укрупняя, возможно, цель: не просто войти, как входят многие в Оптину, но быть достойным питомцем ее.

* * *
Разбитые войска на войне, говорят, быстро учатся. Именно в такой ситуации оказался Трофим — денег нет, жить негде и не на что, а в монастырь его не берут. На войне как на войне, и хотя брань тут духовная, но сразу хватайся за «щит и меч».
Из более поздних времен стало известным, как настойчиво искал тогда инок Трофим, что помогает в духовной брани, отыскав для себя этот «щит и меч». Шоферу-паломнику Сергею, попавшему по лихости езды в аварию и висевшему тогда в Оптиной на волоске, он дал совет: «Держись за полунощницу. Великая сила! Будешь неопустительно ходить на полунощницу — ни один бес тебя из монастыря не вышибет. На себе проверил, поверь». А духовный меч монашества — молитва Иисусова.
В личных книгах инока Трофима (а их много) есть страницы чистые, а есть «перепаханные» пометками — это там, где про молитву Иисусову. И здесь начинается тот пласт воспоминаний, где рассказчики говорят, смущаясь, что об этом нельзя, наверно, писать. Возьмет, например, Трофим книгу про умное делание да и скажет при всех: «Молитва-то умная да голова дурная. В дурную голову молитва нейдет!» Инокиня Нектария из Одринского Никольского монастыря вспоминает, что очень обрадовалась, увидев Трофима в подряснике и с четками. А он сказал о своих четках: «Это пока так — для красоты. Вот если бы и молиться при том». А иеромонаху Марку из Пафнутиево-Боровского монастыря запомнилось, как инок Трофим крутанул на руке четки, сказав: «Игрушка, а?» И в стон: «Игрушка!» Таким он и запомнился многим — обхватит голову своими ручищами и стенает, как дитя: «Не идет молитва. Как ни бейся — не идет!»
А потом был день, когда инок Трофим вернулся с поля на тракторе весь черный от пыли. Заглушил мотор и тихо сказал: «Ты смотри-ка — пошла молитва. На трех тысячах только пошла». Это значит, что он творил тогда три тысячи Иисусовых молитв в день.
Уже через два месяца после «изгнания» и по монастырским понятиям необычайно быстро инок Трофим был облачен в подрясник — на оптинский престольный праздник, на Казанскую в осень 1990 года. Но прежде чем рассказать о его первых послушаниях, расскажем о «непослушании». В монастыре наперед знали — стоит послать Трофима в город вспахать огород одинокой старушке, как все одинокие бабушки сбегутся к его трактору, и он будет пахать им до упора. «Трофим, — предупреждали его,— на трактор очередь. Сперва распашем огороды монастырским рабочим, а потом постараемся помочь остальным». И он честно ехал на послушание. Но тут на звук Трофимова трактора собиралась такая немощная старушечья рать, что сердце сжималось от боли при виде слезящихся от старости глаз. А старость взывала: «Трофим, сыночек, мой идол опять стащил всю мою пенсию. Дров нету! Силов нету! Жить, сыночек, моченьки нету!» Как же любили своего сынка эти бабушки, и как по-сыновьи любил он их! Бывало, пришлют ему из дома перевод, а он накупит своим бабулям в подарок платочки: беленькие, простые, с цветами по кайме. И цены этим платкам не было — вот есть в сундуке шерстяной платок от дочки, есть синтетический от зятя, а простые Трофимовы платочки берегли на смерть и надевали лишь в храм. Эти платки он освящал на мощах, и платочки называли «святыми».
В общем, не хуже других знал инок Трофим, что послушание — бесов ослушание. А только не выдерживало его сердце той картины горя, когда в покосившейся избушке доживает свой век старуха-мать. А сын навещает ее лишь спьяну, чтобы отнять у старухи пенсию. А дочь с зятем пишут из города лишь письмо из двух строк: «Мама, отбей телеграмму, когда зарежешь телка. Мы машину за мясом пришлем». На послушание отводится определенное время, и чтобы успеть сделать побольше, он порой уже бегал бегом. Со стороны посмотришь и подумаешь, что где-то пожар — с ведрами воды бежит от колодца послушник. А потом бежит уже с топором, чтобы наколоть для старушки дров. Он любил людей, и спешил делать им добро.
Как-то раз он возил дрова куда-то за Руднево и сделал при этом внеплановую ездку, узнав, что в холодном, нетопленном доме лежит без дров больная старушка. Он привез ей дрова, растопил печь и уже возвращался в монастырь, когда первый удар колокола возвестил, что до всенощной осталось 15 минут. На службу он явно опаздывал, ибо по дороге до монастыря ехать минут тридцать. И тогда он бросил свой трактор, как танк, напрямик, заныривая на скорости в овраги. Рядом с ним в кабине сидела тогда иконописец Ольга С., и ей стало страшно, но не от этих оврагов, а от того, как внезапно переменился Трофим. Он всегда был улыбчив. А тут рядом с ней сидел незнакомец с таким отрешенно-серьезным лицом, что ей показалось: его нет на земле — он весь в молитве и весь перед Богом. Ко всенощной они тогда успели.

* * *
Никого в монастыре не любили так, как инока, Трофима и никому, вероятно, не попадало больше, чем ему. Сам инок рассказывал об этом так: «Сперва по гордости хотел все сделать по-своему, а за непослушание бесы больно бьют. Зато когда приучишь себя к послушанию, так хорошо на душе».
Имя Трофим в переводе с греческого означает «питомец». Он действительно питомец Оптиной и любимое дитя ее, наделенное редким в наш гордый век даром — даром Ученика. А чтобы показать, что такое труд ученичества, где воистину на ошибках учатся, расскажем, как нес епитимью инок Трофим. Бывало, оптинцы сокрушаются — ох, Трофима опять поставили на поклоны, и это по нашей вине! Помню, в монастыре испекли свой первый хлеб, а пекарем был Трофим. И в общем ликовании — свой первый хлеб! — пол Оптиной набилось в пекарню снимать пробу. А хлеб был горячий и такой вкусный, что, не благословясь, ополовинили выпечку, а епитимью за это нес Трофим. Так вот, он воспринимал епитимью как милость Божию, предваряющую Страшный Суд, а земные поклоны любил. Один раз в Оптикой гостил Владыка и, наблюдая, как жизнерадостно несет епитимью инок Трофим, охотно полагая земные поклоны, сказал уважительно: «Хороший инок».
Возможно, кто-то скажет, что об этом не надо писать. Но в монастырь приходят люди не с ангельскими крыльями за плечами, а истинный подвижник — до смерти ученик. И вычеркнуть труд ученичества из жизни инока Трофима — это вычеркнуть его подвиг.
Инок Трофим был чужд теплохладности в любви к Богу и людям. И завершая разговор о его горячности, приведем еще одну историю. Жил тогда в Оптиной мальчик, о котором блаженная Любушка сказала, что он будет монахом-молитвенником. Мальчику было тогда лет восемь, и он любил бегать стремглав. Мать одергивала его, пытаясь приучить будущего монаха к степенной поступи, а старец сказал: «Не трогай его. Мальчишество с годами пройдет, но пусть останется этот огонь, который он отдаст потом Богу». Как сложится жизнь мальчика — покажет будущее. А об иноке Трофиме уже известно — весь огонь своей души он отдал Господу Богу.



«ИЩИТЕ ЖЕ ПРЕЖДЕ ЦАРСТВИЯ БОЖИЯ...»

Недавно один паломник сказал, что с годами Оптина сильно переменилась и прежней романтики здесь уже нет. Это правда — перемены огромные. И чтобы обозначить суть этих перемен, приведу случай из прошлого. Шла я берегом реки в Оптину, обогнав по пути группу подростков. Старший нес на руках девочку с каким-то синюшно-бледным лицом.
— Что, ей плохо?— спросила я.
— Ничего, сейчас отойдет. С иглы сошла — завязала круто.
— Может, все же отправить ее в больницу?
— Нет, нам в Оптину надо. Богу дали слово — обет. Где тут Оптина?
— Да вот, перед вами, — показала я на противоположный берег реки. — Идите за мною, и вместе дойдем.
Монастырский понтонный мост к зиме уже сняли, и ходить приходилось в обход. Лед на реке еще не встал, а вода лишь подернулась тонюсенькой пленочкой, припорошенной сверху снежком. Подростки при виде Оптиной опустились на колени, а я пошла вперед, полагая, — нагонят. Обернулась и обомлела — дети уже неслись по реке, а тоненький ледок исчезал под их ногами. На реке уже во всю ширь бурлила вода, и ветер донес властный крик старшего: «Николай-Чудотворец, помогай!» Но пока на ватных от страха ногах я спускалась к воде, они были уже на том берегу. Радости об их спасении в тот миг не было, но скорее недоумение: ведь не святые же отроки, чтобы аки посуху ходить по воде? Тем не менее дети прошли.
И годы спустя понимается: в жизни каждого человека есть, наверное, свое православное детство, когда так щедро, авансом дается благодать. Тут достаточно крикнуть в небо: «Николай-Чудотворец, помогай!», и вода обратится в твердь. Тут как в детстве — младенец просит есть, а мать спешит накормить. И милостивы к младенцам духа святые угодники. Такой была Оптина первых лет — паломники называли ее страной чудес, рассказывая друг другу с восторгом новоначальных: «Представляешь, только успел помолиться, а Господь уже все дает!» И шли бесконечные рассказы о чудесах, как Господь послал денег на дорогу, дал кров, напитал. Однажды эти рассказы оборвались, и вдруг обозначилось — как же младенчествует еще душа, пока ищет у Господа земных милостей, забывая о главном: «Ищите же прежде Царствия Бо-жия и правды его...» (Мф. 6, 33).
Вот рубеж в истории Оптиной пустыни — Пасха 18 апреля 1993 года. И Оптина прошла через то огненное испытание, из которого она вышла уже иной. В этот день в нашу жизнь зримо вошла вечность. В храме перед открытыми Царскими Вратами стояли три гроба, и люди с ослепшими от слез глазами шли к братьям с последним целованием: «Христос воскресе, отец Василий!», «Христос воскресе, Трофимушка!», «Христос воскресе, отец Ферапонт!» Душа почему-то не вмещала этой смерти — с братьями шли христосоваться, как с живыми, и выбрав самое красивое пасхальное яичко, клали на край гроба, наивно подталкивая поближе к руке. «Христос воскресе, родные!»
Так и стоят до сих пор перед глазами три гроба, окруженные, будто венцами, яркой радугой пасхальных яиц. А над онемевшим от горя храмом звучал с амвона тихий голос игумена Павла: «Вот жили мы, жили и не знали, что среди нас живут святые».
Но чтобы осознать все это, надо было смириться с утратой и унять крик боли в душе: как так — убиты молодые и такие прекрасные люди? Как же мало им было отпущено и как стремительно краток был их монашеский путь! Врач Ольга Анатольевна Киселькова, знавшая о. Василия еще по Москве, сказала о его пути: «Это было восхождение по вертикальной стене».
В храмах России уже пишут их иконы, а люди приезжают в Оптину, чтобы рассказать о случаях дивной помощи по их молитвам. Надо радоваться этому. Но только жива еще в Оптиной боль утраты — нет с нами наших братьев. «Прости нас, Господи, — сказал в годовщину памяти новомучеников схиигумен Илий, — у Тебя много святых, у Тебя всего много, но как же нам не хватает наших братьев. Сколько доброго они бы еще сделали на земле. Прости нас, Господи, что скорбим». Вот и пятится память в прошлое и, отвергая утрату и смерть, воскрешает иное время — они живые и еще ходят среди нас. Вот улыбается, щурясь от солнца, послушник Игорь, помогая иеромонаху освящать братское кладбище. Самого кладбища еще нет, но есть заросший бурьяном пустырь, огороженный слегами от коз. Послушник Игорь подпевает иеромонаху, подкладывая ладан в кадильницу, а какой-то приезжий насмешливо смотрит на них. Его, похоже, смешит торжественность молебна среди зарослей крапивы и репья, и он острит:
— А что — должно быть, неплохо лежать здесь?
— Неплохо? — обернулся к нему послушник Игорь. — Да это великая честь быть погребенным здесь!
Вот и выпала о. Василию эта честь — быть погребенным на святой земле Оптинской.
Первым на братском кладбище был погребен иеросхимонах Иоанн. Он пришел в обитель уже приговоренным врачами к смерти, но об этом мало кто знал. Трудные послушания он нес наравне со всеми. И Господь продлил его дни — он был рукоположен во диакона, потом в иеромонаха, и всех удивил лишь ранний постриг в схиму. Говорят, он был молитвенник. И когда ночью душа его вознеслась к Богу, многие в обители разом проснулись от чувства неизъяснимой радости. Отец Василий нес его гроб и сказал: «Иоаннчик, молитвенник ты наш, помолись, родной, чтобы мне быть рядом с тобой». Теперь они рядом — их могилы соседствуют.
А еще вспоминается самое начало: послушник Игорь в перепачканной известкой куртке грузит на носилки обломки стен от церкви Казанской
Божией Матери. Самой церкви еще нет — вокруг руины да свалки, и не верится пока, что восстанет обитель с белоснежными храмами и благоуханием роз возле них. Но это будущее уже живет в душе молодого послушника, и он записывает в дневнике: «Радуйся, Кана Галилейская, начало чудесам положившая, радуйся, земле Оптинская, наследие чудотворства приявшая. Яко Иисус избирает вас и ублажает купно, и Мати Его и ученики Его, темже приимите радость совершенную, утешение познайте, истиной подаваемое, и источник ликования вечнаго».
Вот и дала наша Кана Галилейская, земля Оптинская свой первый духовный плод — красное вино святости, добела убелившее ризы новомучеников, званых Господом на Небесный пир.
В жизни иеромонаха Василия это была его восьмая Пасха. Но шел такой стремительный духовный рост, обещавший многое в будущем, что в день его смерти один старец сказал: «Архимандрита убили». Незадолго до убийства о. Василия представили к награждению золотым наперсным крестом, но получить его он не успел. Вместо этого был крест на кладбище.
Три креста, как три родные брата,
Тишиной овеяны стоят.
Во гробах, за Господа распяты,
Три монаха Оптинских лежат

Жизнь трех Оптинских новомучеников была краткой и по-монашески тайной. «Подвиг их сокрыт от людей, — писал нам один из прозорливых отцов, — но они предстательствуют за нас пред Престолом Господа». И чтобы хотя бы отчасти понять этот подвиг, надо снова, как ни больно, вернуться в ту залитую кровью Оптину, где на Пасху умолкли колокола. Но начать лучше с событий перед Пасхой.


 

Часть вторая

ПЕРЕД ПАСХОЙ

КРОВЬ В АЛТАРЕ

Перед Пасхой в алтаре всегда кипит уборка. Иеромонах Филипп, еще инок в ту пору, вспоми­нает, как он чистил в алтаре ножом подсвечник, а нож сорвался, поранив руку. Зажав рану, он выбе­жал из храма. Ведь если в алтаре прольется кровь, надо заново освящать его. Послушник-алтарник Александр Петров вышел следом за о. Филиппом и, забинтовав ему руку, сказал: «Не понимаю, что происходит? За страстную седмицу уже четвертый раз кровь в алтаре. То копие сорвется на проско­мидии, то еще кто как-то поранится. Что такое - кровь в алтаре?»
В Страстную Пятницу произошло нечто необъ­яснимое. В час распятия Христа и выноса Плаща­ницы скорбь Великого поста перерастает уже в ту боль, когда вместе с людьми скорбит и природа. В три часа пополудни, как подмечено многими, пусть ненадолго, но меркнет солнце, скрываясь за тучей, а по земле проносится гулкий вздох ветра, взды­мающий в воздух кричащих птиц. Болезнует душа в этот час. И надо знать чистую душу о. Трофима, любившего Господа столь великой любовью, что в Страстную седмицу он не вкушал даже маковой росинки, чтобы понять - случилось невероятное: старший звонарь, он первым вскинул руки к ко­локолам, задав тон о. Ферапонту, и на выносе Плащаницы они вызвонили пасхальный звон. Инока Трофима вызвали для объяснений к отцу наместнику, но он лишь растерянно каялся, не в силах ничего объяснить. Объяснилось все позже, когда братия подняли на плечи три гроба, и шло погребение под пасхальный звон.
Вот еще случай. На Пасху 1993 года в Оптину из Москвы должны были приехать дети из право­славной гимназии. Но перед самой поездкой автобус сломался. Когда же после Пасхи вызвали автоме­ханика, то оказалось, что автобус абсолютно исправен и заводится с первого поворота ключа.
А еще вспоминается, что под вечер Страстной Субботы над Оптиной стояло странное марево - воздух будто дрожал, контуры предметов двоились, а сердечники хватались за сердце. Странного было много. И позже иные припомнили не менее странную Пасху перед Чернобыльской катастрофой, когда по храмам гудел ветер, опрокидывая порою потиры в алтарях. «С нами Бог говорит не разговорным язы­ком, но показательно», - писал подвижник нашего века схимонах Симон (Кожухов, Ф1928). Сколько же грозных знамений являет наше время, но не внемлет им до поры человек.
Конечно, странного перед Пасхой 1993 года было много, но все это воспринималось как искушения Великого поста. И в нашей православной общине мирян, еще существовавшей тогда при Оптиной, перед праздником, как обычно, пекли. Гостей на Пасху съезжалось так много, что выручал дежур­ный рецепт: начистить ведро картошки и поставить ведро теста на пироги. За общей работой ре­шили читать. А как раз в Страстную Пятницу в монастырь привезли еще пахнущую типограф­ской краской книгу «Жизнеописание Оптинского старца иеросхимонаха Амвросия». Вот радости было! До этого в монастыре имелось лишь две фото­копии этой книги. Их выдавали только для чтения в трапезной, читая вслух ежедневно. И теперь все гадали, откуда начать читать?
Решили просто: «Господи, благослови!» - на­чав читать там, где открылось. И выпало нам слу­шать про смерть, как к шамординской парализо­ванной монахине Параскеве днем, воочию, прихо­дила смерть в образе скелета. Ударила по спине, и онемела спина. Замахнулась еще дважды для смер­тельного удара, но каждый раз некий голос пресе­кал замах: «Оставь ее! Ей нужно жить; она еще не готова. Иди к монахине Глафире, та совершенно готова для перехода в вечность». В тот час и скон­чалась монахиня Глафира, а монахине Параскеве была дарована долгая жизнь для подготовки.
Чтение и стряпня оборвались разом от этих мыслей о подготовке.
- Пойдемте лучше пораньше в монастырь, - сказала вдруг студентка-выпускница химфака Есфирь.
- А разговляться чем будешь - редькой?
- Чем Бог пошлет.
И годы спустя вспоминается, как в Страстную Субботу уходит в монастырь через луг беспечная молодежь, еще не ведая, что завтра нам предсто­ит пережить такую боль, после которой уже не будет смешливой студентки Есфири, а будет ино­киня Фотинья. И общины больше не будет - почти все уйдут в монастырь.
Словно уготовляя нас к пониманию грядущего, Господь дал перед Пасхой каждому свое чтение. Оптинский иконописец Мария Левистам, в ту пору доярка по послушанию, вспоминает, что перед Пас­хой читала о том, что мученичеству за Христа всегда предшествует бескровное духовное мученичество. Это важная мысль для понимания христианского подвига мученичества. Убивают сегодня, к несчастью, многих, и в каких же муках уходит порой из жизни человек. У каждого свой крест, но не на каждом знак святости. Есть крест и разбойника, хулившего Христа.
* * *
Вспоминают, что перед Пасхой инок Трофим читал книгу Сергея Нилуса «Близ грядущий антихрист или царство диавола на земле». Книга потрясла Трофима, и он зачитывал из нее отрывки друзьям. Кто-то при этом спросил его: «А ты не боишься, что тебя убьют?» А иеродиакон Серафим запомнил ответ: «Знаешь, я к смерти готов».
В последнем письме к родным, еще далеким от церкви в ту пору, он умоляет их спешить в храм: «Дорог каждый день. Мир идет в погибель». Воз­можно, эти строки - отзвук прочитанного. Но возможно и иное - царство диавола было рядом и заявляло о себе. Вспоминают, что Великим по­стом в переплетную мастерскую, где работал тогда по послушанию инок Трофим, пришел некто, объя­вивший, что монахов надо убивать и скоро их нач­нут резать.
- Да ты что, брат, говоришь? - сказал ему инок Трофим. - Лучше садись и супу поешь. Я суп­чик сварил.
- Не хочу. У вас суп постный. Идем лучше к нам - мы рыбой угостим.
- Кто ж Великим постом рыбу-то ест?!
- Ты наш, наш! - сказал гость, схватив на прощанье инока за руку.
Гость ушел, а инок Трофим продолжил работу. Он осваивал тогда тиснение и для пробы оттиснул на титульном листе помянника трех Ангелов - один повыше, а двое по бокам пониже. Три Ангела трубят в трубы, созывая человечество на Страшный Суд.

О ПСИХИЧЕСКИХ АТАКАХ - ПРОШЛЫХ И НЫНЕШНИХ

Убийство обычно готовят втайне, но культ­просветработник Николай Аверин, убивший трех оптинских братьев, спешил перед убийством раз­рекламировать себя. Колхозные механизаторы вспо­минают, как он пришел перед Пасхой в мастерскую заточить меч на станке, выставив при этом выпивку.
- Николай, на кого зуб точишь - на будущую тещу? - пошутил кто-то.
- Нет, монахов подрезать хочу, - ответил он.
А летчики аэродрома сельхозавиации, где пе­ред убийством работал Аверин, вспоминают, как он демонстрировал им этот странный меч, заявляя: «Я еще прославлюсь на весь мир!» Был он при этом трезв. И водку, замечали, не пил, но приторговывал ею, имея всегда запас в своей личной машине.
Незадолго до убийства у Аверина появились, похоже, немалые деньги, ибо поил он тогда многих и о своих планах вещал открыто. Это запомнилось. Вот и недавно через центр Козельска шел местный житель, нетрезвый уже настолько, что прохожие сторонились его. А он кричал, как на митинге, требуя у всех водки: «Вот Колька Аверин был чело-эк! Обещал подрезать монахов и подрезал! И на водку людям давал! А вы, козлы...»
Разговоры о готовящейся резне слышали мно­гие. За две недели до Пасхи в Оптину приехал человек, рассказавший, что вызвал его к себе пред­седатель колхоза и велел сбрить бороду и снять крест. Он отказался: «Я православный».- «Тогда хоть бороду сбрей,- сказал председатель,- тут намечено ваших резать, а я хочу тебя сохранить. В общем, скройся из деревни на время». Вот и скрывался человек две недели на лесном кордоне.
Одновременно в монастырь шли анонимные письма с угрозами. Игумен М. получил, например, две анонимки с фотографией гроба и обещанием убить его «золотым шомполом в темя». А незадолго до Пасхи некий человек прокричал в храме: «Я тоже могу быть монахом, если трех монахов убить!»
Действовал явно не один человек, но некое сообщество вело на монастырь шумовую атаку, при­чем с позиций демонстрации силы. Зачем? С какой целью - запугать православных? Необъяснимо.
Впрочем, одно объяснение приходит на ум. Историк Карэм Раш, работавший тогда в архивах над материалами о Великой Отечественной войне, рассказал об одной военной операции тех лет. Немцы стояли уже под Москвой, когда наша раз­ведка обнаружила, что знаменитые психические атаки СС, наводившие ужас, - это по сути сеансы черной магии. А против колдунов одно средство - святой крест. И тогда на фронт срочно вызвали сибирские дивизии из православных. Сатанистам противостали воины с нательными крестами и с зашитыми в ладанках молитвами: «Да воскреснет Бог...» и «Живый в помощи». Перед боем доста­вали иконы и шли в атаку на «психов» под ко­манду: «С Богом!» Вот тогда и потеряло силу оккультное оружие Третьего рейха, а «психи» были низложены и осмеяны русским воинством.
Возможно, в одной из этих дивизий воевал отец инока Ферапонта сибиряк Леонид Пушкарев, не­надолго переживший сына. Перед смертью он при­слал в монастырь письмо, где каждая строчка кри­чит от боли: да как же поднялась рука на его не­винного, единственного сына, если он защищал в войну нашу землю от этих «дьяволов»?
В книге Сергея Нилуса «Близ грядущий анти­христ или царство диалова на земле», прочитанной иноком Трофимом перед смертью, приведено про­рочество преподобного Ефрема Сирина: в годы пришествия антихриста, когда будет «страх внутри, извне трепет», «СВЯТЫЕ УКРЕПЯТСЯ, ПОТОМУ ЧТО ОТРИНУЛИ ВСЯКОЕ ПОПЕЧЕНИЕ О ЖИЗНИ СЕЙ». Именно так живут перед Пасхой трое будущих новомучеников - воистину отри­нув попечение о жизни сей и напрягая все силы в духовном подвиге. И хотя в печати появлялись намеки, будто трое оптинских братьев как бы пред­видели свою смерть или были предизвещены о ней, сведений об этом в Оптиной нет. Да и возмож­но ли наспех приготовить душу к вечности, узнав о смерти, допустим, накануне? И все же трое оп­тинских братьев оказались готовыми к смерти, ибо задолго до этого начали заниматься тем высоким духовным деланием, что именуется в монашестве памятью смертной.

«УНЫВАТЬ УЖЕ НЕКОГДА!»

Преподобный Исаак Сирии различает два рода памяти смертной: одно состояние - это телесный помысел с удручающей мыслью о кончине. А «вто­рое состояние - духовное видение и духовная благодать. Это видение облечено в светлые мысли».
Об иноке Трофиме вспоминают, что говорил он о смерти часто, но всегда светло.
Иконописец Тамара Мушкетова записала в дневнике такой случай: за год до Пасхи 1993 года они с сестрами пошли к озеру, чтобы набрать сос­новых почек для чая, и повстречали инока Трофима. Инок быстро набрал им полный пакет почек и ска­зал, заглядевшись на озеро: «Красота какая - не наглядишься. А жить осталось год. Ну, от силы два». Тамара удивилась: «Простите, о. Трофим, но я смотрю на жизнь более оптимистично». Инок промолчал.
Что же касается оптимизма, то все утвержда­ют: радость бурлила в добром иноке через край. Москвич Александр, купивший дом возле Оптиной, рассказывал: «Мы с женой не знали лично о. Тро­фима, но от него исходило такое излучение радости, что, попадая в Оптину, мы искали глазами в храме «нашего» монаха. Издали кланялись ему, а он вспы­хивал такой ответной радостью, что таяло сердце».
Радость радостью, но разговоры о смерти не прекращались. Летом 1992 года о. Трофим сказал приунывшей паломнице: «Лена, чего киснешь? Жить осталось так мало, может быть, год. Унывать уже некогда. Радуйся! Вот»,- и он подарил ей букет полевых цветов.
Летом того же года он помогал на сенокосе местному жителю Николаю Жигаеву, сказав в ми­нуту короткого отдыха:
- Знаешь, чую, умру я скоро.
- Ну, выдумал... - удивился Николай. - Ты мужик сто пудов - проживешь сто годов! И с чего ты взял, что умрешь?
- Сам не знаю. Сердцем чую. Но полгода еще проживу.
Перед Рождественским постом того же года инок Трофим сказал знакомым: «До Рождества доживу,
а до Пасхи не уверен». А за неделю до смерти он отдал знакомому хранившиеся у него документы паломника Николая Р., сказав: «Отдашь Николаю, когда вернется в монастырь». Николай вернулся в Оптину после убийства.
И все же инок Трофим готовился жить и гово­рил радостно: «Надо веем-веем подарить подарки на Пасху». Чтобы успеть купить подарки, он занял деньги у иеромонаха В., поскольку перевод из дома задерживался. И после смерти в келье инока нашли стопку нарядных платков, предназначенных для подарков. Он готовился праздновать Пасху.
Что означает эта постоянная готовность к смер­ти при одновременной готовности жить? Москвич Геннадий Богатырев вспоминает, как он рассказал иеромонаху Василию о пророчествах, указывающих на близкий конец света. А о. Василий сказал: «Про­рок пророчит, а Господь как хочет». Все в руках Божиих, и лишь Господь волен прервать нашу жизнь или продлить ее.
И все же трем оптинским братьям была прису­ща убежденность, что рано или поздно, а придется пострадать за Христа. Возможно, это связано с тем, что им дано было обрести веру еще в те годы гонений, когда неизбежен был вопрос: а пойдешь ли за Христом, если за это убьют? Вот почему обратим особое внимание на те обстоятельства, при которых трое будущих новомучеников впервые вошли в храм. Тут истоки их духовной родослов­ной, и об этом следующий рассказ.

«СВЯТЫЕ ЗОРКО СЛЕДЯТ ЗА СВОИМ ПОТОМСТВОМ»

Один знакомый писатель, обратившийся к Богу уже на склоне лет, сказал как-то в Оптиной: «Если бы я начал сейчас писать рассказ о глубоко несча­стном человеке, я бы начал его со слов: «За него с детства никто не молился». За трех Оптинских новомучеников, выросших в неверующих семьях, тоже с детства никто не молился. И все же духовная родословная нынешнего поколения намного сложнее, чем это кажется на первый взгляд, и приведем здесь одну историю.
Недавно за помощью в архивных розысках к нам обратилась преподавательница английского языка москвичка Лидия, рассказав о себе следую­щее. В раннем детстве она лишилась родителей и воспитывалась у тетки. Все детство ей снился один и тот же сон - стоило ей смежить глаза, как над ней склонялся священник и благословлял ее на ночь иерейским крестом. «Тетя,- сказала она раз с возму­щением, - почему меня, пионерку, крестит ночью какой-то поп?» Тетя посулила ее высечь крапивой, если будет болтать о глупых снах. Она прожила всю жизнь атеисткой, обнаружив ближе к пенсии, что «поп» снится ей все реже и реже, но это сны хорошие. Когда в семье случалась беда, «поп» являл­ся ей во сне, утешая, а от беды после этого не остава­лось и следа. А потом «поп» перестал ей сниться, но она уже так привязалась к нему, что стала тосковать и молить: «Приснись!» И тогда он приснился ей стоящим в храме в великой скорби и с такой силой зовущим ее в храм, что, едва дождавшись рассвета, она побежала в ближайшую церковь.
Вошла и удивилась - все было таким родным и знакомым, что она стала тихонько подпевать церковным распевам. Возвращаясь из храма, она достала из почтового ящика письмо, в котором изве­щалось, что ее отец священник Гавриил, расстре­лянный по статье 58, посмертно реабилитирован.
Таких историй сегодня много, но не сразу от­крывается, как и по чьим молитвам вошла в храм нынешняя Россия, а с нею трое оптинских братьев, принявших мученичество за Христа.
Отец Василий начал ходить в церковь со второй половины 1984 года. А об иноке Ферапонте известно, что в 1987 году он уехал из Красноярского края в Ростов, ибо в его родных местах на многие сотни километров вокруг не было ни единого храма: «Мама, - говорил он дома, - где нет храма, там нет жизни». Но семья была тогда еще неверующей, и мысль о переезде куда-то ради храма казалась несерьезной. В том же 1987 году будущий инок Трофим уехал из дома в Алтайский край, и вскоре его уже видели в храме г. Бийска в стихаре чтеца.
К сожалению, нам неизвестно, как все трое пришли к вере. Но общеизвестно, что в 80-е годы Церковь была еще гонима, причем главный удар был обращен на молодежь. Расчет был простой - в храм тогда ходили одни старушки, и предполага­лось, что православие вымрет естественной смертью, если отсечь от Церкви молодежь. И чтобы убе­диться в прицельном характере гонений, достаточно было попытаться попасть в храм на Пасху, а уж тем более в московский Богоявленский собор, куда еще студентом ходил о. Василий. Оцепление в не­сколько рядов - милиция, дружинники и люди в штатском из органов. Но если бабушек на служ­бу все же пускали, то стоило появиться студенту, как начиналось некое коллективное беснование. Пожилые дружинники с незавершенным начальным образованием дружно срамили студента за «тем­ноту». Комсомольцы с криком: «Бога нет!» - фото­графировали, а люди в штатском составляли досье. Студента из института потом, как правило, исклю­чали, и автор этих строк свидетельствует - как раз в те годы был исключен из МФТИ однокурсник моего сына, и исключен лишь за то, что ходил в храм.
Однажды спортивное начальство Игоря выз­вали в органы и показали досье на капитана сбор­ной МГУ Рослякова. Игоря после этого с капита­нов сняли. И все же до поры ему везло - страной тогда руководили безбожники, поклонявшиеся идолу по имени «спорт». И знаменитым спорт­сменам прощалось то, чего не прощали простым смертным. А Игорь был знаменит.
Газеты печатали его фотографии, называя игро­ком номер один. Вспоминается, что стало неловко при виде фотографии в «Известиях» - обнажен­ный торс спортсмена без нательного креста на груди. «Да нет, Игорь с крестом, - возразили члены ко­манды. - Просто на соревнованиях он его прятал под шапочку». Приходилось прятаться, скрывая веру. И в Покаянном каноне послушника Игоря, напи­санном сразу после ухода из мира, есть горькие строки об этом вынужденном внешнем отречении: «Оставив свет истины, незаметно стою во тьме, яко Петр, страха ради, творю огнь мудрования своего...» И дальше: «Греюся огнем страстей своих, во дво-рех чуждих обретаюся, окаянный». Отречение апо­стола Петра, скрывающего свою веру у костра во дворе претории - это почти сквозной образ мно­гих стихир, а иначе - образ жизни тех лет.
Вот факты того времени. Московский поэт Александр Зорин собирает среди православных, а в том числе и среди друзей о. Василия по храму, деньги на адвоката: в тюрьме Володя. Его посадили лишь за то, что он со своими крестными детьми совершил паломничество по святым местам, а это уже «религиозная пропаганда среди детей». Зна­комых Володи по очереди вызывают в КГБ, и среди них идет спор на тему Петрова отречения: скрыть свою веру, если вызовут? Или ответить как Танечка Зорина, жена поэта: «Делайте со мной,
что хотите, но своих детей я воспитывала и буду воспитывать в православной вере». Ответ достой­ный, но дорогостоящий - у Саши тут же рассы­пали набор уже готовой к печати книги. И он потом долго работал на стройке разнорабочим - рыл канавы и писал только в стол:
Готовлюсь к худшим временам. Боюсь, что истину предам, Как Петр, что поневоле струшу. Готовлюсь. Укрепляю душу.
За веру в Бога могли лишить и куска хлеба и свободы. Но православие уже стало для Игоря смыс­лом жизни, и он не давал себе послабления Вели­ким постом даже со скидкой на чемпионат Европы. Вспоминают, что на чемпионатах спортсменов кор­мили в основном изобильной мясной пищей, а Игорь довольствовался в пост хлебом с чаем, радуясь, если в меню есть гречневая каша. Вот запись из его дневника: «14 - 19 апреля 1988 г. Тбилиси. Пять игр. Пост. Поз­нал опытно слова Давида: колени мои изнемогли от поста, а тело мое лишилось тука. Господи, спаси и сохрани!»
Рассказывает мастер спорта Андрей Янков: «На зарубежных играх команду осаждали поклон­ницы, и после игр мы шли в бар потанцевать с девушками или смотрели телевизор. А Игорь сидел один в своем номере, читал или слушал по кассетнику православную музыку.
Кажется, в Венгрии мы жили в одном номере. «Игорь, - говорю, - а как бы почитать этих «вра­гов народа»?» Он тут же достал из-под подуш­ки и дал мне уж не помню какую книгу. «А как бы, - говорю, - провезти это домой и дать почи­тать нашим?» - «А вот так», - отвечает. Снял с книги обложку, сжег ее в ванной, а текст вложил в корочки книги типа «Учебник тренера». В об­щем, по-всякому прятали и провозили. Игорь себе тогда Библию за границей купил и тайно про­вез - это ведь запрещалось».
А мать о. Василия вспоминает, как сын привез ей из Чехословакии четыре фужера в подарок. «Да ведь шесть положено»,- сказала она сыну, - «Денег не хватило»,- ответил он, доставая из дорожной сумки писанную на ткани икону Пресвятой Троицы. Ткань при досмотре на таможне сквозь сумку не прощупывалась, а от киота, как ни жаль, пришлось отказаться.
В зарубежных поездках команду сопровожда­ли люди из органов, и досье на православного спортсмена росло. Когда в 1986 году должен был состояться чемпионат по ватерполо в Канаде, то к общему изумлению игрока номер один не включили в сборную страны по причине: «невыездной». Мать вспоминает, что сын тогда две недели пролежал в своей комнате, отвернувшись лицом к стене. Это был момент выбора - православие или карьера и громкое имя не только в спорте, но и в журна­листике. А журналист он был одаренный, и как раз в ту пору его пригласили на работу в «Литератур­ную газету» и в «Комсомольскую правду». От этих лестных, как считалось тогда, предложений он от­казался наотрез, сказав другу: «Я знаю, как там пишут, и не хочу лгать». Отныне он писал только в стол, довольствуясь весьма скромным заработком за участие в периферийных турнирах. Словом, в выборе - крест или хлеб, он выбрал крест.
Годы гонений породили не только исповедни­ков, но и околоцерковных диссидентов, столь ув­леченных борьбой с КГБ, что поиск «гэбэшников» теперь уже в Церкви стал для них, похоже, смыслом всей жизни. Скучно им с Богом - без митин­гов скучно. Покойный митрополит Санкт-Петер­бургский и Ладожский Иоанн (Снычев) еще в годы гонений предупреждал о великой опасности, когда борьба со злом вовлекает человека в поток зла.
Господь хранил о. Василия от этой опасности, и само его обращение к Богу произошло в семье с той высокой православной культурой, что склады­вается не только из личного духовного опыта, но из потомственного опыта поколений, послуживших нашей Церкви в монашеском и священническом чине. Вспоминают, что еще в миру Игорь говорил: «Я люблю, чтобы мною руководили». И Господь дал ему такого руководителя - старшего препо­давателя факультета журналистики МГУ Тамару Владимировну Черменскую. Они подружились, и вскоре далекий еще от Бога студент-второкурсник стал своим человеком в этой православной семье.
Рассказывает Тамара Владимировна: «Игорь был из простой рабочей семьи и, помню, любил советоваться: «Что интересного почитать?» Студенты в те годы увлекались дзенбуддизмом, и с Запада шел поток философской литературы, замешанной на оккультизме. Я постаралась, что­бы этот яд не коснулся души Игоря, благо, что при его потребности советоваться сделать это было легко. В нем была чуткость ко всему - до озноба.
Как-то Игорь обратился ко мне за советом, какой семинар ему избрать. После долгих раз­мышлений мы остановились на семинаре по До­стоевскому. Помню, я очень переживала, когда он выбрал для реферата и сообщения на семи­наре довольно сложную тему по Розанову. Се­минар был элитарным по уровню преподавания и по составу, и выступать ему предстояло перед людьми того круга, где языки, например, зна­комы с детства. Так вот, реферат был блестя­щий! Игорь был необычайно одарен и усваивал за год то, на что у других уходило десять лет.
А еще почему-то запомнилось, как в пору на­шего увлечения Достоевским нам подарили биле­ты на премьеру «Кроткой», и мы отправились в Малый театр. Обычно Игорь ходил в спортив­ном, а тут я увидела элегантного молодого чело­века с цветами в светлом английском костюме-тройке. Кстати, цветы он любил так по-детски, что не мог пройти мимо, не купив. И вот сидим мы в ложе перед началом спектакля и я замечаю, что большинство зрителей повернулось и смот­рит в нашу сторону. Я верчу головой, недоумевая, да что же они тут разглядывают? Взглянула на Игоря и поняла - взоры были прикованы к нему. Все в его облике дышало таким благородством, что с той поры и поныне мне все кажется, будто спустилась с неба звезда, чтобы так недолго по­быть на земле...»
По словам Тамары Владимировны, Игоря в свою веру она не обращала - в их семье это не приня­то. Здесь просто любили его, как родного. И Игорь навсегда полюбил этот дом, где мерцала лампадка пред образами, а стены были сплошь в карти­нах - дедушка-священник был художником, и в поездках по Руси всю жизнь рисовал эти дивные храмы, обращенные позже в руины. Но на карти­нах священника храмы еще жили, источая нездеш­ний покой, и студента Игоря тянуло к ним. Вера пришла потом, а сперва он полюбил этот дом с иконами и спешил сюда после занятий.
Студента сначала кормили обедом. А когда он уединялся в своей комнате с книгами, перед ним ставили тарелку с горой бутербродов. «Куда
столько?» - удивлялась Катя, дочка Тамары Владимировны. «Он спортсмен. Ему надо»,- объясняли ей.
Кате было тогда четырнадцать лет. Новый ма­мин студент писал стихи, а она критиковала их: «Пло­хо!» - «Разве?» - удивлялся Игорь. А подумав, соглашался: «Слушай, а ведь правда плохо». Зато в музыке вкусы у них были общие. Вспоминают, как однажды они с Катей четырнадцать раз подряд про­слушали новую запись и долго сидели в сумерках, слушая, как на далеком Афоне монашеский хор поет: «Кирие, елейсон!»
Первой перемены в сыне заметила мать. У него вдруг резко изменился вкус. Он давно уже ревно­стно собирал домашнюю библиотеку и выстаивал долгие очереди за подпиской на классиков, радуясь, что купил полное собрание сочинений Льва Толстого. А тут, к возмущению матери, он вдруг вынес все его книги из дома, сказав: «Мама, да он же еретик!» А на опустевшее место в книжном шкафу вскоре встало собрание сочинений святителя Игнатия Брянчанинова, правда, в ксерокопиях. И все-таки в семье Тамары Владимировны никто не смог ответить на вопрос, как и когда Игорь стал верующим. А чтобы понять, почему так непрост вопрос о вере, приведем один разговор с о. Васи­лием уже в Оптиной пустыни. Одна прихожанка пожаловалась ему, что не успевает вычитать ут­реннее правило, потому что надо накормить и от­править сына в школу, а там уже и самой бежать на работу. Он молча выслушал ее и вдруг сказал волнуясь: «А достойны ли мы произнести само имя Господа?» Ответ был ясен - недостойны. И сколько же мы грешим в разговорах, поминая имя Божие всуе! Так вот, в семье Тамары Влади­мировны не говорили о православии, но дышали им. Духовником семьи был в свое время ссыльный святитель Лука (Войно-Ясенецкий), и жизнь дала им такие примеры мученичества за Христа, рядом с которыми обмирает душа, спрашивая себя: а в вере ли мы? Вот дивный промысл Божий – с самого начала Господь ввел будущего новомученика Василия Оптинского в ту среду, где знали о муче­ничестве из опыта, а не из книг.
Время, когда о. Василий начал ходить в храм, совпало с массовым выходом «лагерной» литера­туры, повествующей об ужасах той преисподней, где людей убивали физически и духовно. В доме Тамары Владимировны Игорь познакомился с ины­ми лагерниками - узниками за Христа, подру­жившись, в частности, с протоиереем Василием Евдокимовым (U1993). Когда протоиерея Василия спросили: «Батюшка, а страшно было в лагерях?». Он ответил: «Конечно, страх был, когда пробира­лись тайком на ночную литургию в лагере: вдруг поймают и набавят срок? А начнется литургия - и Небо отверсто! Господи, думаешь, пусть срок на­бавят, но лишь бы подольше не наступал рассвет. Иногда мне даже казалось, что мы, узники Христо­вы, были свободнее тех, кто на воле. Как объяс­нить? Дух был свободным, и дух пылал. Вот был у нас монах-простец и все, бывало, говаривал: «Посмотрите, кто на Голгофе? Христос, Божия Матерь. И римские воины - они делают свое дело, а мы свое».
Известно, что старый священник подолгу беседовал со студентом Игорем. О чем? Теперь уже не спросишь. Но сохранились записанные на магнитофон рассказы о. Василия Евдокимова о преподобном Оптинском старце Нектарии, к которому он ездил в ссылку, о влыдыке-исповеднике Афанасии (Сахарове), о священномученике Сергие Мечеве и иных светильниках нашей Церкви. И что­бы хоть отчасти передать дух бесед старого свя­щенника, приведем один из его рассказов.
Рассказ о. Василия Евдокимова: «В Москве до революции близ Казанского вокзала был храм трех святителей - Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого. После революции храм стали разрушать. А работал тогда в ресторане Казанского вокзала православный официант. Голод был страшный, а официанту в ресторане полагался обед. И вот он отдавал свой обед голодающим, а сам уходил в поруганный храм. Поднимет с пола крестик или икону, по которой ходят ногами, благоговейно оботрет и вздохнет: «Православные созидают, а они разрушают». И забрали официанта известно куда.
О судьбе этого официанта я узнал таким образом. В Москве тогда гремел своими лекция­ми профессор Браудо. Молодежь им восторга­лась - зал всегда битком. Ну и я пошел послу­шать. А профессор Браудо, оказалось, читал лек­цию о том, что вера в Бога - это особый вид шизофрении и религиозного помешательства. Говорил он так зажигательно, что молодежь аплодировала. Успех был полный. И тут величе­ственным жестом профессор повелел служите­лям привести для демонстрации больного, и в зал вошел наш официант.
Был он бледен от заточения, но столько по­коя и одухотворенности было в его лице, что аудитория сразу притихла. «Вам, наверное, скуч­но в психиатрической лечебнице?» - стал ему задавать вопросы профессор. «Нет, - ответил официант, - у меня есть Библия, а жизни не хватит, чтобы познать эту дивную Книгу». Профессор стал задавать ему вопросы по Биб­лии, надеясь показать аудитории «темного фа­натика», не замечающего противоречий в Биб­лии. Но официант давал такие блестящие и мудрые ответы, цитируя Библию наизусть, что молодежь была уже полностью на его стороне. А профессор в раздражении воскликнул: «Да как вы могли запомнить наизусть эту толстую кни­гу в ней же, наверное, страниц шестьсот?»
Словом, профессор «провалился», и молодежь восторгалась уже официантом. Профессор приказал спешно увести его, спросив напоследок: «Неужели вам все это не надоело и вы по-пре­жнему ни на что не жалуетесь?» - «Нет, - ответил официант, - с Богом везде хорошо». И с такой благородной учтивостью поклонился аудитории напоследок, что когда его выводили, многие пошли за ним. Профессор возмущенно что-то кричал, пробуя продолжить лекцию, но моло­дежь уже дружно покидала зал».
Сразу после воцерковления Игорь стал ездить в Псково-Печерский монастырь на совет к архи­мандриту Иоанну (Крестьянкину), ответившему на вопрос о своих лагерных годах почти теми же словами, что и протоиерей Василий Евдокимов. «Почему-то не помню ничего плохого. Только по­мню - Небо отверсто, и Ангелы поют в небесах». Где Голгофа - там Христос. И Игорю дано было впитать в себя ту огненную веру исповедников и новомучеников Российских, от которой до монаше­ства был уже краткий путь.
Перед уходом в монастырь он в последний раз приехал в дом Тамары Владимировны, чтобы по­прощаться уже навсегда. И если побывать в этом доме и сесть на излюбленное место Игоря в углу дивана, то откроется, что отсюда во всю ширь окна видны купола Богоявленского собора, а сами хо­зяева дома - из рода Богоявленских, давших миру священномученика Владимира (Богоявленского), митрополита Киевского и Галицкого, убиенного за Христа в 1918 году. Предстательство святых за нас обычно свершается втайне, но в Страстную Суббо­ту 1993 года вдруг стала явной эта незримая связь. И здесь опять вернемся к событиям перед Пасхой.
В дневнике преподобного Оптинского старца-исповедника Никона есть поразительная запись об участии святых в нашей жизни. Он был еще по­слушником, когда преподобный Оптинский старец Варсонофий прикровенно открыл ему, что он по­ступил в монастырь по молитвам святого мученика Трифона, сказав: «Почему за вас ходатайствовал мученик Трифон, нам не дано знать. Быть может, вы его отдаленный потомок, а святые зорко следят за своим потомством».
Тайна единения Церкви земной и Небесной сокрыта от нас в нынешнем веке и все же ощутима порой. В Страстную Субботу 1993 года киевляне привезли в Оптину пустынь частицы облачения священномученика Владимира Киевского и за не­сколько часов до убийства раздали их оптинской братии.
Иноку Ферапонту вручили эту святыню на литургии в скиту, а иеромонаху Василию на ли­тургии в Свято-Введенском соборе, и как раз в тот момент, когда пели тропарь: «Благообразный Иосиф, с древа снем пречистое тело Твое...» Этот тропарь пел перед расстрелом священномученик Владимир Киевский, и его келейник Филипп рас­сказывал: «Митрополит был спокоен - словно шел
на служение литургии. По дороге, в ограде Лавры, митрополит шел, осеняя себя крестным знамением, и в предвидении смерти благоговейно напевал: «Благообразный Иосиф, с древа снем пречистое тело Твое...» Так уже в распеве Страстной Субботы явила себя связь новомученичества наших дней с новомучениками прежних лет.
Двенадцатилетняя киевлянка Наташа Попова вручила иноку Трофиму частицу облачения священномученика Владимира Киевского уже перед Крестным ходом на Пасху. Девочка была очень привязана к иноку Трофиму, и потому расскажем немного о ней. В шесть лет Наташа попала под чернобыльское облучение и тяжело заболела. По­том ее крестили, но хорошо она себя чувствовала только в Оптиной пустыни.
Из воспоминаний Наташи Поповой: «С 10 до 12 лет я жила в Оптиной пустыни, и без родите­лей было сначала одиноко. Ведь когда болеешь, хочется ласки. И тут Господь мне послал моего большого друга инока Трофима. Мой духовный отец не благословил меня пересказывать наши с ним разговоры. Но один разговор могу передать. «Отец Трофим, - говорю, - опять я провини­лась и давно не писала домой». А он вздыхает: «Да и я давно домой не писал». А потом говорит, потупясь: «Вот мы оставили родных и приехали сюда работать Божией Матери. Неужели Ца­рица Небесная оставит их?»
Инок Трофим был очень веселый и часто под­кармливал меня фруктами. Теперь я понимаю, что он не ел фрукты на братской трапезе, а прино­сил их мне. Но тогда это было для меня, как фокус, - бывало, смотрит на меня, улыбаясь, а из рукава рясы вдруг возникает апельсин. Это было так весело!
Когда уже перед самым Крестным ходом я отдала иноку Трофиму частицу мантии священномученика Владимира Киевского, он благоговей­но приложился к ней и произнес: «Как жаль, что я не знаю ничего о его жизни». - «Отец Трофим, - сказала я,- у нас в Киеве сейчас выходит книга о священномученике Владимире. Я обязательно привезу ее вам, и вы все прочтете». - «Если до­живу», - ответил он так серьезно, что у меня оборвалось сердце. Я даже рассердилась: «Ну, как вы можете так говорить? Вы обязательно до­живете! Слышите, обязательно!» И тогда он сказал уже как бы в шутку: «Ну, если доживу-у». Приложился еще раз к частице мантии священномученика и ушел с ней благовестить свою по­следнюю Пасху».
Вот тайна инока Трофима - он часто говорил о своей скорой смерти, и никто не понимал - почему, пока из Бийска не пришло письмо от раба Божия Иоанна. В письме рассказывалось о жизни инока до монастыря и о том, как он доби­вался открытия храма в деревне Шубенка Алтай­ского края. Он собрал тогда множество подписей верующих, бился во всех инстанциях, но везде был получен отказ. Это не случайность. В те годы (1988 - 1989) весь мир обошли фотографии голо­дающих ивановских ткачих, лежащих уже в смерт­ном измождении на ступеньках храма. Власти не отдавали храм верующим - и это в многоты­сячном городе без церквей. И тогда несколько ива­новских подвижниц дали обет принять крестную смерть за Христа, не вкушая пищи, чтобы уже своими телами вымостить народу дорогу в храм.
Из письма раба Божия Иоанна: «Вечером родительской субботы Святой Троицы мы шли с Алексеем (о. Трофимом) на всенощную в храм.
Вдруг он припал на колени и воскликнул: «Смотри, брат!» И мы увидели на траве икону Святой Троицы необыкновенной красоты: три юноши в белых одеждах, пришедшие к Аврааму. Алексей сказал тогда о своей мученической смерти: «Не­ужели, брат ты мой, это смерть моя?» Я отве­тил: <<Ты молод, Алексей, и должен много полезного совершить. Не надо думать о смерти». А он сказал: «Ты много читал о святых явлениях людям, которым суждено было пострадать во имя Господа нашего. Видно, и мне придется». Здесь нас увидел о. Петр и позвал: «Что это вы там?» Мы подошли к отцу Петру под благословение. В это время светило солнце и при солнце пошел редкий и теплый дождь. На нашу просьбу освятить икону о. Петр сказал, что икону освятил Сам Господь.
Только после мученической кончины инока Трофима мы поняли, что это было предзнамено­ванием Божиим».
Рассказывает брат о. Трофима Геннадий: «Ког­да мы с другим нашим братом Саней приехали в Оптину навестить Трофима, то сразу спросили, а с чего это он в монахи пошел? Трофим расска­зал, что перед уходом в монастырь ему было зна­мение - от одной иконы исходил ослепительный свет, и он услышал голос, дважды или трижды сказавший ему что-то. К сожалению, мы с Саней не верили тогда в чудеса, а потому не постара­лись запомнить рассказ. Да и что мы понимали в ту пору, если лишь уговаривали брата ехать домой? «Как же я уеду отсюда, - сказал Трофим, - если войду в храм, а каждая икона со мной разго­варивает».
Знамение от иконы пришлось на Троицу 1990 года, и Трофим сразу же купил билет до Оптиной пустыни, решив уйти в монастырь. Что у него украли тогда: паспорт, деньги, билеты - эти подробности уже забылись. Но рассказывают, что Трофим отчаянно бился полтора месяца, силясь уехать в монастырь, а враг воздвигал препятствие за препятствием. И тогда со свойственной ему реши­мостью он сказал: «Хоть по шпалам, а уйду в мона­стырь». При его характере он дошел бы до Оптиной по шпалам. Но Господь, испытав его решимость, подал помощь - один батюшка замыслил палом­ничество в Оптину и взял Трофима с собой. Так появился в обители будущий новомученик Трофим Оптинский.
* * *
По словам святителя Иоанна Златоуста, «муче­ником делает не только смерть, но душевное расположение; не за конец дела, но и за намерение часто сплетаются венцы мученические». И вот еще два свидетельства о готовности оптинских брать­ев пострадать за Христа. Ростовчанка Елена Тара­совна Теракова, у которой перед монастырем жил будущий инок Ферапонт, написала о нем в воспо­минаниях: «Мне запомнились его слова: «Хорошо, - сказал он, - тем людям, которые приняли мучени­ческую смерть за Христа. Хорошо бы и мне того удостоиться».
Из воспоминаний Петра Алексеева, студента Свято-Тихоновского Богословского института: «Я был еще мальчиком, а отец Василий иеродиа­коном, когда вместе с одним батюшкой они зае­хали на машине в наш деревенский дом возле Оптиной, чтобы завезти довольно тяжелую ико­ну, которую мама писала тогда для монастыря.
Наш дом стоит на горе, и отсюда открыва­ется очень красивый вид на Оптину пустынь, расположенную вдали за рекой. Отец Василий залюбовался видом и сказал: «Ну, вот, Петька,
когда начнутся гонения, мы придем жить к тебе». И тут же пошел с батюшкой по саду, намечая, где можно поставить часовню и молиться здесь, если монастырь из-за гонений закроют. Меня поразило тогда, что они говорят о гонениях как о чем-то реальном и даже ГОТОВЯТСЯ к ним». Таково устроение монашеской души, чутко улав­ливающей дыхание опасности, еще неведомой миру. Расскажем же о последних днях земной жизни трех Оптинских новомучеников.

ИНОК ТРОФИМ

«ДУША НОСИТ ТЕЛО СВОЕ»

Игумен Тихон вспоминает, как в понедельник второй седмицы Великого поста он задержался после службы в алтаре и увидел, как инок Трофим, прибрав в пономарке (он нес тогда послушание пономаря), взял просфору и, благоговейно вкушая ее со святой водой, сказал: «Слава Богу, неделя прошла. Теперь и разговеться можно».- «А ты что, всю неделю не ел, что ли?» - спросил Трофима о. Тихон. - «Ничего, я привычный», - ответил инок.
«Признаться, я не поверил ему тогда, - расска­зывал игумен Тихон. - А позже узнал, что о. Трофим имел привычку поститься, не принимая пищи, и куда более долгие сроки».
Поверить в сугубое постничество о. Трофима было, действительно, трудно - он был всегда не­утомимо-бодрый, радостный, а вид имел цветущий. И если бы в ту пору в Оптиной кто-то стал рас­сказывать, что о. Трофим тайный аскет, его бы пе­респросили с недоумением: «Это кто - Трофим, что ли?» Трофима все любили и, казалось, знали. А после убийства выяснилось - человек он был закрытый и сотаинников не имел.
«Вспоминаю Трофима и сразу вижу такую картину, - говорит, улыбаясь, паломник Виктор Прокуронов, - вот приезжает Трофим с поля на тракторе, а к нему со всех сторон спешат дети и бегут, ласкаясь, собаки. А монастырские кони уже тянут шеи, норовя положить ему голову на плечо». Дети любили инока восхищенной любовью - он знал повадки животных, голоса птиц и «понимал» лошадей, а до монастыря работал на племзаводе, объезжая породистых скакунов. «Бывало, летит на коне через луг, - вспоминает оптинский штукатур Пелагея Кравцова, - а мы работу бросим и смотрим ему вслед. Красиво, как в кино! На коне сидел, как влитой. «Трофим, - говорю, - ты не из казаков ли родом?» А он улыбается: «Конечно, казак».
Это был веселый инок. Очень «серьезные» юноши-паломники тех лет, случалось, корили его за «ребячливость», чтобы годы спустя понять - он был очень взрослый человек, чутко подмечав­ший, когда ближнему плохо. И тут у него были свои приемы педагогики.
Рассказывает москвичка Евгения Протокина: «Перед Пасхой 1993 года мы не спали несколько ночей подряд и на ночной пасхальной литургии буквально рухнули. Дети, задремав, повалились на пол. А мы с подругой привалились друг к другу на лавочке и одно желание - спать. Так обидно было - ведь ради Пасхи ехали в Оптину, а тут!.. И вот где-то в три часа ночи из алтаря вышел Трофим. Улыбнулся при виде нашего «сонного царства» и как-то смешно пошевелил верхней губой, будто зайчик морковку жует. Дети при виде «зайчика» ну просто ожили от счастья. А мы с подругой вскочили на ноги, и сон как ру­кой сняло. Обнимаем друг друга: «Христос воскресе!» И такая радость в душе.
Много доброго я видела в жизни от моего большого друга Трофима, а это был его послед­ний дар - бодрость и радость на Пасху».
Рассказывает паломник-трудник Александр Герасименко из Ташкента: «В 17 лет я мечтал стать отшельником-исихастом - возносился до неба и падал оттуда, а потому порой унывал. Иду, бывало, в унынии к Трофиму и думаю: сей­час мы разберем мое искушение на серьезном богословском уровне. А Трофим такую байку расскажет, что я от смеха держусь за живот. Ворчу про себя: «До чего же несерьезный!» А уны­ния уже и в помине нет.
Трофим умел управляться с нашим «серьез­ным» братом. Помню, приехал в Оптину моло­дой паломник, но до того замороченный, что хо­дил с показательной постной миной и говорил вместо «очень» - «зело». Приходит он на склад, а Трофим тогда нес послушание кладовщика, и говорит этак на «О»: «БлОгОслОвите, отче, гвОздей». А Трофим ему весело: «Давай оглоблю - благословлю». А паломник витийствует в том же духе, дескать, он «зело» молится за весь мир и просит у Трофима его святых молитв. Трофим даже опешил: «Брат, ну какие из нас с тобой молитвенники - с таким-то багажом?» О чем-то они еще говорили, но, смотрю, паломник улыбается и разговаривает уже нормально.
Трофим был истинный монах - тайный, внутренний, а внешней набожности и фарисейства в нем и тени не было. Меня всегда потрясало, как же Трофим любил Бога и всех людей!
Подчеркну - ВСЕХ. Плохих людей для него на земле не было, и любой человек в любое время дня и ночи мог обратиться к нему за помощью и получить ее».
Для характеристики инока Трофима приведем такой эпизод. Осень 1992 года выдалась столь дождли­вой, что уборка картошки превратилась в пытку: сверху то и дело моросит дождичек, а в отсыревших сапогах хлюпает вода. Возвращались с поля затемно и до того усталыми, что ходить на службу уже не было сил. И однажды на общей исповеди иеромонах Сергий (Рыбко) решил нас пристыдить: «До чего мы дожили - в храме пусто, а у всех оправдание: «Батюшка, но мы же так поздно возвращаемся с поля». Привожу в пример - вчера последним в 12 ча­сов ночи с поля вернулся инок Трофим, и он же первым пришел на полунощницу».
Если бы о. Сергий назвал иное имя, то, навер­няка, дрогнули бы сердца слушателей: в мона­стыре появился подвижник. А Трофим? Он был для всех как дитя неугомонное, которому нравит­ся бодрствовать по ночам. И вернувшись с поля к полуночи, инок как всегда неопустительно испол­нил свое келейное правило, а потом затопил печь, чтобы просушить к утру мокрые сапоги и телог­рейки братии. У кого-то сапоги просили «каши», и он тут же их починил. А еще к нему ночью при­шел расстроенный послушник: «Представляешь, потерял четки. Ох, и попадет мне, если увидят без четок!» И Трофим сплел ему новые четки к утру.
Иеромонах Ф. вспоминает: «Я пожаловался Трофиму, что засижусь ночью над книгой, а по­том просыпаю на полунощницу. «А я, - говорит Трофим. - если засижусь ночью, то уже не ло­жусь. Встану перед кроватью на колени и поло­жу голову на руки. Руки в таком положении быстро затекают. Тут уж не проспишь - вска­киваешь с первым ударом, колокола».
«Какое счастье - встретить человека!» - сказал как-то инок Трофим послушнице Зое Афанасьевой.
И если именно к Трофиму шли с просьбами по­чинить будильник, фотоаппарат или обувь, то не только потому, что больше обратиться не к кому. Люди сегодня так перегружены, что бывает со­вестно просить. Попросишь человека, а он: «Давай завтра? Почти не спал сегодня». А назавтра: «Давай после Пасхи? Болею что-то». И лишь инок Тро­фим никогда не болел, не уставал и радовался каждому, как Ангелу небесному.
Так он и жил до последнего дня своей жизни. И картина была такая - идет инок Трофим перед Пасхой через двор монастыря, а его то и дело окли­кают: «Трофим, помоги!» Вот паломники с братией мучаются, не в силах занести громоздкий старинный буфет в узкие двери трапезной. Подошел Трофим, взвалил буфет на себя и аккуратно пронес сквозь двери. А ему уже машет рукой автомеханик: «Тро­фим, подсоби!» На крыле КамАЗа вмятина, и води­тели силятся выпрямить ее кувалдой и хоть как-то отрихтовать. А Трофим одними руками о колено выпрямил на крыле вмятину.
Рассказывает штукатур Пелагея Кравцова: «К Пасхе 1993 года мы спешили закончить ре­монт Свято-Введенского собора. И один угол в Никольском приделе уже трижды переделывали, а все равно сочится откуда-то вода и пучит штукатурку. Ну, руки опускаются: сколько мож­но переделывать? «Трофим, - говорю, - посмот­ри, в чем тут дело?» Нашел он причину и заделал течь, так качественно, что тот угол в соборе и поныне цел.
Помню, пожаловалась я тогда Трофиму: «Ра­ботаю в монастыре, а помолиться некогда. До­мой приду - стирка, готовка, и уже падаю в кровать». А Трофим говорит: «Ты за работой молись. Вот так». Зачерпнул раствор, штукатурит и говорит с каждым нажимом: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». В меня это как въелось. С тех пор, как возьму инструмент в руки, так сама побежала молитва: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную». Без молитвы уже работать не могу».
Вспоминает послушница Лидия, а в ту пору оптинский бухгалтер: «К Пасхе так спешили с ремонтом собора, что во время ремонта пере­жгли переходник и один из двух храмовых элек­трочайников. А причастников на Пасху всегда так много, что с одним чайником не управиться. Электрочайников в продаже нигде не было. Один человек обещал починить, но... А Трофим без всяких наших просьб взял электрочайник и переходник на ночь к себе в келью и к утру все починил».
Из записей паломницы Галины Кожевниковой, г. Брянск: «В 1993 году в монастыре еще жили семьи мирян, и соседкой инока Трофима была бабушка Елена. Я записала ее рассказ: «Отец Трофим был заботливый и любил людей. Увидел, что я унываю, и спрашивает: «Что ты, матушка, такая грустная?» - «Ограда моя завалилась».- «О, это мы сейчас поправим». Поставил мне новую ограду к Пасхе, все вымыл, вычистил в саду и в келье и ушел к Богу в чистоте».
Незадолго до смерти инок Трофим сказал сво­ем}' другу механику Николаю Изотову: «Ничего не хочу - ни иеродиаконом быть, ни священни­ком. А вот монахом быть хочу - настоящим мона­хом до самой смерти». Как раз перед Пасхой инока Трофима готовили к постригу в мантию, и в Оптиной на это есть свои приметы - перед постри­гом или рукоположением в сан на человека вдруг обрушиваются особо строгие требования и епи­тимьи. Но в монастыре этих строгостей ждут, присматриваясь с тайной радостью: кого нынче «чистят» для пострига? Так вот, перед Пасхой инока Трофима «чистили», и он жизнерадостно пола­гал земные поклоны, отлично понимая, что к чему. «Не готов я пока для пострига,- сказал он.- Еще бы дожать!» «Вот ведь промысл Божий, - сказал после Пасхи иеромонах Ф.,- «чистили» о. Трофима для пострига, а почистили для Царствия Небесного».
Из записей Галины Кожевниковой: «К кон­цу Великого поста иные из братии уже изнемо­гали, а о. Трофим переносил пост и бдения с ви­димой легкостью. Он был человеком сильной воли. Один иеродиакон вспоминает, что к концу Ве­ликого поста он изнемог уже до уныния, а о. Трофим его спросил: «Отец, ты что такой?» «Сил нет. Чайку выпить, что ли?» - «Чаек тоже чревоугодие». - «Я же от уныния хочу!» - «А ты возьми и просто не пей. И если чего хочется, лучше не ешь. Если мы здесь все хорошее полу­чим, то что нам достанется там?»
Сегодня уже известно, что у иноков Трофима и Ферапонта было в обычае не принимать никакой пищи в первую и последнюю неделю Великого поста. Но эту уже привычную для себя норму поста инок Трофим переносил с легкостью, и был от при­роды необычайно вынослив. Между тем, последним Великим постом в нем проглядывали те признаки измождения, что заставляют предполагать - инок Трофим пошел в этот раз на сугубый подвиг. Он шел уже на пределе сил, и это было заметно утром.
В пятом часу утра, когда братия идут на полунощницу, лица во тьме еще неразличимы. Но инока Трофима узнавали еще издали по его стремительному летящему шагу. «На молитву надо спешить, как на пожар»,- писал преподобный Оптинский старец Антоний. Именно так спешил и летел в храм инок Трофим, опережая по пути многих. Те­перь его перестали узнавать. Просфорник Саша Герасименко вспоминает, как он неспешно шел на полунощницу, обогнав во тьме некоего человека. Оглянулся и не поверил - неужели Трофим? Он шел, превозмогая себя и с таким усилием, буд­то нес неподъемную ношу.
Пелагея Кравцова рассказывала, что приехав в монастырь на рассвете, она тоже оглянулась в не­доумении: «Что с отцом Трофимом? Еле-еле ходит». И когда он упал в храме, многие подумали - иноку Трофиму плохо. Но он тут же встал и продолжил земные поклоны, не давая себе послабления.
Инокиня Одринского Никольского монастыря Нектария (Садомакина) вспоминает, как Великим постом приехала в Оптину и, увидев на звоннице инока Трофима, пошла к нему. Было пустынно, он звонил один. Тихо падал снег, и удары большого колокола по-великопостному скорбно гудели над землей. С последним ударом инок Трофим припал лицом к колоколу, будто вбирая в себя эту гудящую скорбь. А инокиня с острой жалостью увидела его изможденное лицо и покрасневшие от бессонных ночей глаза. «Как же устал и измучен инок Тро­фим!» - подумалось ей. Но подумалось об этом мельком, ибо потом была литургия, а благодать цер­ковной службы настолько преображала инока, что он опять сиял и летал.
Вспоминает старенькая паломница-грудница Капитолина, ухаживавшая тогда за цветами на могилках Оптинских старцев: - Работаю на Цветниках, а о. Трофим рядом работает на звон­нице, обновляя к Пасхе колокольную снасть. Летает, как на крыльях, даже подрясник парусит! Все он делал красиво. На трактор садится, будто взлетает. Я однажды не выдержала и призналась: «Простите, о. Трофим, но я любуюсь, когда вы пашете землю». А он в ответ: «А я землю люблю». Все он любил - Бога, людей, все живое».
Это был удивительно солнечный инок, излу­чавший такую радость, что один послушник той поры с горечью признавался потом, что согрешил тогда в мыслях против о. Трофима. Вот, подумал он, все постятся и еле ноги таскают, а тут такая мощь и торжество плоти, что вряд ли усердствует в посте человек. Именно этому послушнику дано было одним из первых узнать ту посмертную тайну новомученика Трофима, когда никакой торжествую­щей плоти не было и в гроб положили изможден­ное тело постника. Он был тайный аскет, но аскет радостный и являющий своею жизнью то торже­ство духа над плотью, когда по слову святого правед­ного Иоанна Кронштадтского «душы носит тело свое».

ИНОК ФЕРАПОНТ

«СРЕДИ ВАС АНГЕЛЫ ХОДЯТ»

Подвиг сугубого постничества инок Ферапонт принял на себя еще до монастыря. Монахиня Нео-нилла, певшая в те годы на клиросе Ростовского кафедрального собора, пишет о нем так:
«Постник он был необыкновенный. На Вели­кий пост набирал в сумочку просфор, сухариков и бутыль святой воды. После службы удалялся в храме за колонны, вкушал здесь святую пищу. А я переживала, что он такой худенький, и все пригла­шала его в трапезную покушать постного борща».
В первую и последнюю седмицу Великого по­ста, как уже говорилось, он не вкушал ничего. А в последнюю неделю своей жизни не принимал, го­ворят, даже воды. Но проверить достоверность этого утверждения трудно, ибо на братской трапезе не принято смотреть, как кто ест и пьет. И если инок Ферапонт иногда обращал на себя внимание, то лишь потому, что мог зачерпнуть ложкой супу да и забыть про него, держа ложку на весу. Он на­столько погружался в молитву, перебирая четки, что не замечал уже ничего.
В пост инок Ферапонт всегда белел лицом, а последним Великим постом был уже «прозрач­ный» и светился какой-то радостью. Иеромонах Киприан, а в ту пору монастырский зубной врач Володя, вспоминает, что в Страстную Пятницу он дежурил у Плащаницы и обратил внимание, что инок Ферапонт оживленно и радостно разговари­вает с кем-то в комнатке-кармане храма. Так про­шло минут сорок. Время от времени он погляды­вал в ту сторону, удивляясь необычному: «Ну, надо же, о. Ферапонт разговорился!»
Перед Пасхой он будто выходит из затвора - улыбается и почему-то просит многих: «Помоли­тесь обо мне!»
Тихий инок жил все эти годы в монастыре в таком безмолвии, что теперь удивляло простое - он разговаривает. И если сначала кого-то задевало, что он не замечает людей, то потом и его перестали замечать. Он жил в монастыре, а будто исчез. Запом­нился такой случай. Через двор монастыря шел при­езжий иконописец, спрашивая встречных: «Не под­скажете, где найти о. Ферапонта?» Встречные в свою очередь окликали знакомых: «Не знаешь, кто у нас о. Ферапонт?» Гадали долго, пока иконописец не догадался спросить: «А где у вас делают доски для икон? Меня за досками послали».- «А-а, доски! Тогда идите в столярку».
Инок Ферапонт жил настолько не касаясь зем­ли, что даже из братии его мало кто знал. Когда, собирая воспоминания, расспрашивали всех, а ка­кой он был, большинство лишь сожалело, что не привел Господь узнать. А вот один паломник отве­тил: «Я знаю его. Ферапонт был сачок». - «Да ты что, брат, говоришь?» -опешили все, зная исключи­тельное трудолюбие инока. «То, - уверенно отве­тил паломник.- Он же вечно опаздывал. Тут на послушание надо идти, а он как заляжет у мощей на молитву, вспомните!» И тут, действительно, вспом­нили, а ведь было такое. Когда на хоздворе строи­ли дом, инок Ферапонт, случалось, опаздывал на стройку на несколько минут. Этих копеечных опо­зданий никто бы не заметил, если бы не сам инок. Он пунцово краснел и говорил сокрушенно: «Про­стите! Простите! Опять опоздал». Мастер он был золотые руки, и в отличие от пунктуального палом­ника работал споро. И все же водилось за ним такое: когда он становился на молитву у мощей возлюбленных им Оптинских старцев, то настолько забывал о земном, что жил уже вне времени и про­странства.
Молился он обычно уединенно - в комнатке-кармане храма, где до канонизации стояли мощи преподобного Оптинского старца Нектария. Быва­ло, служба уже кончилась и храм давно опустел, а в уединенной комнатке перед мощами все еще мо­лится, распростершись ниц, инок Ферапонт.
Был такой случай. К дежурному по храму по­дошел приезжий человек, рассказав о себе, что в монастырь он попал случайно и сомневаясь в душе, а есть ли Бог? «Бог есть! - сказал он взволнован­но. - Я увидел здесь, как молился один монах. Я ви­дел лицо Ангела, разговаривающего с Богом. Вы знаете, что среди вас Ангелы ходят!» - «Какие
Ангелы?»- опешил дежурный. А приезжий ука­зал ему на инока Ферапонта, выходившего в тот момент из храма.
Нечто похожее видел один из братии. Инок Ферапонт молился у мощей в пустом храме, пола­гая, что его никто не видит. Брат в это время тихо вышел из алтаря и увидел такое сияющее, ангель­ское лицо инока, что в ошеломлении быстро ушел.
«Молитва должна быть главным подвигом ино­ка»,- писал святитель Игнатий Брянчанинов. У инока Ферапонта была такая жажда молитвы, что ее не насыщали даже долгие монастырские службы. Его сокелейники рассказывали, что сот­ворив монашеское правило с пятисотницей, кстати, не обязательной для иноков, он потом еще долго молился ночью, полагая многие земные поклоны. Один из сокелейников признался, что как-то он решил сосчитать, а сколько же поклонов полагает инок за ночь? Келью разделяла пополам занавеска, и инок Ферапонт молился в своем углу, бросив на пол пред аналоем овчинный тулуп. Поклоны звуча­ли мягко. Сокелейник считал их, считал и уснул, все еще слыша во сне звуки поклонов.
Словом, как нам, грешным, бывает трудно встать на молитву, так иноку Ферапонту было трудно прервать ее. Приведем здесь рассказ рабы Божией Ольги, предварительно рассказав о ней самой.
Ольга была еще студенткой, далекой от Бога, когда на нее напала тоска от вопроса: а какой смысл в трудах человека, если впереди могила и тлен? Тетка сказала ей, что с такими вопросами надо обращаться к психиатру. А Ольга металась. Это был год перенесения мощей преподобного Сера­фима Саровского, и, прочитав в газете статью
о Старце, она так полюбила его, что уверилась в мысли - у мощей Преподобного она получит от­вет. Вырезала Ольга из газеты статью о Старце и приехала почему-то в Оптину, оставшись работать здесь на послушании и поступив затем в женский монастырь. Так дивный старец Серафим вывел из мира будущую монахиню.
Но тогда, приехав в Оптину, Ольга еще ничего не знала о монашестве, расспрашивая с интересом, а что за веревочки с узелками монахи носят в руке? Это был неведомый для нее, но родной мир. Она с жадным интересом всматривалась в него и увидела однажды вот что.
Ольга работала на втором этаже в рухольной, когда внизу под окном остановился трактор с при­цепом, в котором сидели инок Ферапонт и еще кто-то из паломников и братии. Очевидно, намеча­лась поездка куда-то, но тут заморосил мелкий дож­дик со снежной крупой, и все ушли в укрытие. В кузове остался один инок Ферапонт. Выглянув в окно, Ольга подумала: «Почему он «спит» в стран­ной позе - на коленях и пав лицом вниз?» Через полчаса она снова выглянула в окно и увидела, что инок находится в той же позе, а рука его мерно перебирает четки. Когда через два часа она опять подошла к окну, то очень удивилась, не понимая, что происходит - рясу инока уже припорошило сверху снежком, а он все так же перебирал четки, пав молитвенно ниц. Потом она сама ушла в мона­стырь, понимая уже: Господь даровал ей увидеть ту неразвлекаемую монашескую молитву, которую не в силах прервать ни дождь, ни снег.
Иеродиакон Р., живший в ту пору в одной келье с иноком Ферапонтом, рассказывал, что перед смер­тью инок уже не ложился спать, молясь ночами и
позволяя себе для отдыха лишь опереться о стул. Он осуждал его за это, ибо по правилам святых Отцов так подвизаться рискованно.
Все не по правилам! Но у инока Ферапонта умирала в больнице его мать. За ним стояла его далекая от Бога родня с некрещеными сестрами и тот глухой таежный поселок, где, сгорая от вод­ки, рано ложились в землю его сверстники. Когда позже на могилки оптинских братьев приехал молодой сибирский священник о. Олег (Матвеев), он рассказал, что в иных местах Сибири до бли­жайшего храма надо лететь самолетом, а вокруг секты такого черного толка, что, уезжая из дома, он увозит жену с детьми к родственникам из-за угроз убить их. «Дайте нам, какие можно, материалы о наших сибиряках-новомучениках, - сказал священ­ник. - Они наши первопроходцы и молитвенники, а за ними стоит Сибирь».
Тайну своей необычайно напряженной молит­венной жизни перед смертью инок Ферапонт унес с собой. Но иноку Макарию (Павлову) запомнилось, как инок Ферапонт однажды сказал при всех: «Да, наши грехи можно только кровью смыть». Слова эти показались тогда непонятными, и все пере­глянулись - странно!
Странности в жизни инока Ферапонта случа­лись. Монастырский зубной врач иеромонах Кип-риан рассказывал, как года за полтора до убийства к нему обратился с острой зубной болью инок Фера­понт. Запломбировав ему зуб, он заметил, что хоро­шо бы со временем поставить на зуб коронку, ина­че в старости нечем будет жевать. «Мне это не понадобится»,- ответил инок. А художник Сер­гей Лосев вспоминает, как в конце января 1993 года инок Ферапонт отдал ему свои теплые зимние вещи: меховую шапку, шерстяные носки и варежки, сказав при этом: «Мне это больше уже не понадо­бится».
Перед самой Пасхой 1993 года инок Ферапонт стал раздавать свои личные рабочие инструменты. Поступок по тем временам необычный - в обители был такой дефицит инструментов, что их привози­ли с собой из дома или доставали через друзей. Словом, если последнюю рубашку в монастыре от­дали бы с легкостью, то с инструментами дело обстояло иначе, так как послушание без них не выполнишь.
Рассказывает столяр-краснодеревщик Нико­лай Яхонтов, работавший тогда по послушанию в скиту: «Как раз перед самой Пасхой позвал меня к себе о. Ферапонт и предложил взять у него любые инструменты на выбор. Облюбовал я себе тогда отличный фуганок. Несу его в скит в мастерскую и думаю - наверное, о. Ферапонта переводят на другое послушание. Он ведь по по­слушанию был столяр, а тут без инструмента делать нечего. А после убийства взглянул на фу­ганок и похолодел - выходит, он знал о своей смерти, если раздавал инструменты заранее?»
Что ответить на этот вопрос? Евангельский сотник дал некогда такой ответ Господу нашему Иисусу Христу: «...имея у себя в подчинении воинов, говорю одному: пойди, и идет... и слуге моему: сделай то, и делает» (Мф. 8,9). Так и душа человека, предавшего себя целиком в волю Божию, уподобляется, по словам схиигумена Илия, «как бы прекрасно настроенному инструменту, который постоянно звучит, потому что постоянно касаются его невидимые руки». Тут тайна Божие-го водительства, или та тайна благодати, когда все
устрояется по воле Божией и душа уже не воп­рошает о цели, но слыша «иди» - с радостью идет.
Перед Пасхой инок Ферапонт пребывал в со­стоянии благодатной радости, получив, похоже, дар прозорливости. Во всяком случае вот две истории о том.
Рассказывает просфорник Александр Герасименко: «К концу Великого поста я так устал от недосыпания, что хотел сбежать из монас­тыря. И вот недели за полторы до Пасхи рабо­тали мы с о. Ферапонтом на просфорне, а имен­но он приучил меня когда-то ходить на полунощницу. Сижу напротив него и злюсь, думая про себя: «Полунощница-полунощница! Надоело!» И вдруг вижу смеющиеся глаза о. Ферапонта, и он весело говорит мне: «Полунощница-полунощ­ница! Надоело!» Я даже не понял сперва, что он высказывает мне мои же мысли. Просто обра­довался, что злость прошла. А о. Ферапонт гово­рит: «Хочешь научу, как избежать искушений? Отсекай даже не помыслы, а прилоги к ним. Отсе­чешь прилоги, и хорошо на душе, поверь». Эге, ду­маю, вон ты куда забрался. Ничего себе уровень!».
Вторую историю рассказал молодой послушник Р. Он был тогда паломником и давно уже подал прошение о приеме в братию. Великим постом многих зачислили в братию, одев в подрясники, и он думал, что на его прошение дан отказ. Своих мыслей он никому не открывал, но перед Пасхой был в угнетенном состоянии. «Не переживай, - сказал ему вдруг с улыбкой инок Ферапонт. - Тебя скоро оденут». Его, действительно, вскоре оде­ли в подрясник, зачислив в братию на Вознесение - на сороковой день кончины новомученика Фера­понта Оптинского.

ИЕРОМОНАХ ВАСИЛИЙ

«СЕ ВОСХОДИМ ВО ИЕРУСАЛИМ...»

Иеромонах, участвовавший в переоблачении братьев перед погребением, свидетельствовал потом, что погребены были мощи трех сугубых пост­ников. Но если иноки Трофим и Ферапонт имели наклонность к подвигам постничества, то иеромонах Василий, будто оправдывая свое имя «Царский», шел всегда средним царским путем. Спал он мало, но спал. В еде был воздержан. И хотя по занятости на требах нередко пропускал трапезу, но все же появлялся в трапезной порою ближе к полуночи. Повар тех лет монахиня Варвара вспоминает: «При­дет, бывало, поздно и спросит деликатно: «А супчику не осталось?» - «Нет, о. Василий, уж и кастрюли вымыли». - «А кипяточку не найдется?» Хлебушек да кипяточек - вот он и рад. Кроткий был батюшка, тихий.
По своему глубочайшему смирению о. Василий считал себя неспособным подражать подвигам древ­них святых Отцов, говоря: «Ну, куда нам, немощ­ным, до подвигов?» И если он пошел на подвиг сугубого поста, значит, такова была необходимость. Ведь пост не самоцель, а средство брани против духов злобы поднебесной. Но какой была эта брань, нам не дано знать. А потому приведем лишь хронику событий перед Пасхой.
За месяц до Пасхи о. Василий съездил на день в Москву и первым делом отслужил панихиду на могиле отца. Вернувшись с кладбища, он спросил дома: «Мама, а где моя сберкнижка?» История же с этой сберкнижкой была такая. Когда-то отец с матерью положили вклад на имя сына и за годы скопили пять тысяч рублей. Тогда на эти деньги можно было купить машину. А будущее виделось
им именно так - сын женится, купит машину. Но будущее оказалось иным - сын ушел в монастырь, деньги съела инфляция, и на трудовые сбереже­ния долгой жизни можно было купить лишь бу­тылку ситро. И все-таки старенькая мать не сдава­лась и снова стала строить планы на будущее, надеясь, что монастырь - это временно, а сын все равно вернется домой. В свои семьдесят лет она пошла работать гардеробщицей, чтобы, урезая себя в питании, собрать хоть что-то сыну на жизнь. Вера в Бога пришла потом, а пока она не умела жить по-иному, как верша этот жертвенный под­виг материнской любви.
Отец Василий жалел мать и все откладывал разговор о сберкнижке, но, видно, откладывать было больше нельзя. Он съездил в сберкассу, закрыл вклад и, отдав все деньги матери, сказал ей: «Мама, не копи для меня больше деньги, как я с ними предстану пред Господом?»
Это было последнее земное свидание матери с сыном. А перед самой Пасхой Анна Михайловна увидела сон, будто крыша над домом разверзлась и с неба к ней спускаются птицы неземной красо­ты. «Ну, все - Страшный Суд!» - подумала она во сне, любуясь одновременно райскими птицами. Снам Анна Михайловна сроду не верила. Пасху встретила радостно, и перед самым страшным ча­сом в ее жизни Господь даровал покой многоскорб­ному сердцу матери.
Рассказывает паломница-грудница Капитолина, ухаживавшая тогда за цветами на могил­ках Оптинских старцев: «Перед Пасхой я, признать­ся, сердилась на о. Василия и о. Ферапонта. Весна, апрель - мне надо землю готовить и цветы са­жать, а они как придут на могилки старцев, так и стоят здесь подолгу, молясь. Отец Ферапонт минут по сорок стоял. А о. Василий увидит, что мешает мне работать, и отойдет в сторонку, присев на лавочку. Но чуть я отойду, он опять у могил. А я, грешная, не понимала, как нужны им были тогда молитвы. Оптинских старцев!»
Мать о. Василия вспоминала потом: «Уж до чего он батюшку Амвросия любил, а об Оптинских старцах не мог говорить без слез». И перед Пасхой произошло вот что: днем в центральный алтарь пришел от алтаря Амвросиевского придела взвол­нованный о. Василий, сказав находившемуся здесь игумену Ф.: «Батюшка, ко мне сейчас преподоб­ный Амвросий приходил». Игумен, человек духовно опытный, испытующе посмотрел на него, взвесил все и, приняв решение, по-святоотечески смирил: «Да ну тебя. Скажешь еще!» Отцу Василию был дан урок смирения, и он смирился, не рассказывая об этом больше никому.
В книге преподобного Исаака Сирина «Слова подвижнические» есть глава «О третьем способе вражеской брани с сильными и мужественными», где речь идет о подвижниках, уже стяжавших силу от Господа. Именно этих людей враг старается уло­вить тонкой лестью, давая им откровения о будущем через явления Ангелов и святых. Вот характерная черта трех оптинских братьев - монашеское трезвение с сознанием своего недостоинства каких-либо откровений свыше. О случаях чудесной Божией помощи в Оптиной рассказывают многие, но трое новомучеников умалчивали о том. Выходит, всем помогает Господь, а им нет? Но ведь так не бывает, и причина умолчания тут иная.
Рассказывает А.Т.: «Как-то в келье о. Василия я завел разговор о стяжании благодати и даров Духа Святого. А о. Василий сказал:
- Мы монахи последних времен и духовных дарований нам не дано. Нам их не понести. Наше дело - терпеть скорби.
- А как их, батюшка, терпеть?
- А как боль терпят? Стиснул зубы, намо­тал кишки на кулак и терпи. Представляешь, что будет, если нам явится Божия Матерь? Впадем в прелесть, и все».
Однако продолжим хронику событий перед Пасхой. На Страстной неделе из Оптиной уезжала паломница, ездившая на исповедь к о. Василию откуда-то издалека и поступившая затем, по слу­хам, в монастырь. Уезжая, она заплакала и спросила: «Что, о. Василий тяжело заболел? Почему он сказал мне: «Больше мы с тобой не увидимся, но, запомни, я всегда буду с тобой?»
Незадолго до Пасхи о. Василию рассказали о неприглядных действиях некоторых местных жи­телей и угрозах расправиться с монахами, а он ответил: «Это мой народ». Еще до монастыря он написал в стихотворении: «Так и тянет за русские дебри умереть в предназначенный срок». Слова оказались пророческими.
Это был русский человек с тем характерным чувством вины за все происходящее, какое свой­ственно людям, наделенным силою жертвенной высокой любви. Монашество и священство усугу­били это чувство, и, поступив в монастырь, он на­писал в дневнике: «Когда осуждаешь, молиться так: ведь это я, Господи, согрешаю, меня прости, меня помилуй». А вот одна из последних записей в днев­нике: «Возлюбить ближнего, как самого себя, мо­литься за него, как за самого себя, тем самым уви­деть, что грехи ближнего - это твои грехи, сой­ти в ад с этими грехами ради спасения ближнего.
Господи, Ты дал мне любовь и изменил меня всего, и теперь я не могу поступать по-другому, как только идти на муку во спасение ближнего моего. Я стенаю, плачу, устрашаюсь, но не могу по-другому, ибо любовь Твоя ведет меня, и я не хочу разлучаться с нею, и в ней обретаю надежду на спасение и не отчаиваюсь до конца, видя ее в себе».
Рассказывает иеромонах Ф., инок в ту пору. «Перед Пасхой я дважды исповедовался у о. Васи­лия и ходил потом в потрясении. Уже на исповеди у меня мелькнула догадка, что о. Василий имеет дерзновение брать на себя чужие грехи. Утром Страстной Субботы о. Василий говорил пропо­ведь на общей исповеди. Я был тогда на послу­шании, входил и выходил из храма, не имея воз­можности прослушать проповедь целиком. Но то, что я услышал, подтвердило догадку - да, о. Василий берет на себя наши грехи, считая их своими. Как раз в ночь перед этим я читал об одном старце, умиравшем воистину мученически, поскольку он набрал на себя много чужих грехов. И я почему-то думал об о. Василии: да как же ты, батюшка, умирать будешь, если берешь на себя наши грехи?»
Лишь великие Оптинские старцы и подвиж­ники древности имели дерзновение брать на себя чужие грехи, отмаливая их. Отец Василий себя подвижником не считал. И речь идет о вынужден­ных действиях или о подвиге русского монаше­ства в тех беспримерных условиях, когда лежали еще в руинах монастыри, не хватало священников, а у молодых иеромонахов от перегрузок рано про­бивалась седина в волосах. «У вас, как у нас в сорок первом/ - сказал отец одного инока, воевав­ший солдатом в Великую Отечественную войну. - Молодые да необстрелянные, а с эшелона и прямо
в бой. Ползешь против танка с бутылкой зажига­тельной смеси - душа заходится, но ведь кто-то должен ползти». Словом, шел тот монашеский «со­рок первый год», когда кто-то должен был ползти под танки и сходить ради спасения ближнего в ад.
Рассказывает рясофорная послушница Н. из Малоярославецкого Свято-Никольского монас­тыря: «В 10 лет умерла моя крестница Кира, с детства скитавшаяся по тем «тусовкам», где были наркотики и прочее. А потом Кира с под­ружкой ее возраста крестилась в Оптиной и окормляласъ у иеромонаха Василия. Для Киры началась новая жизнь, но организм уже был подо­рван, и больное сердце однажды остановилось. Ее подружка была в ужасе: «Кира в аду! Ведь она прошла такое!..» А после смерти о. Василия, этой девочке приснился сон, будто Кира живая, они снова в Оптиной, а на исповедь идет живой о. Василий. «Кира, - сказала она, - смотри, о. Василий живой. Ты знаешь его?» - «Да как же мне его не знать, - ответила Кира, - если он меня из ада спас».
Рассказывает оптинский рабочий Николай И.: «Случилось в моей жизни такое страшное иску­шение, что я решил повеситься. Шел на работу в Оптину лесом и всю дорогу плакал. Иеродиакон Владимир, узнав, что со мной, сказал: «Тебе надо немедленно к о. Василию». И привел меня в келью к нему.
Отец Василий стирал тогда в келье свой под­рясник и был одет по-домашнему - старенькие джинсы с заплатами на коленях и мохеровый свитер, до того уже выношенный, что светился весь. Говорили 15 минут. Помню, о. Василий ска­зал: «Если можешь - прости, а не можешь - уйди». Помолился еще. Вышел я от него в такой радости, что стою и смеюсь! Скажи мне кто-нибудь 15 минут назад, что я буду смеяться и радоваться жизни, я бы не поверил. А тут раду­юсь батюшке - родной человек! И за сорок лет своей жизни я такого красивого человека на зем­ле еще не встречал.
Стал я после этого ходить на исповедь к о. Василию, решив попроситься к нему в духовные чада. Но пока я собирался, о. Василия уже не стало. Я полтора месяца не мог потом ходить в мона­стырь, плакал».
Рассказывает настоятель Козельского Ни­кольского храма протоиерей Валерий: «У при­хожанки нашего храма Н.В. умирал муж, и она попросила меня причастить его на дому. К сожа­лению, болезнь осложнилась беснованием - боль­ной гавкал, отвергая причастие. Причастить таких больных практически невозможно, и я не решился взять это на себя, посоветовав обра­титься в Оптину пустынь. А оттуда прислали иеромонаха Василия. По словам Н.В., больной сперва с лаем набросился на батюшку, а потом, гавкая, стал уползать от него. И все-таки о. Василий сумел исповедать и причастить его. После причастия муж Н.В. пришел в себя».
Раб страстей - раб людей, а о. Василий был настолько чужд человекоугодия и желания нравить­ся, что многие оптинцы открыли для себя этого мол­чаливого батюшку, увы, лишь перед его кончиной.
Отец Василий был иеромонахом всего два с половиной года. И к начинающему батюшке ходили сперва на исповедь в основном приезжие, да и то по принципу: ко всем батюшкам длинная очередь, а к о.Василию почти никого. «Да что вы к о. Василию не ходите?» - удивлялись отцы Оптиной. «Я боюсь его»,- отвечали люди постарше. А подростки гово­рили между собой: «Нет, к «монументу» не пойду». Был грех, о. Василия за глаза называли «монументом», ибо он был монументален от природы. Рост под два метра, могучие плечи. И когда он часами недвижимо стоял у аналоя, то издали казалось, что стоит мону­мент. На исповеди никогда не садился, не замечая предложенного стула, и выстаивал Великим постом на ногах по 18 часов в сутки. Говорил исповедникам мало - чаще молча выслушивал исповедь. Иных это смущало: «Да слышит ли он, что ему гово­ришь?». А посмертно узнали из его дневника - он не только слышал каждое слово исповедника, но вопиял о каждом великим воплем любви: «Это я, Господи, согрешаю, меня прости!..» Говорят, о. Василий записывал имена тех, кого исповедовал или крестил, и полагал за них потом в келье земные поклоны.
Рассказывает монахиня Варвара: «Бывало, о. Василий не скажет ни слова на исповеди, а от­ходишь от него с такой легкостью, будто мешки поснимали с плеч. У меня тогда не было духовного отца, и я хотела попроситься к о. Василию, но сму­щало одно, что молодой больно. Молодой-молодой, думаю, а душу человека как понимает! Так и сто­яла до Пасхи, все приглядываясь к нему».
Перед Пасхой на исповедь к о. Василию стояла уже толпа людей. Они стояли в потрясении - вот он, тот долгожданный духовный отец, которого искала душа. Многие собирались проситься к нему в духовные чада. Не успели.
«Я считал о. Василия снобом, но только до пер­вой исповеди», - рассказывает москвич В., быв­ший студент. А история его такая. В институте он попал в компанию тех «раскованных» интеллекту­алов, где никто не считал себя наркоманом, но все они «раскованно» летели в бездну. Однажды В. понял - еще шаг и конец. Он продал тогда квартиру в Москве, взял землю близ Оптиной и начал строить дом и сажать сад. Словом, было два года той удивительной жизни, о которой он расска­зал потом в интервью по телевидению: как он де­вять лет был в аду и, наконец, увидел свет. А после интервью последовал срыв. «Я возгордился тогда, - вспоминает В., - Я бросил, Я смог, Я-Я-Я!» Теперь, к его ужасу, начался новый круг ада...
Из рассказа В.: «На исповедь к о. Василию я пошел от безвыходности. Ко многим ходил, но устал уже слушать: «Как - опять? Но ведь ты обещал!» Я был мерзок себе. Подошел к аналою и молчу. А что говорить, когда в душе одна тьма? Батюшка молчит, и я молчу. Сколько так про­должалось, не помню, но вдруг меня накрыла та­кая волна любви, что будто прорвало изнутри, и я говорил, говорил без утайки. Впервые в жизни я мог раскрыться до конца, вытаскивая из себя то грязное и подленькое, в чем стыдился при­знаться даже себе. Тут мне не было стыдно - я чувствовал такое сострадание о. Василия, буд­то у нас с ним одна боль на двоих.
После этого я стал ходить на исповедь к о. Василию порой по 2-3 раза на дню. Я букваль­но «пасся» у его аналоя, и как только накатывало искушение, я просился на исповедь: «Батюшка, у меня опять!..» Отец Василий тут же брал меня на исповедь, и после исповеди было легко. «Ба­тюшка, - говорю однажды, - я уже, наверно, на­доел вам. Так часто хожу!» - «Сколько надо, столько и ходи, - ответил о. Василий. - Десять раз надо - десять раз приходи».
А когда о. Василия убили... Простите, но боль и поныне такая, что не могу я о том говорить»
История В. завершилась тем, что он ушел потом в Н-ский монастырь.

* * *
Иеродиакону Серафиму запомнилось, как инок Трофим сказал однажды: «Чем больше освобож­даешься от страстей, тем меньше интерес к матери­альному». А один местный житель вспоминает, как перед Пасхой он рассказывал Трофиму, что гото­вится к новоселью и перевозит вещи в новый дом. «А у меня теперь настроение такое, - сказал инок, - что все бы вынес из кельи».
Перед Пасхой, как уже говорилось, инок Ферапонт раздает свои вещи. Точно так же поступает и о. Василий, правда, с оговоркой - раздавать ему было особо нечего. Когда после смерти сына Анна Михай­ловна впервые увидела его келью, она опешила при виде этой монашеской нищеты - вместо кровати доски с подстилкой из войлока, вместо стула чурбак у печки, а на щелястом полу пред аналоем старая телогрейка, на которой по ночам о. Василий клал земные поклоны, стараясь не беспокоить соседей. Дом был ветхий, с хорошей слышимостью, и сосед отца Василия через стенку монах Амвросий уже привык слышать ночью эти постоянные звуки земных по­клонов, засыпая и просыпаясь под них. «Как? - ра­стерялась мать. - Он же сам мне писал: «Как я люблю мою келью!» А чего, не пойму, тут любить?»
Это была келья аскета, где не было ничего лишнего. И все-таки кое-что было - у о. Василия был подсвечник. Этот подсвечник и сорок свечей он передал со знакомыми в Москву в подарок рабе Божией Ирине. А еще он переслал с попут­чиками в Петербург сорок свечей и крест деся­тилетнему мальчику Мише.
По поводу сорока свечей позже возникли тол­кования, дескать, сорок свечей - это сорокоуст, а, стало быть, о. Василий «предвидел» и дал «на­мек». Истолковать, конечно, можно что угодно, а только в характере о. Василия не было того двое­мыслия, когда лишь уклончиво «намекают», не ре­шаясь на «да» или «нет». Но была у него вот какая особенность: если гость в его келье брал себе к чаю, положим, две конфеты, он тут же давал ему третью со словами: «Во всем должна быть полнота». Иначе говоря, у него была потребность в непрестанном памятований о Боге даже в образах земных вещей. А число три возводит мысль к Пресвятой Троице. А сорок - это та полнота, что вмещает в себя сорок лет исхода из египетского плена и сорок дней поста Спасителя в пустыне. Словом, это было осмысленное житие аскета, где все одухотворяла мысль о Творце.
Наконец, у о. Василия был подаренный ему деревянный напрестольный крест с изображением Спасителя, которым он особо дорожил. С этим кре­стом русские паломники прошли через весь шум­ный торговый Иерусалим путем крестных страда­ний Господа и взошли с ним на Голгофу, освятив его на Гробе Господнем.
Возможно, по поводу этого креста из Иеруса­лима о. Василий попытался написать стихотворе­ние, так и оставшееся незавершенным, но приме­чательное вот чем - он мысленно восходит на Голгофу, пытаясь донести свой крест. Начинается стихотворение с личной Гефсимании:

Когда душа скорбит смертельно,
А вас нет рядом никого,
Так тяжелеет крест нательный,
Что чуть живой ношу его.

А далее некий муж восходит на Голгофу за Господом, пытаясь донести туда Его крест. В Евангелии этот крест несет Симон Киринеянин. Но у о. Василия сюжет иной - личный.

И он понес. Но на подъеме
Упал и встать уже не мог...
Очнулся он при страшном громе,
Когда распятый умер Бог.
И все что вспомнил он о жизни,
Что стало самым дорогим - Тот путь
плевков и укоризны, Когда Господь был
рядом с ним.

Стихотворение так и осталось в виде незавер­шенного наброска. Но завершим очень важную для о. Василия мысль: главное, говорил он не единожды, донести свой крест до конца и не упасть на подъеме, так и не соединившись с Господом. Вот почему этот крест из Иерусалима, который донесли до Голгофы и освятили на Гробе Господнем, имел для него осо­бый смысл, и он почитал его главной святыней своей кельи.
Во вторник Страстной седмицы о. Василий пришел с этим крестом в иконописную мастерскую, где были тогда двое иконописцев - о. Ипатий и о. Иларион. У игумена Ипатия был во вторник День Ангела, и о. Василий тепло поздравил его. Оба ико­нописца обратили внимание, что о. Василий был в осо­бом состоянии: «Тихий-тихий такой, совсем тихий». В этом состоянии особой тихости и кротости он рассказал им историю креста, с которым русские люди взошли на Голгофу. А затем сказал о. Ипатию: «Вот я подумал... Мне хочется, чтоб он был у тебя. Пойдем найдем ему место». Крест повесили на стену близ Святого угла.
Позже обнаружилось - о. Василий принес этот Голгофский крест на место своей личной Голгофы: он был убит возле мастерской иконописцев, упав напротив креста.
9 августа 1993 года, на день великомученика и целителя Пантелеймона, на этом кресте, на теле Спасителя с левой стороны под ребрами обильно выступило миро. Капли были крупные, как после дождя, и не высыхали две недели. Крест, оказа­лось, был чудотворным.
Завершая хронику событий перед Пасхой, от­метим один момент, почему-то запомнившийся мно­гим. На Страстной седмице о. Василий произнес проповедь на тему: «Се восходим во Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет» (Мк. 10, 33). И одно место из проповеди вдруг поразило мно­гих неизъяснимым образом, и в храме воцарилась такая мертвенная тишина, будто сказано было прикровенное слово о будущем.
Вот это прикровенное слово, которым прозор­ливые Оптинские старцы извещали друг друга о грядущем. Накануне своего отъезда-изгнания из Оптиной и в предвидении близкой смерти пре­подобный Оптинский старец Варсонофий сказал своему ученику, будущему старцу преподобному Никону: «Се восходим во Иерусалим, и предан будет Сын Человеческий... и поругаются Ему, и уязвят Его, и оплюют Его». Вот степени восхож­дений в Горний Иерусалим: их надо пройти. На какой степени находимся мы?» А двадцать семь лет спустя преподобный Оптинский старец Никон сказал на проповеди в предвидении своего ареста, лагеря и уже приближающейся смерти: «Се вос­ходим во Иерусалим, и предается Сын Человеческий, якоже есть писано о Нем... Спасающемуся о Господе необ-ходимо предлежат степени восхож­дения в Горний Иерусалим».
Книг об Оптинских старцах тогда не было, и рукописи еще лишь предстояло издать. В отличие от о. Василия, читавшего рукописи, о тайной пере­кличке Оптинских старцев знали в те годы лишь немногие. И все же дрогнули сердца, и ярко за­помнился тот миг, когда о. Василий по-молодому звучно сказал с амвона: «Се восходим во Иеруса­лим. И спросим себя ныне, готовы ли мы пойти за Господом на страдание?» Он замолк, глядя внутрь себя, а в храме воцарилась мертвенная тишина. И молчание длилось долго.
Отец Василий был лучшим проповедником Оптиной. Владыка Евлогий, архиепископ Влади­мирский и Суздальский, сказал о проповедях о. Василия: «Когда я его слушал, то думал, что хо­рошо бы и не заканчивалась его проповедь». Была у о. Василия одна особенность - он был чужд стремления учительствовать и в проповедях ско­рее прикровенно исповедовался, говоря о том, что стало уже его личным духовным опытом.
Иеромонах Марк (Бойчук) из Пафнутиево-Боровского монастыря, работавший тогда на послушании в Оптиной, вспоминает: «В Опти­ной мы были набалованы хорошими проповедя­ми, и во время проповеди, бывало, рассажива­лись отдыхать по дальним углам или шли за просфорами. Но когда на проповедь выходил схиигумен Илий или иеромонах Василий, мы, как воробушки, слетались к амвону. Слушаем, заме­рев, и лишь озноб по спине».
Отец Василий был мастером слова. И все же сила его проповеди была не в словах, но в лично­сти самого о. Василия. Он никогда не говорил о
том, чего не брался сам совершить. Заемных чувств в его проповеди не было, но было слово-опыт, слово-поступок. И если он говорил: «Се восходим во Иеру­салим», значит, уже свершилось тайное восхождение на Голгофу, о чем в ту пору не ведал никто.

* * *
У Голгофы свой воздух, и подвижники раз­ных веков свидетельствуют: чем ближе ко Христу и к спасению, тем сильнее духовная брань.
Иконописец Павел Бусалаев вспоминает свой последний разговор с о. Василием: «Перед Пас­хой 1993 года я был в потрясении от сваливших­ся на меня невероятных искушений. Рассказал о них о. Василию, и спрашиваю его: «Скажи, откуда столько ненависти и неизъяснимой злобы?» Отец Василий был спокоен и ответил по-монашески - из святых Отцов: «Ты же знаешь, что сказано, - каждый, любящий Бога, должен лично встретить­ся с духами зла. И сказано это не про святых, а про обыкновенных людей, вроде нас с тобой». Тут я успокоился и не запомнил, что о. Василий в точности сказал дальше, но запомнил поразив­шую меня мысль. Потому что о.Василий сделал жест рукой, означающий движение по восходя­щей, и сказал кратко то, что я могу передать так: каждый, любящий Бога, должен лично встре­титься с духами зла. И чем сильнее любовь, тем яростней брань, пока на высшей точке этой нарастающей брани на бой с человеком, любящим Бога, не выйдет главный дух ада - сатана».
Иеромонаху Василию дано было встретиться с этим духом ада 18 апреля 1993 года. И была тогда в Оптиной Пасха красная.

 


 

Часть третья

ПАСХА КРАСНАЯ

ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ

Местные жители вспоминают, как еще в недав­ние времена на Пасху по домам ходили отряды ак­тивистов и, шныряя по чужому жилью, как у себя дома, искали пасхальные яйца и куличи. Пойман­ных «с поличным» клеймили потом на собраниях, изгоняя с работы. Возможно, из-за этих утренних обысков в здешних краях вошло тогда в обычай справлять Пасху как Новый год. То есть поздно вечером в Страстную Субботу садились за празднич­ный стол, а после возлияний шли на Крестный ход.
Словом, работы для милиции на Пасху хватало. Но такой тяжелой Пасхи, как в 1993 году, в Оптиной еще не было - гудящий от разговоров пере­полненный храм и множество нетрезвых людей во дворе. А в 11 часов вечера, как установило потом след­ствие, в монастырь пришел убийца.
Рассказывает оптинский иконописец Мария Левистам: «В пасхальную ночь многие чувствова­ли непонятную тревогу. А мне все мерещилось, будто в храме стоит человек с ножом и готовит­ся кинуться на батюшек. Я даже встала поближе к батюшкам, чтобы броситься ему наперерез. По­дозрительность - это грех, и я покаялась в этом на исповеди. А батюшка говорит: «Мария, ты не на нож бросайся, а молись лучше».
Запомнился случай. На амвоне у входа в алтарь стоял- мальчик Сережа и невольно мешал служа­щим. В миру этот мальчик прислуживал в алтаре и теперь, стесненный толпой, жался поближе к алтарной двери. Инок Трофим, носивший записки в алтарь, постоянно наталкивался на него и, нако­нец, не выдержав спросил: «А ты чего здесь вер­тишься?» - «Думаю,- ответил мальчик,- мож­но ли мне войти в алтарь?» - «Нет,- сказал инок Трофим. - И чтобы я больше тебя здесь не видел».
Мальчик очень удивился, когда инок Трофим разыскал его потом в переполненном храме и ска­зал виновато: «Прости меня, брат. Может, в послед­ний раз на земле с тобой видимся, а я обидел тебя». Виделись они тогда на земле действительно в по­следний раз.
Инокиня Ирина и другие вспоминают, что в ту пасхальную ночь инок Ферапонт стоял не на своем обычном месте, но как встал у панихидного столи­ка, так и застыл, потупясь, в молитвенной скорби. Инока теснили и толкали, но он не замечал ниче­го. Вспоминают, как некий подвыпивший человек попросил поставить свечу за упокой, пояснив, что у него сегодня умер родственник, а сам он, посколь­ку выпивши, касаться святыни не вправе. Свечу передали иноку Ферапонту. Он зажег ее и забылся, стоя с горящей свечой в руке. На инока огляды­вались с недоумением, а он все стоял, опустив голову, с заупокойной свечой в руке. Наконец, перекрестившись, он поставил свечу на канун и пошел на свою последнюю в жизни исповедь.
Рассказывает иеромонах Д.: «За несколько ча­сов до убийства во время пасхального богослуже­ния у меня исповедовался инок Ферапонт. Я был тогда в страшном унынии - и уже готов был оставить монастырь, а после его исповеди вдруг стало как-то светло и радостно, будто это не он, а я сам поисповедовался: «Куда уходить, когда тут такие братья!..» Так и вышло: он ушел, а я ос­тался».



* * *

В свою последнюю пасхальную ночь о. Василий исповедовал до начала Крестного хода, а потом вышел на исповедь под утро - в конце литургии. Смиренный человек всегда неприметен, и об о. Василии лишь посмертно узнали, что он стяжал уже особую силу молитвы и, похоже, дар прозор­ливости. Исповеди у о. Василия оставили у мно­гих необыкновенно сильное впечатление, и чтобы передать его, нарушим хронологию, рассказав не только об исповедях в ту последнюю ночь.
Рассказывает москвичка Е.Т.: «Отец Васи­лий был прозорлив, и за несколько часов до убий­ства открыл мне исход одной тяготившей меня истории. История же была такая. Есть у меня друг юности, за которого в свое время я отказа­лась выйти замуж. «Назло» мне он тут же же­нился на первой встречной женщине, но жить с ней не смог. Лишь много позже у него, наконец, появилась настоящая семья. И вот на Пасху 1993 года мой друг, приехал в Оптину с пожерт­вованиями от своей организации. И при встрече рассказал, что он недавно пришел к вере, а жена у него неверующая, и он год назад ушел из семьи.
У него, дома был конфликт, и от обиды на жену он предложил мне выйти за него замуж. Но я-то видела - мой друг тоскует о жене и своей ма­ленькой дочке. Просто из гонора не хочет в том признаться и опять рвется что-то «доказать».
Все это так удручало, что на исповедь к о. Василию я пришла почти в слезах. «Да, это серьезное искушение, - сказал батюшка. - Но если достойно его понести, все будет хорошо». - «По­молитесь, батюшка», - попросила я. Отец Васи­лий молча отрешенно молился, а потом сказал просияв и с необыкновенной твердостью: «Все будет хорошо!» Так оно и вышло.
Убийство на Пасху было таким потрясением, когда выжгло все наносное из чувств. И мой друг вернулся в семью, написав мне позже, что они с женой обвенчались, вместе ходят в церковь, а боль­ше всех радуется их маленькая дочка, без конца повторяя: «Папа вернулся!»
Рассказывает регент Ольга: «Перед Пасхой случилось такое искушение, что я была буквально выбита из колеи. На Пасху надо было петь на кли­росе, и я хотела поисповедаться и причаститься в Страстную Субботу.
Встала на литургии на исповедь к о. Васи­лию, но очередь из причастников была такая ог­ромная, что к концу литургии стало ясно - на исповедь мне не попасть. В огорчении я даже выш­ла из очереди. Стою за спиной о. Василия и ду­маю: «Ну, как в таком состоянии идти на кли­рос?» И вдруг о. Василий говорит мне, обернув­шись: «Ну что у тебя?» И тут же взял меня на исповедь. После исповеди от моего искушения не осталось и следа, но выпало мне петь на Пасху панихиду по батюшке».
Рассказывает монахиня Зинаида, а в ту пору пенсионерка Татьяна Ермачкова, безвозмездно работавшая в трапезной монастыря с первого дня возрождения Оптиной: «Уж до чего хорошо испо­ведовал о. Василий! Добрый был батюшка, любя­щий, и идешь после исповеди с такой легкой ду­шою, будто заново на свет родилась.
Перед Пасхой мы в трапезной и ночами рабо­тали. Разогнуться некогда. Где уж тут правило к Причащению читать? И вот утром в Страст­ную Субботу говорю о. Василию: «Батюшка, уж так хочется причаститься на Пасху, а готовить­ся некогда». - «Причащайтесь». - «Это как - не готовясь?» - «Ничего, - говорит, - вы еще много потом помолитесь». И верно - уж сколько мы мо­лились на погребении братьев! И поныне о них, ро­димых, молюсь».
Рассказывает иеродиакон Л.: «Перед Пасхой я так закрутился в делах, что к причастию был по сути не готов. Сказал об этом на исповеди о. Василию, а он в ответ: «А ты будь готов, как Гагарин и Титов». Сказано это было вроде бы в шутку, а только вспомнилась внезапная смерть Гагарина и тоже среди трудов».
Рассказывает иконописица Тамара Мушкетова: «Перед Пасхой 1993 года я пережила два боль­ших потрясения - умерла моя бабушка. Она была монахиня. А потом меня оклеветали близкие мне люди. Я замкнулась тогда. И вдруг расплакалась на исповеди у о. Василия, а батюшка молча слу­шал и сочувственно кивал.
Раньше я стеснялась исповедоваться у о. Василия - ведь мы почти ровесники. А тут забылось, что он молод, и исчезло все, кроме Госпо­да нашего Иисуса Христа, перед которым довер­чиво раскрывалась душа. Я готовилась тогда к причастию и сказала о. Василию, что при всем
моем желании не могу до конца простить людей, оклеветавших меня, «- Да как же вы собираетесь причащаться? - удивился о. Василий. - Не могу допустить до причастия, если не сможете простить.
- Я стараюсь, батюшка, а не получается.
- Если сможете простить, причащайтесь, - сказал о. Василий. И добавил тихо: - Надо про­стить. Как перед смертью.
Я попросила о. Василия помолиться обо мне и отошла от аналоя, стараясь вызвать в себе чувство покаяния. Но чувство было надуманным и пустым от обиды, на ближних. Так продолжалось минут десять. И вдруг я снова заплакала, увидев все и всех, как перед смертью - мне уже не надо было никого прощать: все были такими родными и любимыми, что я лишь удивлялась никчемности прежних обид. Это была настолько ошеломляю­щая любовь к людям, что я поняла - это выше моей меры и идет от батюшки, по его молитвам. И я уже не колеблясь пошла к Чаше».
Рассказывает художник Ирина Л. из Петер­бурга: «В Оптину пустынь я впервые приехала в 1992 году на престольный праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы и пошла на исповедь к ближайшему аналою. К о. Василию, как выясни­лось потом.
Перед этим я недавно крестилась, исповедо­ваться не умела. Но, помню, вдруг заплакала, когда о. Василий накрыл меня епитрахилью, читая раз­решительную молитву. Я стыдилась слез, но они лились сами собой от чувства великого милосер­дия Божия. Моего имени о. Василий не спросил, сама я его не называла, а потому очень удивилась, услышав, как читая разрешительную молитву, он
произнес мое имя: «Ирина». «Откуда он знает мое имя? - недоумевала я. - Может, ему кто-то ска­зал?» Но сказать было некому - никто меня в монастыре не знал.
Казалось бы, что особенного связывало меня с о. Василием? Одна исповедь, одно причастие и одно благословение в дорогу. Но после смерти он нео­днократно являлся мне во сне. Однажды ви-жу - о. Василий стоит у аналоя, как на исповеди, и го­ворит мне: «Ирина, тридцать две занозы ты из себя вынула, но осталась еще одна». Снам обычно не доверяешь и даже не помнишь их. Но от этого сна исходило такое ощущение реальности, что за два года я двадцать пять раз ездила в Оптину, отыскивая в себе тридцать третью занозу. И не было мне покоя, пока я не оставила мир и не уеха­ла в монастырь по благословению батюшки, став­шего здесь моим духовным отцом. Но даже имени моего духовного отца я в ту пору не знала: его от­крыл мне во сне о. Василий на сороковой день своей кончины - на Вознесение».
Преподобный Оптинский старец Нектарий пи­сал: «Господь наш Иисус Христос, молящийся в саду Гефсиманском, есть до некоторой степени образ всякому духовнику в отношении духовных чад его, ибо и он берет на себя их грехи. Какое это великое дело и что только ему приходится пере­живать!»
Нам не дано знать о тех внутренних пережива­ниях о. Василия, когда, зажатый толпою, он стоял у аналоя в свою последнюю пасхальную ночь, начав исповедовать с раннего утра и не присев до полу­ночи. А ночью был миг, запомнившийся многим: «Смотрите, батюшке плохо», - звонко сказал чей-то ребенок. И все посмотрели на о. Василия - он стоял у аналоя уже в предобморочном состоянии с бледным до синевы лицом. Иеромонах Филарет в это время кончил святить куличи и шел по храму, весело кропя всех взывающих к нему: «Батюшка, и меня покропи!» Мимоходом он окропил и о. Василия и уже уходил дальше, когда тот окликнул его: «По­кропи меня покрепче. Тяжело что-то». Он окропил его снова; а увидев кивок о. Василия, окропил его уже так от души, что все его лицо было залито водой. «Ничего, ничего,- вздохнуло. Василий с облегчением. - Теперь уже ничего». И снова стал исповедовать.
Так и стоит перед глазами это гефсиманское одиночество пастыря в толпе, налегающей на ана­лой со своими скорбями, а чаще - скорбишками: «Батюшка, она мне такое сказала! Ну как после этого жить?» Ничего, живем. А батюшки нет...
Благочинный монастыря игумен Пафнутий вспо­минает, как в Страстную Пятницу он вдруг подумал при виде исхудавшего до прозрачности о. Василия: «Не жилец уже». Нагрузка на иеромонахов была тогда неимоверной: о. Василий служил и исповедовал всю Страстную седмицу, а после бессонной пасхальной ночи должен был по расписанию испове­довать на ранней литургии в скиту, а потом на по­здней литургии в храме преподобного Илариона Великого. «А кого было ставить? - сетовал игумен Пафнутий. - Многие батюшки болели уже от пе­реутомления, а о. Василий охотно брался подменить заболевших. Он любил служить». Господь дал ему вдоволь послужить напоследок, но сквозь лицо про­ступал уже лик.
Многим запомнилось, что во время Крестного хода на Пасху о. Василий нес икону «Воскресение Христово» и был единственный из всех иереев в
красном облачении. Господь избрал его на эту Пасху своим первосвященником, заколающим на проскомидии Пасхального Агнца. Вспоминают, что проскомидию о. Василий совершал всегда четко, разрезая Агничную просфору быстрым и точным движением. Но на эту Пасху он медлил, мучаясь и не решаясь приступить к проскомидии, и даже отступил на миг от жертвенника. «Ты что, о. Василий?» - спросили его. «Так тяжело, будто себя заколаю»,- ответил он. Потом он свершил это Великое Жертвоприношение и в изнеможении присел на стул. «Что, о. Василий, устал?» - спросили его находившиеся в алтаре. «Никогда так не уставал,- признался он.- Будто вагон разгру­зил». В конце литургии о. Василий снова вышел на исповедь.
Рассказывает Петр Алексеев, ныне студент Свято-Тихоновского Богословского института, а в ту пору отрок, работавший на послушании в Оптиной: «Была у меня тогда в Козелъске учи­тельница музыки Валентина Васильевна. Человек она замечательный, но, как многим, ей трудно и приходится зарабатывать на жизнь концертами. Как раз в Страстную Субботу был концерт в Доме офицеров, а после концерта банкет. Сейчас Валентина Васильевна поет на клиросе, а тогда еще только пришла к вере, но строго держала пост, готовясь причащаться на Пасху. И когда на бан­кете подняли тост за нее, она, по общему настоя­нию, чуть-чуть пригубила шампанского.
По дороге в Оптину она рассказала знакомой москвичке об искушении с шампанским, а та наго­ворила ей таких обличающих слов, запретив прича­щаться, что Валентина Васильевна проплакала всю Пасхальную ночь. А на рассвете на исповедь вышел о. Василий, и она попала к нему. И вот плачет Валентина Васильевна, рассказывая, как пригубила шампанского, лишившись причастия, а о. Василий протягивает ей красное пасхальное яичко и говорит радостно: «Христос воскресе! Причащайтесь!» Как же рада была Валентина Васильевна, что причастилась на Пасху! Когда наутро она услыша­ла об убийстве в Оптиной, то тут же побежала в монастырь. А пасхальное яичко новомученника Василия Оптинского бережет с тех пор, как свя­тыню».
Необычно многолюдной и шумной была Пасха 1993 года. Но усталость ночи брала свое - уходи­ли из храма разговорчивые люди. И на литургии верных храм уже замер, молясь в тишине.
Есть в Пасхальной ночи тот миг, когда проис­ходит необъяснимое: вот, казалось бы, все устали и изнемогают от сонливости. Но вдруг ударяет в сердце такая благодать, что нет ни сна, ни устало­сти, и ликует дух о Воскресении Христовом. Как описать эту дивную благодать Пасхи, когда небо отверсто и «Ангели поют на небесех»?
Сохранился черновик описания Пасхи, сделан­ный в 1989 году будущим иеромонахом Василием. Но прежде чем привести его, расскажем о том мо­менте последней Пасхи, когда в конце литургии о. Василий вышел канонаршить на клирос. «Батюшка, но вы же устали, - сказал ему регент иеродиакон Серафим. - Вы отдыхайте. Мы сами справимся». - «А я по послушанию, - сказал весело о. Василий, - меня отец наместник благословил». Это был лучший канонарх Оптиной. И многим запомнилось, как объя­тый радостью, он канонаршил на свою последнюю
Пасху, выводя чистым молодым голосом: «Да вос­креснет Бог и расточатся врази Его». И поют братия, и поет весь храм: «Пасха священная нам днесь показася; Пасха нова святая: Пасха таинственная...»
«И словно срывается с уст возглас: «Да вос­креснет Бог и расточатся врази Его, - писал он в первую свою оптинскую Пасху. - Что за великие и таинственные слова! Как трепещет и ликует душа, слыша их! Какой огненной благодати они преис­полнены в Пасхальную ночь! Они необъятны, как небо, и близки, как дыхание. В них долгое ожида­ние, преображенное в мгновение встречи, житейс­кие невзгоды, поглощенные вечностью, вековые том­ления немощной человеческой души, исчезнувшие в радости обладания истиной. Ночь расступается перед светом этих слов, время бежит от лица их...
Храм становится подобен переполненной зазд­равной чаше. «Приидите, пиво пием новое». Брач­ный пир уготован самим Христом, приглашение звучит из уст самого Бога. Уже не пасхальная служ­ба идет в церкви, а пасхальный пир. «Христос воскресе!» - «Воистину воскресе!», звенят возгласы, и вино радости и веселия брызжет через край, обновляя души для вечной жизни.
Сердце как никогда понимает, что все, получае­мое нами от Бога, получено даром. Наши несовер­шенные приношения затмеваются щедростью Божией и становятся невидимыми, как невидим огонь при ослепительном сиянии солнца.
Как описать Пасхальную ночь? Как выразить словами ее величие, славу и красоту? Только пе­реписав от начала до конца чин пасхальной служ­бы, возможно это сделать. Никакие другие слова для этого не годны. Как передать на бумаге пас­хальное мгновение? Что сказать, чтобы оно стало
понятным и ощутимым? Можно только в недоуме­нии развести руками и указать на празднично ук­рашенную церковь: «Приидите и насладитеся...»
Кто прожил этот день, тому не требуется доказа­тельств существования вечной жизни, не требуется толкования слов Священного Писания: «И времени уже не будет» (Откр. 10, 6).
Служба закончилась в 5.10 утра. И хотя позади бессонная ночь, но бодрость и радость такая, что хочется одного - праздновать. Почти все сегодня причастники, а это особое состояние духа: «Пасха! Радостию друг друга обымем...» И по выходе из храма все христосуются, обнимаясь и зазывая друг друга на куличи.
Все веселые, как дети. И как в детстве, глаза под­мечают веселое. Вот маленького роста иеродиакон Рафаил христосуется с огромным о. Василием:
- Ну, что, батька? - смеется иеродиакон.- Христо-ос воскресе!
- Воистину воскресе! - сияет о. Василий.
А воздух звенит от благовеста, и славят Христа звонари - инок Трофим, инок Ферапонт и иеро­диакон Лаврентий. Инок Трофим ликует и сияет в нестерпимой, кажется, радости, а у инока Ферапонта улыбка застенчивая. Перед Пасхой у него, ка­жется, болел глаз, и на веке остался след зеленки. Клобук на этот раз не надвинут на глаза, а потому видно, какое у него по-детски открытое хорошее лицо и огромные глаза.
А потом праздник выплескивается в город. Был у оптинских прихожан в те годы обычай - уезжать из Оптиной с пением. Народ по деревням тут голосистый, и шли из Оптиной в город автобусы, где пели и пели, не уставая: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!»
«Пасха едет», - говорили по этому поводу в городе, радуясь новому обычаю - петь всенародно на Пасху. И если вечер Страстной Субботы омра­чался, случалось, пьяными драками, то сама Пасха в Козельске и деревнях протекала всегда удиви­тельно мирно - все нарядные, чинные, мужчины в белых рубашках. Все ходят друг к другу христосо­ваться, и даже речь в этот день обретает особое благочиние - в Пасху нельзя сказать грубого слова или обидеть кого. Пасха - святой день.

«БРАТИКОВ УБИЛИ!»

Вспоминается, как вернувшись домой на рас­свете, сели разговляться за праздничный стол, и понеслась душа в рай: позади пост - редькин хвост, а ныне пир на весь мир. «Пасха красная! Пасха!» - пели мы от души. И даже не обратили внимания, когда старушка-паломница Александра Яковлевна постучала в окно, спросив: «Не знаете, что в Оптиной случилось? Говорят, священника убили». Отмахнулись, не поверив,- да разве в Пасху убивают? Это выдумки все! И снова ели и пели.
Пение оборвалось разом от какой-то звенящей тишины в ушах. Почему молчит Оптина и не слышно колоколов? Воздух в эту пору гудит от благовеста.
Бросились на улицу, всматриваясь в монастырь за рекой - в рассветном тумане белела немая Оп­тина. И эта мертвая тишина была знаком такой беды, что бросились к телефону звонить в монастырь и обомлели, услышав: «В связи с убийством и рабо­той следствия, - сказал сухой милицейский голос, - информации не даем».
Как мы бежали в монастырь! И огненными знаками вставало в памяти читанное накануне - смерть никогда не похитит мужа, стремящегося к совершенству, но забирает праведника, когда он ГОТОВ. Кто убит нынче в Оптиной? Кто ГОТОВ? Смерть забрала лучших - это ясно. Кого? Вот и бежали, ослепнув от слез и взывая в ужасе: «Гос­поди, не забирай от нас нашего старца! Матерь Божия, спаси моего духовного отца!» Как ни стран­но, но в этих молитвах среди имен подвижников не были помянуты ни о. Василий, ни о. Ферапонт, ни о. Трофим. Они были хорошие и любимые, но, как казалось тогда, обыкновенные.
Рассказывает иеромонах Михаил: «В шесть часов утра в скиту началась литургия, и я обра­тил внимание, что почему-то задерживается о. Василий - он должен был исповедовать. Вдруг в алтарь даже не вошел, а как-то вполз по стенке послушник Евгений и говорит: «Батюшка, помя­ните новопреставленных убиенных иноков Тро­фима и Ферапонта. И помолитесь о здравии иеро­монаха Василия. Он тяжело ранен».
Имена были знакомые, но у меня и в мыслях не было, что это могло случиться в Оптиной. Наверное, думаю, это где-то на Синае. И спраши­ваю Евгения: «А какого они монастыря?» - «На­шего», - ответил он.
Вдруг вижу, что иеродиакон Иларион, закачав­шись, падает, кажется, на жертвенник. Я успел подхватить его и трясу за плечи: «Возьми себя в руки. Выходи на ектинъю». А он захлебнулся от слез и слова вымолвить не может».
Вместо о. Илариона на амвон вышел иеродиакон Рафаил и каким-то не своим голосом, без распева по-диаконски возгласил ектинью: «А еще помолим­ся о упокоении новопреставленных убиенных бра­тии наших иноках Трофиме и Ферапонте». КА-АК?! Умирающего о. Василия выезли в это время на «скорой» в больницу. Но рана была смертельной, и вскоре в скит прибежал вестник: «Отец Василий тоже убит!» Храм плакал, переживая смерть двух ино­ков, а иеродиакон Иларион с залитым слезами ли­цом возглашал уже новую ектинью: «А еще помо­лимся о новопреставленном убиенном иеромонахе Василии».
КА-АК?!
Даже годы спустя пережить это трудно - зали­тая кровью Оптина и срывающийся от слез крик молодого послушника Алексея: «Братиков убили! Братиков!..»
Убийство было расчетливым и тщательно под­готовленным. Местные жители вспоминают, как перед Пасхой убийца приходил в монастырь, сидел на корточках у звонницы, изучая позы звонарей, и по-хозяйски осматривал входы и выходы.
У восточной стены монастыря в тот год была сложена огромная поленница дров, достигавшая верха стены. Перед убийством и явно не в один день поленница была выложена столь удобной ле­сенкой, что взбежать по ней на верх стены мог бы без труда и ребенок. Именно этим путем ушел по­том из монастыря убийца, перемахнув через стену и бросив близ нее самодельный окровавленный меч с меткой «сатана 666», финку с тремя шестерками на ней и черную флотскую шинель.
О шинели. В те годы, напомним, монастырю по­жертвовали большую партию черных флотских шинелей, и они были униформой оптинских паломников-трудников или своего рода опознаватель­ным знаком - это свой, монастырский человек. Спе­циально для убийства культпросветработник Николай Аверин, 1961 года рождения, отпустил бород­ку, чтобы иметь вид православного паломника, и до­стал где-то черные шинели: их нашли у него по­том дома при обыске вместе с книгами по черной магии и изрубленной Библией. Но для убийства он взял в скитской гостинице шинель одного па­ломника и положил в ее карман выкраденный пас­порт и трудовую книжку другого паломника. Чу­жую шинель с документами он бросил подле ок­ровавленного меча. По этим «уликам» тут же на­шли «преступников» и, скрутив им руки, затолка­ли в камеру. А одного из них, беззащитного инва­лида, не способного убить даже муху, «Московский комсомолец» тут же объявил убийцей.
Сколько же горя выпало Оптиной, когда убийство трех братьев усугубили аресты невинных, а следом хлынуло море клеветы!
У святителя Иоанна Златоуста есть тонкое на­блюдение, что в ту ночь, когда Христос с ученика­ми вкушал пасху, члены синедриона, собравшись вкупе ради убийства, отказались от вкушения пас­хи в установленный законом срок: «Христос не пропустил бы времени пасхи,- пишет он, - но Его убийцы осмеливались на все, и нарушали мно­гие законы».
Для убийства был избран святой день Пасхи, а сам час убийства тщательно расчислен. В Оптиной ведь всегда многолюдно, и есть лишь малый про­межуток времени, когда пустеет двор. «Скоро ли начнется литургия в скиту?» - спросил убийца у паломниц.- «В шесть утра»,- ответили ему. Он ждал этого часа.
Пасхальное утро протекало так: в 5.10 закончилась литургия, и монастырские автобусы увезли из Оптиной местных жителей и паломников, возвращающихся домой. С ними уехала и мили­ция. А братия и паломники, живущие в Оптиной, ушли в трапезную. Вспоминают, что о. Василий лишь немного посидел со всеми за столом, не прикасаясь ни к чему. Впереди у него были еще две службы, а служил он всегда натощак. Посидев немного с братией и тепло поздравив всех с Пас­хой, о. Василий пошел к себе в келью. Видимо, его мучила жажда, и проходя мимо кухни, он спросил поваров:
- А кипяточку не найдется?
- Нет, отец Василий, но можно согреть.
- Не успею уже, - ответил он.
В житиях святых мучеников рассказывается, что они постились накануне казни, «дабы в по­сте встретить меч». И все вышло, как в житии, - меч о. Василий встретил в посте.
Инок Трофим перед тем, как идти на звонницу, успел сходить в свою келью и разговеться пасхаль­ным яичком. А история у этого яичка была особая.
Из воспоминаний послушницы Зои Афанась­евой, петербургской журналистки в ту пору: «В Оптину пустынь я приехала, еще только воцерковившись и сомневаясь во многом в душе. Од­нажды я призналась иноку Трофиму, что мне все время стыдно - вокруг меня люди такой сильной веры, а я почему-то не верю в чудеса. Наш разго­вор происходил 17 апреля 1993 года - накануне Пасхи. И инок Трофим принес из своей кельи пас­хальное яичко, сказав: «Завтра этому яичку ис­полнится ровно год. Завтра я съем его у тебя на глазах, и ты убедишься, что оно абсолютно све­жее. Тогда поверишь?»
Вера у инока Трофима была евангельская, и каждый раз на Пасху, вспоминают, он разговлялся
прошлогодним пасхальным яйцом - всегда наисве­жайшим и будто являющим собой таинство буду­щего века, где «времени уже не будет» (Откр. 10, 6). До убийства оставались уже считанные минуты. И словно забыв об уговоре с Зоей, инок спешил раз­говеться прошлогодним пасхальным яичком, желая прикоснуться к тому чуду Пасхи, где все вне време­ни и не подвержено тлению.
И все-таки Зоя была извещена о чуде. Данные о свежем яичке, съеденном иноком Трофимом перед смертью, занес в протокол паталогоанатом, даже не заподозрив, что оно годичной давности. А потом это яичко попало в фильм «Оптинские новомученики» - кинооператор зафиксировал в кадре скор­лупу пасхального яичка, полагая, что снимает по­следнюю земную трапезу инока и не подозревая, что снимает пасхальное чудо.
К шести часам утра двор монастыря опустел. Все разошлись по кельям, а иные ушли на раннюю литургию в скит. Последним уходил в скит игумен Александр, обернувшись на стук каблуков,- из своей кельи по деревянной лестнице стремитель­но сбегал инок Трофим. «Это порода у нас такая бегучая, - объясняла потом мама о. Трофима. - Бабушка Трофима все бегом делала, я всю жизнь бегом. Вот и мой сыночек бегал до самой смерти».
Игумен Александр вспоминает: «Очень радост­ный был инок Трофим. «Батюшка, - говорит, - благословите, иду звонить». Я благословил и спро­сил, глядя на пустую звонницу:
- Да как же ты один будешь звонить?
- Ничего, сейчас кто-нибудь подойдет.
Как же меня тянуло пойти с ним на звонни­цу! Но звонить я не умел - что с меня толку? И надо было идти служить в скит».
В поисках звонарей о. Трофим заглянул в храм, но там их не было. В храме убиралась паломница Елена, устав до уныния после бессонной ночи. А вот уныния ближних инок видеть не мог. «Лена, айда!..» - он не сказал «звонить», но изобразил это. И так ликующе-радостно вскинул руки к ко­локолам, что Лена, просияв, пошла за ним. Но кто-то окликнул ее из глубины храма, и она задержалась.
С крыльца храма Трофим увидел инока Ферапонта. Оказывается, он первым пришел на звонницу и, не застав никого, решил сходить к себе в келью. «Ферапонт!» - окликнул его инок Трофим. И двое лучших звонарей Оптиной встали к колоколам, славя Воскресение Христово.
Первым был убит инок Ферапонт. Он упал, пронзенный мечом насквозь, но как это было, никто не видел. В рабочей тетрадке инока, говорят, осталась последняя запись: «Молчание есть тайна будущего века». И как он жил на земле в безмолвии, так и ушел тихим Ангелом в будущий век.
Следом за ним отлетела ко Господу душа инока Трофима, убитого также ударом в спину. Инок упал. Но уже убитый - раненый насмерть - он воистину «восста из мертвых»: подтянулся на веревках к колоколам и ударил в набат, раскачивая колокола уже мертвым телом и тут же упав бездыханным. Он любил людей и уже в смерти восстал на защиту обители, поднимая по тревоге монастырь.
У колоколов свой язык. Иеромонах Василий шел в это время исповедовать в скит, но, услышав зов набата, повернул к колоколам - навстречу убийце.
В убийстве в расчет было принято все, кроме этой великой любви Трофима, давшей ему силы ударить в набат уже вопреки смерти. И с этой ми­нуты появляются свидетели. Три женщины шли на хоздвор за молоком, а среди них паломница
Людмила Степанова, ныне инокиня Домна. Но тогда она впервые попала в монастырь, а потому спросила: «Почему колокола звонят?» - «Христа славят»,- ответили ей. Вдруг колокола замолкли. Они увиде­ли издали, что инок Трофим упал, потом с молит­вой подтянулся на веревках, ударил несколько раз набатно и снова упал.
Господь дал перед Пасхой каждому свое чте­ние. И Людмила читала накануне, как благодатна кончина, когда умирают с молитвой на устах. Она расслышала последнюю молитву инока Трофима: «Боже наш, помилуй нас!», подумав по-книжному: «Какая хорошая смерть - с молитвой». Но эта мысль промелькнула бессознательно, ибо о смерти в тот миг не думал никто. И при виде упавшего инока все трое подумали одинаково - Трофиму плохо, увидев одновременно, как невысокого роста «паломник» в черной шинели перемахнул через штакетник звонницы и бежит, показалось, в мед­пункт. «Вот добрая душа, - подумали женщины, - за врачом побежал».
Было мирное пасхальное утро. И мысль об убий­стве была настолько чужда всем, что оказавшийся поблизости военврач бросился делать искусствен­ное дыхание иноку Ферапонту, полагая, что плохо с сердцем. А из-под ряс распростертых звонарей уже показалась кровь, заливая звонницу. И тут страшно закричали женщины. Собственно, все это произошло мгновенно, и в смятении этих минут последние слова инока Трофима услышали по-раз­ному: «Господи, помилуй нас!»,- «Господи, поми­луй! Помогите».
Убегавшего от звонницы убийцу видели еще две паломницы, как раз появившиеся у алтарной части храма и вскрикнувшие при виде крови. Ря­дом с ними стояли двое мужчин, и один из них сказал: «Только пикните, и с вами будет то же».
Внимание всех в этот миг было приковано к за­литой кровью звоннице. И кто-то лишь краем глаза заметил, как некий человек убегает от звонни­цы в сторону хоздвора, а навстречу о. Василию бежит «паломник» в черной шинели. Как был убит о. Василий, никто не видел, но убит он был тоже уда­ром в спину.
Вот одна из загадок убийства, не дающая иным покоя и ныне: как мог невысокий щуплый человек зарезать трех богатырей? Инок Трофим кочергу завязывал бантиком. Инок Ферапонт, прослужив­ший пять лет близ границы Японии и владевший ее боевыми искусствами, мог держать оборону про­тив толпы. А у о. Василия, мастера спорта в прош­лом, были такие бицепсы, что от них топорщило рясу, вздымая ее на плечах, как надкрылья. Значит, все дело в том, что били со спины?
Вспоминают, у инока Трофима был идеальный слух, и стоило о. Ферапонту чуть-чуть ошибиться, как он поправлял: «Ферапонт, не так!» Он не мог не услышать, как упал о. Ферапонт и умолкли его колокола. Вся звонница, наконец, размером в ком­натку, и постороннему человеку здесь невозможно появиться незамеченным. Но в том-то и дело, что в обитель пришел оборотень, имеющий вид своего монастырского человека. «Друг пришел, - отвечает за сына мать о. Трофима. - Он любил людей и по­думал: друг».
Однажды в юности о. Василия спросили: что для него самое страшное? «Нож в спину», - отве­тил он. Нож в спину - это знак предательства, ибо только свой человек может подойти днем так по-дру­жески близко, чтобы предательски убить со спины.
«СынЧеловеческий предан будет»,- сказано в Евангелии (Мк. 10, 33). И предавший Христа Иуда тоже был оборотнем, действуя под личиной любви:
«И пришедше, тотчас подошел к Нему и говорит: «Равен, Равен!» И поцеловал его» (Мк. 14, 15).
Следствие установило, что о. Василий встретился лицом к лицу с убийцей, и был между ними крат­кий разговор, после которого о. Василий доверчиво повернулся спиной к убийце. Удар был нанесен снизу вверх - через почки к сердцу. Все внутрен­ности были перерезаны. Но о. Василий еще стоял на ногах и, сделав несколько шагов, упал, заливая кровью молодую траву. Он жил после этого еще около часа, но жизнь уходила от него с потоками крови.
Потом у этой залитой кровью земли стояла круж­ком спортивная команда о. Василия, приехавшая на погребение. Огромные, двухметровые мастера спорта рыдали, как дети, комкая охапки роз. Они любили о. Василия. Когда-то он был их капитаном и вел ко­манду к победе, а потом он привел их к Богу, став для многих духовным отцом. Горе этих сильных людей было безмерным, и не давал покоя вопрос: «Как мог этот «плюгаш» одолеть их капитана?» И теперь на месте убийства они вели разбор последнего боя капитана: да, били в спину. Но о. Василий еще стоял на ногах. Они знали своего капитана - это был человек-молния с таким ошеломляющим мощным броском, что даже в последнюю минуту он мог об­рушить на убийцу сокрушительный удар, покарав его. Почему же не покарал?
Даже годы спустя дело об убийстве в Оптиной полно загадок. Но однажды в день Собора исповедников и новомучеников Российских молодой приезжий иеромонах говорил проповедь. И помя­нув о. Василия, вдруг будто сбился, рассказав о том, как на преподобного Серафима Саровского напали в лесу трое разбойников. Преподобный был с топором и такой силы, что мог бы постоять за себя. «В житии преподобного Серафима Саровского гово­рится, - рассказывал проповедник, - что, когда он поднял топор, то вспомнил слова Господа: «Взяв­шие меч, мечом и погибнут». И он отбросил топор от себя». Вот и ответ на вопрос, а мог ли о. Василий обрушить на убийцу ответный смертоносный удар? Дерзость злодеяния была на том и построена, что здесь святая земля, где даже воздух напитан любовью. И верша казнь православных монахов, палач был уверен - уж его-то здесь не убьют.
Первой к упавшему о. Василию подбежала две­надцатилетняя Наташа Попова. Зрение у девочки было хорошее, но она увидела невероятное - о. Василий упал, а в сторону от него метнулся чер­ный страшный зверь и, взбежав по расположенной рядом лесенке-поленнице из дров, перемахнул через стену, скрывшись из монастыря. Убегая, убийца сбро­сил с себя шинель паломника, а чуть позже сбрил бороду - маскарад был уже не нужен.
- Батюшка, - спрашивала потом девочка у старца, - а почему вместо человека я увидела зверя?
- Да ведь сила-то какая звериная, сатанин­ская, - ответил старец, - вот душа и увидела это.
Рассказ Наташи Поповой: «Отец Василий ле­жал на дорожке возле ворот, ведущих в скит. Чет­ки при падении отлетели в сторону, и батюшка как-то подгребал рукой. Почему он упал, я не по­няла. Вдруг увидела, что батюшка весь в крови, а лицо искажено страданием. Я наклонилась к нему: «Батюшка, что с вами?» Он смотрел мимо меня ~ в небо. Вдруг выражение боли исчезло, а лицо стало таким просветленным, будто он увидел Ан­гелов, сходящих с небес. Я, конечно, не знаю, что он увидел. Но Господь показал мне это необычайное преображение в лице батюшки, потому что я очень слабая. И я не знаю, как бы я пережила весь ужас убийства и смерть моего лучшего друга о. Трофима, если бы не стояло перед глазами это просветленное лицо о.Василия, будто вобравшее в себя неземной уже свет».
Умирающего о. Василия перенесли в храм, положив возле раки мощей преподобного Амвросия*. Батюшка был белее бумаги и говорить уже не мог. Но судя по движению губ и сосредоточен­ности взгляда, он молился. Господь даровал иеро­монаху Василию воистину мученическую кончину. Врачи говорят, что при таких перерезанных внут­ренностях люди исходят криком от боли. И был миг, когда о. Василий молитвенно протянул руку к мощам старца, испрашивая укрепления. Он мо­лился до последнего вздоха, и молилась в слезах вся Оптина.
Шла уже агония, когда приехала «скорая». Как же все жалели потом, что не дали о. Василию уме­реть в родном монастыре! Но так было угодно Гос­поду, чтобы он принял свою смерть «вне града» Оптиной, как вне Иерусалима был распят Христос.
Еще при жизни старца Амвросия двое блаженных пред­сказали, что на его месте будет старец Иосиф. Так и вышло - в раке находились тогда мощи преп. старца Иосифа, о чем в ту пору никто не знал. Но все было промыслителыю, и благодаря этой «ошибке» в 1998 году были обретены мощи семи Оптинских старцев, хотя это и не планировалось. Так пожелали сами Старцы, восстав Собором на свое прославление. Это на земле все раздельно, а в Царстве Небесном - единение святых. Вот знаки этого единения - по приезде в монастырь о. Василий жил в хи­барке преп. Амвросия, но непосредственно в келье старца Иосифа. А позже, на Собор Оптинских старцев, на могиле новомученика Василия произошло исцеление, как бы знаменующее его участие в празднике Оптинских святых.
Монашеский дневник о. Василия оборвался на записи: «Духом Святым мы познаем Бога. Это новый, неведомый нам орган, данный нам Госпо­дом для познания Его любви и Его благости. Это какое-то новое око, новое ухо для видения невиданного и для услышания неслыханного.
Это как если бы тебе дали крылья и сказали: а теперь ты можешь летать по всей вселенной.
Дух Святый - это крылья души

ЕВХАРИСТИЯ

У о. Василия было обыкновение тщательно по­мечать в дневнике, у какого автора взята та или иная цитата. Но одна выписка дана без ссылок на автора и воспринимается как личный текст:
«Молю вас да не безвременною любовию меня удержите, оставите мя снедь быти зверем, имиже Богу достигнути возмогу. Пшеница Божия семь, зубами зверей да сомлен буду, яко да чист хлеб Богу обрящуся».
У этой выдержки из письма священномученика Игнатия Богоносца была потом своя посмертная история, раскрывающая смысл событий на Пасху 1993 года. Но чтобы рассказать эту историю, надо снова вернуться в те времена, когда о. Василий был еще иноком и охотно нес послушание ночного де­журного на вахте. Проще сказать, сидел ночами в сторожевой будке и читал, а читатель он был ненасытный. Рядом с ним в той же будке сидел другой ненасытный читатель - петербуржец Евгений С. Дивны тайны Божиего Домостроительства, и во свиде­тельство о том расскажем историю появления Жени в Оптиной пустыни.
Молодые люди из «хиппи», прилепившиеся тогда к Оптиной, наградили Женю двумя прозви­щами - «Ленин» и «прокурор». «Ленин», потому что, к их изумлению, он прочел всего Ленина. Исти­на, считал он в ту пору, сокрыта в некоем подлин­ном, неискаженном марксизме-ленинизме, а истину надо искать. Кстати, искатель истины он был до­тошный, и если для.такого поиска требовалось изучить греческий язык, то Жене это было не в труд: он предпочитал читать подлинники.
Ну, а когда он изучил Ленина, то и стал тем «прокурором», что из брезгливости к марксизму-ленинизму бросил институт и собрался бежать в Америку. Он не мог уже жить в той стране, где со всех стен и заборов ему приветливо улыбался Ильич. Вызов из Америки задерживался. И один приятель посоветовал ему отсидеться до получе­ния визы в Оптиной: кормят, поят - что еще надо? Но в Оптиной была библиотека, и искатель истины застрял подле нее.
В Бога Женя тогда еще не верил, но с отцом Василием у них был удивительный мир. Они си­дели бок о бок в сторожевой будке, читая каждый свое. «Нет, ты послушай, что пишет!» - восклицал иногда о. Василий и, оторвавшись от книги, пере­сказывал мысли святых Отцов. Православие было чуждым Жене в ту пору, но слушал он с интересом, по-своему восхищаясь дисциплиной отточенной мысли.
Словом, двое ненасытных читателей жили по-братски, и никаких попыток обращения Жени в православие о. Василий не предпринимал. Мы же предпринимали, но впустую, ибо Женя лишь огры­зался: «Что, Миклухо-Маклаи, папуаса нашли?»
Позиция о. Василия казалась непонятной. А пози­ция, между тем, была такая: «Кто ищет истину, тот найдет Бога». А Женя искал истину, но своеобраз­ным путем. Знакомство с Ильичом породило в нем такую брезгливость ко всему отечественному, что он читал только западное. Изучил католичество, про­тестантизм, а потом перешел к ересям, осужденным Семью Вселенскими Соборами. При его уникаль­ной памяти и привычке читать сутками, он вскоре стал среди оптинцев признанным специалистом по ересям. И когда в Оптину приезжал кто-то слишком замороченный, ему говорили: «Иди к «прокурору», он тебе все про твою «филиоквочку» изложит - от Ноя до наших дней».
Где и когда душа Жени потрясенно восклик­нула: «Господь мой и Бог мой!» - это его тайна. Но обращение Жени было столь пламенным, что приняло сначала характер стихийного бедствия - он готов был умереть за православие и с такой ревностью попалял ереси, что обличал уже за не­точное употребление слов. «Слушай,- сказали ему однажды в сердцах, - тебя только о. Василий может выдержать!» Это правда. Православие о. Василия было столь органичным, что измученная ересями душа Жени благодарно отдыхала рядом с ним.
Вспоминают, что о. Василий набирал для себя в библиотеке огромную стопку книг, а потом, вздыхая, откладывал в сторону то, что не главное. «У о. Васи­лия была такая черта, как экономность, - рассказы­вал один иконописец, - и он отсекал все, что замедляло продвижение к цели». И все же в сторо­жевую будку он приносил из библиотеки увесистую стопку книг, опять откладывая что-то в сторону, или просил Женю: «Взгляни, а? Мудреное что-то. Пере­скажешь потом». И Женя, прочитав, пересказывал.
Житейских разговоров между ними не было. Отец Василий чтил братство, но отвергал панибратство, заметив однажды, что панибратство изничтожает любовь к ближнему.
Мы же тонули порой в панибратстве и, «спасая» нашего друга Женю, пожаловались на него старцу: «Батюшка, Женя три года в Оптиной пустыни, а не причащается».- «Ничего,- ответил старец, - вот поступит в семинарию, а там уж будет часто прича­щаться». Когда Жене передали этот разговор, он поперхнулся от изумления: он - в семинарию? Смешно.
Причастился Женя лишь в день приезда в Оптину. Увидел в храме, что все идут к Чаше, и тоже по-детски, без исповеди подошел. А потом он три года готовился к причастию, исповедовался и не смел подойти к Чаше, не понимая чего-то глав­ного, что так жаждал понять. «Женя, это тебе гор­дость мешает», - обличали мы друга. А о. Василий никого не обличал.
Иеродиакон Рафаил вспоминает: «Отец Ва­силий одно время водил экскурсии по Оптиной. И когда моя еще неверующая тогда родня приехала навестить меня, я побежал к нему: «Батюшка, выручай. Уж такие неверующие люди приехали! Может, ты их своим словом обратишь». Но о. Василий отказался обращать, сказав со смирени­ем, что, мол, в силах человеческих? Это Господь все может, а нам пока неведомо, как и через кого Он свершит обращение».
Словом, мы обращали, а о. Василий записывал в те дни в дневнике: «Бог управляет участью мира и участью каждого человека. Опыты жизни не замедлят подтвердить это учение Евангелия. Не­обходимо благоговеть перед непостижимыми для нас судьбами Божиими во всех попущениях, как частных, так и общественных, как в гражданских, так и в нравственных и духовных. Отчего же наш дух возмущается против судеб и попущений Божиих? Оттого, что мы не почтили Бога, как Бога».
И через годы явили себя воочию те тайны Божиего Домостроительства, когда ехал человек в Америку, попал в Оптину и, уже будучи студентом третьего класса Санкт-Петербургской семинарии, избрал для своей первой проповеди в храме тему Оптинских новомучеников, посвятив ее преиму­щественно о. Василию.
Свою первую проповедь семинарист Евгений писал мучительно долго, но проповедь не получалась. Он перечислял качества о. Василия - обра­зованный, трудолюбивый, смиренный, но это был портрет хорошего человека, в котором отсутствова­ло главное - дух о. Василия. Тогда он приехал на каникулы в Оптину пустынь и каждый день мо­лился на могилке о. Василия, взывая о помощи. И почему-то вспоминалось ему у могилы новомученика, как он три года готовился к причастию и не смел приступить к Чаше, пока не рухнул однажды в слезах на колени в потрясении от Жертвенной Божией Любви.
Женя долго стоял у могильного креста о. Василия, умоляя его, как живого, сказать о главном в его жиз­ни. И вдруг застучало в висках: «Пшеница Божия есмь, зубами зверей да сомлен буду, яко да чист хлеб Богу обрящуся». Женя никогда не читал дневник о. Василия, но вернувшись с могилки сказал: «Пше­ница Божия есмь» - это о. Василий. Так он жил и так умер».
А потом он говорил свою первую проповедь в притихшем храме, рассказывая о той последней пасхальной Евхаристии, когда о. Василий мучаясь стоял у жертвенника пред Агничной просфорой
и все медлил свершить проскомидию, сказав: «Так тяжело, будто себя заколаю». Он рассказывал о светлой и цельной жизни иеромонаха Василия, где все слилось воедино: «чист хлеб», Агничная просфора на Пасху, смерть за Христа и само начало монашеской жизни, преисполненное жертвенной любви к Богу: «Пшеница Божия есмь...»
Он еще долго жил этой проповедью, собирая материалы о новомучениках и рассказывая по­том в Оптиной: «Мученичество - это Евхаристия. Вот смотрите, преподобномученицу Елизавету Федо­ровну бросили в шахту, раздроблены кости. Какая мученическая смерть! И вдруг из шахты слышится ее пение: «Иже Херувимы, тайно образующе...» А могла бы спеть: «Богородице, Дево, радуйся». Много прекрасного можно спеть. Но Елизавета Федоровна наизусть знала службу и пела, умирая: «Иже Херувимы...», потому что это вынос Святых Даров. В Царстве Божием нет ни мужского пола, ни женского, и мученицы, как священники, держат в руке Крест. Умирая, Елизавета Федоровна была уже вне тела и, подобно священнику, участвовала в Евхаристии, принося в жертву уже себя».

* * *
Евхаристия в переводе с греческого - благо­дарение. «Милость Божия дается даром, но мы должны принести Господу все, что имеем»,- писал о. Василий в первый год монашеской жизни. Но чем дальше, тем больше он осознавал, что принести нечего, и скудна любовь земная перед любовью распятого за нас Христа. Позже он писал в дневни­ке: «Кому из земных глаголеши, Господи, яко при­скорбна есть душа Твоя до смерти? Кий да подне­бесный обымет сие? Кое естество человече сие вме­стит? Но расшири сердца наша, Господи, яко грядем во след печали Твоей ко Кресту Твоему и Вос­кресению». Нечем человеку воздать Господу за все Его великие благодеяния, ибо все дано Им. И все-таки есть эта высшая форма благодарения - муче­ническая жертвенная любовь.
На Пасху 1993 года в благодарственную жертву Господу принесли себя трое оптинских новомучеников. Все трое соборовались в Чистый Четверг, причастились перед самой кончиной и приняли смерть за Христа, работая Господу на послушании. И Господь дал знак, что принял жертву своих по­слушников, явив в час их смерти в небе знамение.
Свидетелями знамения были трое - москвичка Евгения Протокина, паломник из Казани Юрий и москвич Юлий, ныне послушник монастыря во Владимирской епархии. Они ничего не знали об убийстве, уехав из Оптиной сразу после ночной пасхальной службы и теперь стояли на остановке в Козельске, дожидаясь шестичасового автобуса на Москву. Рейс, как выяснилось позже, отменили. И они слушали пасхальный звон, глядя в сторону монастыря. Вдруг звон оборвался, а в небо над Оптиной будто брызнула кровь. Про кровь никто из них не подумал, глядя в изумлении на кроваво-красное свечение в небе. Они посмотрели на часы - это было время убийства. Пролилась на земле кровь новомучеников и, брызнув, достигла Неба.
Как ни странно, но об этом знамении в Оптиной узнали лишь три года спустя, ибо память очевидцев затмило тогда другое потрясение. Пока в ожидании следующего рейса они ходили разговляться на дачу, были подняты по тревоге милиция и войска. Ни­чего не подозревая, паломники опять стояли на остановке, когда к ним подъехал «воронок», и двое автоматчиков профессионально-жестко заломили руки Юлию, втолкнув его в машину. «За что? Что
случилось?» - кричала в слезах Евгения. Но хму­рые люди с автоматами сами не знали толком, что случилось, получив по рации приказ ловить убий­цу по приметам: рост такой-то, бородка. А главная примета - православный паломник из Оптиной.

О ВАРАВВЕ

Весь день на Пасху шли аресты. Взяли человек сорок, подозревая в основном монастырских, а пресса уже силилась доказать, что преступник - право­славный человек.
Действовали, похоже, по заранее заготовленному сценарию. В самом Козельске еще ничего не знали про убийцу и милиция лишь начала расследовать дело, а пресса уже сообщала свои версии о нем. Одна радиостанция весело давала понять, что пра­вославные, де, так перепились на Пасху, что перере­зали друг друга. А в «Известиях» уточнялось: «од­нако существует и дежурная для мужских монас­тырей версия, что убийство совершено на почве го­мосексуализма»
О, как же был прав о. Василий, когда взывал в Покаянном каноне: «Предстани мне, Мати, в позо­рище и смерти!» Тут было все сразу - позорище и смерть. Да простит нас боголюбивый читатель за то, что поневоле касаемся скверны. Но ученик не выше Учителя, а Господа нашего Иисуса Христа тоже обвиняли: «Он развращает народ наш» (Лк. 23, 2). «Нечестивые люди состязались в низосте и клевете, - писал по этому поводу святитель Иоанн Зла­тоуст, - как бы боясь упустить какую наглость». И теперь шло такое же состязание в низости.
Из газеты «Московский комсомолец»: «Милиции удалось поймать убийцу. Им оказался бомж. Раньше он работал кочегаром в монастырской котельной. В январе этого года его выгнали из монастыря за беспробудное пьянство. Недавно он вновь попытался получить работу, но получил отказ. Его местью за это стало убийство».
Все в этой заметке ложь и клевета на невинного человека, вообще не употреблявшего вина. Но кто-то, видно, хорошо изучал характер Алеши (имя услов­ное - Ред.), избрав его на роль жертвы. Забитый с детства и пролежавший девять лет в психиатри­ческой больнице, он был настолько беззащитен, что даже собственную пенсию не получал годами - ее отнимала у него, пропивая, дальняя родня. Однажды он появился в монастыре избитый и такой истощен­ный, что все бросились подкармливать его. А Алеша радовался, что живет в Оптиной и может ходить в храм и в лес по грибы. Он очень старался на своем послушании в кочегарке, хотя и был слабосильный. А в монастыре все думали, как помочь Алеше и как устроить его жизнь, если в миру никому не нужны эти беззащитные больные люди?
Как раз перед Пасхой Алеша стал учиться выре­зать киоты и выпрашивал у всех резец или ножик для резьбы. Кто-то дал ему большой кухонный нож, и Алеша показывал его всем, радуясь: «Нож достал». Именно шинель Алеши убийца выкрал из гости­ницы и, вложив в карман финку, бросил на месте преступления. Алешу сразу же арестовали, и улики ложились один к одному: психиатрический диагноз, его шинель и нож.
Рассказывает Пелагея Кравцова: «Я была в ужасе, когда его арестовали. Ну, кто поверит, что он убийца! Да он мухи не обидит и каждого ко­тенка жалел? «Батюшка, - говорю, - его же по­садят, если рассказывать про нож. Что говорить, когда вызовут?» - «Только правду».
Но в козельской милиции осмотрели Алешу и, увидев его мышцы дистрофика, отпустили, махнув рукой: «Ну, кого он убьет? Самого бы ветром не сдуло». Опровержения в прессе, естественно, не было.
Когда через шесть дней после Пасхи был аре­стован Николай Аверин, сценарий о «сумасшедшем убийце» вступил в новую стадию разработки. Пресса дружно сделала из Аверина героя-афганца и объя­вила его «жертвой тоталитаризма». Судмедэкспертизы еще не было, но пресса уже ставила свой диаг­ноз: «психика молодого человека не выдержала ис­пытаний войной, в которую он был брошен поли­тиками» (газета «Знамя»). «Искореженная нелепой войной душа молодого крепкого парня, оставлен­ного без моральной поддержки, металась» («Ком­сомольская правда»). Можно привести еще цитаты. А можно вспомнить иное - как в евангельские времена подученные люди кричали: «отпусти нам Варавву, Варавва был посажен в темницу за произведенное в городе возмущение и убийство». (Лк. 23,18-19).
«Какая мудрая книга Библия, - сказал иеро­монах П.- В ней есть все про нас». Вот и нам, двадцать веков спустя, дано было услышать дружный клич в защиту преступника: «Варавва же бе разбойник».
Атеистический дух века, разумеется, не новость. А поскольку легенда о герое-афганце вошла с тех пор в обиход, то дадим три справки:
1. В армию у нас призывают в 18 лет. Справка дана специально для «Московского комсомольца», зачислившего Аверина в спецназ, где он никогда не служил, и сообщившего: «Подозреваемый в 1989 году вернулся из Афганистана, где служил в войсках
специального назначения». А стало быть, Аверин, 1961 года рождения, вернулся из армии в 28 лет и со свежей психической травмой.
2. Николай Аверин был в Афганистане на втором году службы с 1 августа 1980 года, демобилизовав­шись в 1981 году без единой царапины. В боевых действиях не участвовал. Между тем, эксперты еди­нодушно утверждают, что в Оптиной действовал убийца-профессионал. Старший следователь по осо­бо важным делам, майор милиции А. Васильев дал такой комментарий корреспонденту «Правды»: «Ножевые тычки исполнены с необычайным про­фессионализмом... удары нанесены в места, кото­рые в Афганистане были защищены бронежилетом, а если учесть, что нашим штурмовым батальонам практически не приходилось пользоваться штык-ножом, то получается, что научиться подобному «искусству» - а это, поверьте, нелегкая наука -ду­шевнобольному было практически негде». Кто же готовил профессионального убийцу?
3. После демобилизации в 1981 году было то мирное десятилетие, когда он, окончив Калужское культпросветучилище, работал в Доме культуры г. Волконска. В эти же годы он окончил курсы ки­номехаников и курсы шоферов. Каждый, кто полу­чал права, знает, что для этого требуется справка психиатра об отсутствии психических заболеваний. Такую справку Аверину дали, и до дня убийства он ездил на личной машине.
В 1991 году против тридцатилетнего Николая Аверина было возбуждено уголовное дело по статьям 15 и 117 ч.З за изнасилование на Пасху 56-летней женщины. Срок по 117-й дают большой, и тут воз­никла афганская психическая травма. Дело закрыли по статье о невменяемости. И после шести месяцев принудительного лечения в психиатрической больнице Николая Аверина выписали с редким диагно­зом - инвалидность третьей трупы. При серьезных расстройствах психики, утверждают психиатры, эту группу не дают.
Дело об убийстве оптинских братьев было закры­то, как известно, по той же статье о невменяемости. Судебного разбирательства, как водится в таких случаях, не было - не были допрошены многие важные свидетели, и не был проведен следственный эксперимент. Между тем, общественно-церковная комиссия, проводившая самостоятельно расследо­вание, опубликованное затем в газете «Русский ве­стник», установила: «У комиссии есть данные, что в убийстве участвовало не менее трех человек, ко­торых видели и могут опознать свидетели». Но требования православной общественности о рассле­довании дела и проведении независимой психи­атрической экспертизы не были услышаны.
Но сколь неправеден суд человеческий, столь взыскателен Суд Божий. И когда в Оптиной стали собирать воспоминания местных жителей, то ока­залось, что среди тех, кто разрушал монастырь в годы гонений, нет ни одного человека, который бы не кончил потом воистину страшно. Когда-нибудь эти рассказы, возможно, будут опубликованы, а пока приведем один из них.
Рассказ бабушки Дорофеи из деревни Ново-Казачье, подтвержденный ее дочерью Татьяной: «Однажды пошли мы с медсестрой и дочкой Таней в больницу. А жара, пить хочется. И медсестра говорит: «Зайдем в этот дом, у меня тут знако­мые живут». Зашли мы. А я как села со страху на лавку, так и встать боюсь: на печи три девочки безумные возятся - лысенькие, страшные и щиплют себя. Не стерпела и спрашиваю хозяйку: «Да что ж за напасть у тебя с дочками?» - «Ох, - говорит, - глухие, немые и глупенькие. Всех врачей обошла, а толку? Медицина, объясняют, бессильна. Один прозорливый оптинский старец вернулся тогда из лагерей и исцелял многих. А я прослышала и бежать к нему. Взошла на порог и еще слова не вымолвила, а он мне сразу про мужа сказал - это ведь он разрушал колокольню в Оптиной пустыни и сбрасывал вниз колокола. «Твой муж, - говорит, - весь мир глухим и немым сделал, а ты хочешь, чтоб твои дети говорили и слышали».

ГАДАРИНСКИЙ БИЗНЕС, ИЛИ НЕСКОЛЬКО ОТВЕТОВ НА ВОПРОС: ПОЧЕМУ УБИВАЮТ ЗА ХРИСТА?

Если в 1993 году следственные органы считали, что только «темные» православные могут верить в существование сатанинских сект, то теперь картина иная. Уже изданы справочники с перечнем этих сект, а сами секты активно внедряются в бизнес и действуют даже в школах. «Какой ужас! - рас­сказывала московская журналистка И.Т. - У моей подруги сын-школьник вступил в секту сатанистов и теперь терроризирует бабушку и мать: «Когда же вы сдохнете? Зажились!» Оказывается, их в секте учат, что после 45 лет родители не имеют права на жизнь и должны быть «устранены».
Чтобы убедиться в существовании сект, достаточно подойти к газетному киоску - богато иллюстрированные издания, где можно увидеть, например, фоторепортаж с черной мессы с возлежащей на престоле обнаженной блудницей. Зло сегодня уже не скрывается - дескать, смотрите: тайн нет. И все же скажем о главной тайне «черного бизнеса»: древнее зло старается быть загадочно-новым. А иначе как поймать на крючок? Вот почему благоразумно спросим, а в чем тут загадка и новое что?
У Карла Маркса, вступившего в молодости в секту сатанистов, есть стихотворение: «Адские испа­рения поднимаются и наполняют мой мозг, пока не сойду с ума и сердце мое не изменится в корне. Видишь этот меч? Князь тьмы продал мне его». И по утверждению психиатров, сегодня половину паци­ентов психиатрических больниц составляют выход­цы из сект и любители оккультной литературы. Более того, угрожающе растет число самоубийств и наблюдается неведомое прежде явление - бесно­вание младенцев. Благочинный Псково-Печерского монастыря рассказывал такой случай - в монастырь привезли причащаться больную двухлетнюю девочку. Младенец был настолько слаб, что исху­далые ручки висели плетьми. Но когда девочку на руках поднесли к Чаше, она вцепилась в горло свя­щеннику и душила его с такой силой, что четверо монахов едва разжали ее руки.
Зло множится сегодня с такой скоростью, что сектоведы едва успевают отслеживать все новые и новые секты. А в итоге обнаруживается: меняются лишь названия, а за маскарадом словечек стоит все то же древнее зло. И все же присмотримся к маскам современного зла, вызывающего порою шок. Это древний прием зла - вызвать шок, сломив человека, чтобы он жил «трясыйся и стеня».
Вспоминается, какой шок был у некоторых, когда в Оптиной после убийства нашли окровавленный меч с надписью: «сатана 666». «Да не вникайте вы в эти шестерки, - сказал старец, - безбожники убили». И все же в потрясении тех дней иные бро­сились изучать литературу по ритуальным убийствам, чтобы, заглянув в эту смрадную бездну, за­дать в итоге простой вопрос. А какая разница в том, что о. Василия убили за Христа мечом с тремя ше­стерками, а священномученика Исаакия Оптинского в 1938 году расстреляли? Убийство есть убийство, и суть тут не в надписях на мече.
Древнее зло сегодня прячется в загадочность знаков, ритуалов, словечек, чтобы, запутавшись, ска­зал человек: «Да ведь такого на земле еще не было, чтобы сын-школьник изучал в секте, как убить свою бабушку и мать!» Почему не было? Было, и велика ли разница между этим школьником, метящим в палачи, и комсомольцем 20-х годов, казнившим (а это реальный случай) своего отца-священника? Палач во все времена есть палач.
Словом, чем дальше продвигалось наше рассле­дование о причинах убийства в Оптиной, тем чаще через «загадочность» современного зла проступа­ли явления, давно знакомые.
Из разговора с игуменьей Орловского Свято-Введалекого монастыря монахиней Олимпиадой:
- Матушка, а ваш монастырь сатанисты, посещают?
- Кошкодавы-то? А как же! Все, как у людей.
На Орловщине и в других местах народ назы­вает сатанистов «кошкодавами» за их излюбленный прием - накинуть петлю на шею котенку и, размоз­жив его о стену монастыря, перепачкать потом стены, рисуя свои излюбленные шестерки. В нашей отече­ственной истории «кошкодавы» - народ знакомый. И в романе Булгакова «Собачье сердце» революци­онер Шариков не случайно «кошкодав». Это взято из жизни, и старики по деревням еще помнят, как
во время раскулачивания шли по дворам воору­женные люди, стреляя зачем-то сперва в собаку и мозжа сапогами кота.
Из отечественной истории, наконец, известно, что «кошкодавы» - мелкая сошка, расчищающая путь к власти своим хозяевам. Этих кошки не интере­суют, и цель здесь иная - золото, сила, власть. Характерно, что о. Василий называл эти фетиши зла древним словом - идолы. И новомученики разных времен оставили нам свое духовное насле­дие - ясное видение природы зла.
Из проповеди протоиерея-исповедника Вален­тина Свенцицкого, произнесенной 8 июля 1925 года на день памяти священномученика Панкратия: «Достаточно выйти за ограду церкви, как ненависть и злоба окружают нас. Оскорбления, брань, плевки - вот чем встречает нас мир. По­чему же? За что же это? Или мы хуже всех? Или мы такие преступники?
Ответ на этот вопрос дает одно событие из жизни священномученика Панкратия. При его приближении содрогнулись идолы и пали в море. Вот ответ на вопрос.
Идолопоклонство давно уничтожено, но наша мирская жизнь-это прежнее поклонение идолам. Бесы, действовавшие в прежних истуканах, нашли иные формы для порабощения мира».
У богоборчества разных времен один корень. К такому выводу приходили люди и, размышляя о причинах убийства на Пасху, рассказывали свои незабываемые истории, порой не связанные напря­мую с событиями в Оптиной пустыни. И все же приведем эти истории - тут духовный опыт поко­лений и свои ответы на вопрос: почему убивают за Христа?



Станция метро Полежаевская

Рассказала эту историю Мария Никитична Депутатова. В Оптиной она появилась сразу после открытия монастыря с тяжелыми торбами через плечо: десять литров лампадного масла, холст, мука и сбережения в узелке. В свои восемьдесят лет Мария Никитична откладывала деньги на погре­бение, но, услышав об открытии Оптиной, рассудила: «Поверх земли никто не лежит, и меня поди по­гребут» . Так начиналась Оптина пустынь - пришла вдовица Мария Никитична и положила свои две лепты: все, что имела, - все отдала.
Как же любил о. Василий Марию Никитичну! А она вспоминает о нем: «У меня о. Василий, как живой, перед глазами стоит. Глаза сияют, а улыбка! Помню, прыгает по бревнам в скиту и зовет меня издали: «Ма-арь Никитична! А я везде вас ищу. Идемте чай пить». Чай пили в хибарке преподобного Амвросия. А Мария Никитична, живая свидетель­ница гонений, рассказывала о новомучениках - оптинских, астаповских, троекуровских. Чай остывал, а о. Василий слушал.
За давностью лет уже забылось, что конкретно рассказывала она о. Василию. Но из множества рас­сказов Марии Никитичны мы выбрали историю о московской станции метро Полежаевская, и вот почему. Отец Василий потому и стал урожденным москвичом, что на строительство метрополитена в Москву приехал его дядя, а к дяде из деревни, рас­положенной неподалеку от Оптиной, переехала по­том его мать.
Руководящую должность на строительстве метро занимал в те годы большевик Василий Полежаев. Это его именем была названа станция Полежаевская,
где в вестибюле стоит его бюст. Мария Никитична избегает ездить через эту станцию, объясняя: «Не могу я видеть бюст Полежаева. Он же наше село разорил! А село наше Астапово было богатое - триста дворов, два храма было, и собирались от­крыть монастырь. Боголюбивой была моя родина! И вот о чем плачу и чему дивлюсь - в революцию, конечно, все пострадали, но деревни поодаль все же уцелели. А от Астапово осталось лишь тридцать дворов».
К великому несчастью для Астапово именно здесь умер Лев Толстой. В память своего учителя-ересиарха толстовцы устроили здесь коммуну, что­бы «развивать» народ, отвращая его от Церкви и внушая презрение к «попам». Правда, за толстов­цами пошли лишь местные «гультяи» - народ пью­щий, пропащий, но обретший в революцию большую власть. Вспомним, как после обращения в право­славие о. Василий вынес из дома все книги Льва Толстого, сказав: «Мама, да он же еретик!» А где ересь, там следом большая кровь.
Мария Никитична рассказывала: «Полежаев еще до революции перестал ходить в церковь и начал пить. А пришла революция - настал его час. Достал оружие и начал грабить с дружками. Подъедут пьяные к избе на телеге, все выгребут, самогона потребуют и начинают тут же гулять. У Васьки дружок был больной венерической бо­лезнью, многих он заразил, а потом повесился. У нас все боялись их, как разбойников, а власти назвали их «комсомол». «Мы власть на местах», - объявил Васька, и с тех пор уже страха не знал. Своего родного дядю ограбил и выгнал без одежды с семьей на мороз. У них ребеночек был пятимесяч­ный, и он от стужи насмерть замерз.
Я два класса всего окончила. Дальше Васька учиться не дал. Пришел в школу и потребовал исключить всех, кто не поет «интернационал».
Слово «интернационал» нашей рассказчице не выговорить, а уж эту страшную песню она, как мно­гие дети, боялась петь. Ну, каково православному ребенку запеть: «Вставай, проклятьем заклеймен­ный»? Ясно ведь, кто заклеймен проклятьем. И ее, как и других детей, страшившихся петь про «про­клятого», исключили из школы.
Мария Никитична продолжает рассказ: «Уж как меня учительница защищала: «Оставьте ее. Она способная». А Васька ни в какую: «Она про­сфорки с теткой печет». Это правда. Я помога­ла тете печь просфоры для храма, но и храму пришел конец. Был у нас очень хороший батюшка, о. Александр Спешнее. Всю жизнь с нами прожил - крестил, венчал, отпевал. Полсела - его духов­ные дети, и мы, как родного, любили его. Васька сразу сказал батюшке: «Я убью тебя». Сперва скирды и амбар сжег у батюшки, а потом ночами стал дом поджигать. Такую нам жизнь Полежаев устроил, что батюшка скрылся в Москву к детям и работал бухгалтером в Расторгуево. И мы по­бежали из села, кто куда. Много наших в Москву убежало. Глянь, и Васька прибыл сюда: «От меня не уйдешь! А попа разыщу и убью».
Сперва он смурной был и жил в подвале. И вдруг стал начальником в Метрострое и даже министром потом. Наши астаповские передавали, что перед Москвой он многих ограбил и два пуда золота добыл грабежом. В Москве отдал золото кому надо и на золоте к власти взлетел. Квартиру трехкомнатную получил на Солянке и персональ­ный автомобиль. Все имеет, а все лютует. И до того долютовался, что свои же рабочие убили его. Но сперва он убил нашего батюшку.
Искал он о. Александра долго, и через органы все же нашел. Приехал с комсомольцами к нему в Расторгуево и говорит: «Ты меня, поп, водою крестил. Теперь я тебя окрещу». Морозы тогда стояли страшные, и придумал он для батюшки лютую казнь - поставили во дворе большую бочку с водою и стали батюшку туда окунать. А как наш старенький батюшка льдом покрыл­ся, отнесли его в дом к горячей печке. А когда он очнулся и застонал от боли, снова в бочку его понесли. Три дня так пытали - то в бочку, то к печке, пока не замучили насмерть его. Упокой, Господи, нашего батюшку-мученика Александра!
А вы не знаете, бюст Полежаева в метро все еще стоит?».

Станция Козельск

После Пасхи 1990 года Мария Никитична воз­вращалась из Оптиной домой и, ожидая поезда на станции Козельск, обратила внимание на мужчину, пившего водку прямо из бутылки.
- Коли пьешь, хоть закусывай, - сказала сер­добольная Мария Никитична, протягивая ему па­кет с едой. - Вот, возьми еще, мне в Оптиной дали.
- Не положено, - ответил тот.- Я в такое место еду!.. А поехали, мать, со мной? Познакомлю с целительницей - чудеса творит. Мертвого на ноги поставит и в вере, как надо, наставит.
- А какой она веры?
- Нашей, - ответил незнакомец и заторопился на поезд, написав для Марии Никитичны два адреса - свой и целительницы, сказав, что здесь всегда помогут.
Мария Никитична тогда сильно переживала - у сына началась гангрена, и врачи велели срочно ампутировать ногу. Но прозорливая шамординская схимонахиня Серафима, к которой она ездила на Пасху, не благословила на ампутацию, предсказав, что ногу удастся излечить. Так и вышло - молитва­ми старицы Серафимы сын Марии Никитичны и поныне с ногой. Но тогда гангрена бушевала, сын готовился к ампутации. И мать решилась вдруг съез­дить к «чудотворице», попросив ее святых молитв.
Когда она сошла с поезда в Сухиничах и на автобусной остановке стала расспрашивать женщин, как доехать до известной «подвижницы», то они разом подняли крик: «Что ж ты, старая, к колдунье едешь? Она тебя до костей обдерет! Мошенница - вся в золоте, всех обдирает! Ни больных, ни убо­гих - никого не щадит. И куда милиция смотрит?!».
Мария Никитична обомлела - выходит, незна­комец ее обманул? Ведь знал, что она из Оптиной едет, а сказал «нашей веры», чтоб ее заманить. Она потом долго переживала, что так опростоволоси­лась, но больнее всего при ее совестливости был этот ловкий нарочитый обман.
После убийства на Пасху 1993 года Мария Никитична перебирала вещи, и вдруг откуда-то выпала записка с домашним адресом незнакомца с вокзала. На адресе была фамилия убийцы - Аверин. Нехорошо тогда было Марии Никитичне. И она долго не спала ночью от тяжелых мыслей - неуже­ли все возвращается, и снова золото, водка, обман?!



Улица Победы

Аверина арестовали в г. Козельске в доме его тетки на улице Победы. В ту пору в доме по сосед­ству жила приехавшая из Петербурга православ­ная семья Щ-вых. И месяца за три до убийства Аверин разыграл спектакль, постучавшись к ним в дом под видом заблудившегося прохожего, чтобы произнести монолог:
- М-да, бедно живете. Какие вы бедные, про­сто нищие. Хотите, куплю ваш дом и козу? Не про­даете? Плачу наличными, - тут он швырнул на стол веером пачку денег и горсть дорогих шоколадных конфет. - Ладно, дарю. Берите на бедность!
Его старались выпроводить, вернув конф